Ветурия – легендарная личность, но Корнелия, знаменитая мать злосчастных Гракхов, является нам в ярком свете истории. Как выразился Бирт, она – «римская Ниоба»: другие ее сыновья рано умерли, а два оставшихся сына, реформаторы, погибли в жестоких схватках на улицах Рима.
Трагическая судьба также выпала Агриппине, матери Нерона, о которой речь пойдет ниже.
Но помимо этих великих исторических фигур, простое совершенство римской жены и матери является нам во множестве трогательных и красноречивых надгробных надписей. Очень важно, что большинство из них посвящено памяти женщин не высокородных, а из среднего и низшего слоев общества. Большое их число содержится в труде Фридлендера «История римской морали». Конечно, процитировать все их мы не можем, но несколько характерных примеров приведем. Надгробная надпись республиканского периода гласит: «Коротки мои слова, путник: остановись и прочти их. Под этим бедным камнем лежит прекрасная женщина. Родители назвали ее Клавдией. Она неизменно любила своего мужа и родила двоих сыновей. Одного она оставила на земле, другого погребла на груди земли. Ее слова были добрыми, а походка гордой. Она заботилась о своем доме и своей пряже. Я закончил; можешь идти». Вот другая, имперского времени: «…Она была духом-хранителем моего дома, моей надеждой и моей единственной любовью. Чего я желал, желала и она, чего я избегал, избегала и она. Ни одна из самых сокровенных ее мыслей не была тайной для меня. Она не знала небрежения в прядении, была экономна, но и благородна в своей любви к мужу. Без меня она не пробовала ни еды, ни питья. Разумным был ее совет, живым ее ум, благородной ее репутация». На саркофаге начертаны следующие слова:
«Здесь лежит Амимона, супруга Марка;Доброй была она, миловидной и прилежной, Усердной хозяйкой, экономной и опрятной, Целомудренной, почтенной, набожной и тактичной».
Эти немногие примеры с трудом могут дать представление о массе подобных надписей.
Но самый величественный из всех памятников римским женщинам – «Царица элегий», написанная Проперцием для Корнелии, жены Эмилия Павла Лепида (последняя элегия в книге IV). После безвременной смерти Корнелии поэт рисует ее мысленный образ, обращая элегию к тем, кто оплакивает Корнелию, чтобы утешить их горе. Ни один из известных образцов обширной римской литературы не дает нам более прелестного и простого изображения высот, до которых мог подняться римский брак. Закончим наш разговор о браке в раннюю римскую эпоху цитатой из этого благородного и глубокого произведения человеческого разума.
Павл, перестань отягчать слезами мою ты могилу, Вскрыть никакою мольбой черных дверей не дано. Раз как только вступил погребенный в подземное царство, Неумолимая сталь все запирает пути. Пусть мольбы твои бог и услышит во мрачном чертоге, Все-таки слезы твои выпьет тот берег глухой. Трогают вышних мольбы; но примет лишь деньги паромщик, Тени с костров за собой бледная дверь заключит. Так-то печальные трубы звучали, как голову снизуМне, поджигая, с одра факел враждебный совлек. Чем мне тут помогло супружество с Павлом, чем предковКолесницы? Или славы залоги моей? Были ли парки ко мне, Корнелии, менее злобны? Вот же я то, что пятью пальцами можно поднять. Клятые ночи, и вы, озера с теченьем ленивым, Вся и волна, что кругом ноги объемлет мои, Хоть преждевременно я вступила сюда невиновна, Тени моей да воздаст суд благосклонный отец. Если ж близ урны судьей Эак тут какой восседает, Жребий сперва получа, кости пусть судит мои. Пусть восседает и брат к миносскому креслу поближе, И со вниманьем большим хор предстоит Эвменид. Груз свой оставь ты, Сизиф; уймись, колесо Иксиона;Влаги обманчивой пусть Тантал успеет схватить. Пусть сегодня Цербер ни на чьи не кидается тени, И с не гремящим замком цепь распростерта лежит. Буду сама за себя говорить: коль солгу, в наказаньеСкорбная урна сестер пусть мне плеча тяготит. Ежели слава кого украшала трофеями предков, Нумантийских дедов Африка мне назовет. Им под стать и еще толпа материнских Дибонов, И поддержан своим каждый отличием дом. Тут как претекста уже уступила факелам брачным, И уж повязкой иной волос был влажный увит:Павл, я с ложем твоим сочеталась, чтоб так лишь расстаться. Пусть этот камень гласит: муж у меня был один. Прахом предков клянусь, пред которым ты, Рим, преклоняйся, Африка, пав к их ногам, с бритой лежит головой;Тем, кто Персея, на вид подражавшего предку Ахиллу, И Ахиллом своим чванный их дом сокрушил, Что не смягчала никак для себя я закона цензуры, И ни единым пятном лар не стыдила у нас. Не повредила таким Корнелия пышным трофеям, Нет, и в великой семье я образцовой была. Жизнь не менялась моя: вся она до конца безупречна, Прожили в славе добра между двух факелов мы. Мне природа дала по крови прямые законы:Чтоб из-за страха судьи лучшей я быть не могла. Как бы строго меня ни судили таблички из урны, Хуже не стать ни одной, что просидела со мной. Ни тебе, что смогла канатом снять с места Цибебу, Клавдия, редкая ты жрица богини в зубцах;Ни тебе, для кого, как Веста огонь свой спросила, Белое вдруг полотно вновь оживило очаг. Милой твоей головы, я, Скрибония мать, не срамила. Что ж ты желала б во мне, кроме судьбы, изменить? Материнскими я и сограждан слезами хвалима, Цезаря вздохи моим лучшей защитой костям. Он вопиет, что была его дочери кровной достойнаЖизнью сестра; и при всех слезы у бога текли. Все же почетную я себе заслужила одежду, Не из бесплодного я дома изъята судьбой. Ты, мой Лепид, и ты, Павл, моя и по смерти отрада, Даже смежились мои очи на вашей груди. Дважды видела я на курульном кресле и брата;Только он консулом стал, тут умчало сестру. Дочь, ты была рождена образцом цензуры отцовской, Мне подражая, держись мужа навек одного. Поддержите свой род потомством; отвязывать радаЯ челнок, чтоб зол не умножала судьба. Женского высшая в том состоит награда триумфа, Если свободно молва хвалит потухший костер. Ныне тебе, как залог я общий, детей поручаю. Эта забота о них дышит и в пепле моем. Матери долг исполняй ты, отец; всю мне дорогуюЭту толпу выносить шее придется твоей. Плачущих станешь ли их целовать, поцелуй и за матерь. Стал отныне весь дом бременем ныне твоим. Если сгрустнется тебе, когда их при этом не будет, Только войдут, обмани, щеки отерши, целуй. Будет с тебя и ночей, чтоб, Павл, обо мне сокрушаться, Чтоб в сновидениях ты часто мой лик признавал. И когда говорить ты начнешь с моим призраком тайно, Как бы ответов моих каждому слову ты жди. Если, однако же, дверь переменит напротив постелю, И на ложе мое мачеха робко придет, Дети, сносите тогда и хвалите брак вы отцовский, Вашей пленясь добротой, руку она вам подаст, И не хвалите вы мать чрезмерно; сравненная с первой, Примет в обиду себе вольное слово она. Если ж останется он, мою лишь тень вспоминая, И настолько еще прах мой он будет ценить, То научитесь сейчас облегчать грядущую старость, Чтоб ко вдовцу у забот не было вовсе путей. Что у меня отнято, пусть к вашим прибавится годам, Из-за детей моих пусть Павл будет старости рад. Пусть хорошо ему жить; как мать, я утраты не знала. Вся ватага пошла следом моих похорон. Я защитила себя! В
