Странная воля любви, – чтоб любимое было далеко! Силы страданье уже отнимает, немного осталосьВремени жизни моей, погасаю я в возрасте раннем. Не тяжела мне и смерть: умерев, от страданий избавлюсь.
И он умирает,
…как тает на пламени легкомЖелтый воск иль туман поутру под действием солнцаЗнойного, так же и он, истощаем своею любовью, Чахнет и тайным огнем сжигается мало-помалу.
Из его тела вырастает «шафранный цветок с белоснежными вкруг лепестками» – нарцисс.
Проницательное знание сердца влюбленной женщины раскрыто Овидием в монологе, который он вкладывает в уста Медеи (vii, 12):
…не знаю какой, но препятствует бог, и едва лиЭто не тот, – или сходственный с ним, – что любовьюзовется. Что же наказы отца мне кажутся слишком суровы? Да и суровы они! Что боюсь, не погиб бы пришелец, Мельком лишь виденный мной? Где столь сильной причинабоязни? Вырви из груди своей, несчастная, ежели сможешь, Этот огонь! О, если б могла, я разумней была бы! Но против воли гнетет меня новая сила. ЖелаюЯ одного, но другое твердит мне мой разум. БлагоеВижу, хвалю, но к дурному влекусь. Что пылаешь ты к гостю, Царская дочь, устремясь к чужедальнему ложу? И отчийКрай тебе милого даст! А он умрет ли иль будетЖив – то во власти богов. О, лишь бы он жил! Ведь об этомМожно молить, не любя. А деяния малы ль Ясона? Тронуть кого бы не мог – бездушного разве! – ЯсоновВозраст, и доблесть, и род? И даже без этого, кто жеНе был бы тронут лицом? Вот и тронуто им мое сердце……Не просить мне должно, однако, —Действовать надо! Но как предам я царство отцово? А неизвестный пришелец, которому помощь подам я, Мною спасен, без меня свой парус распустит по ветру, Чтобы стать мужем другой и на муки оставить Медею? Пусть, коль это свершит, – предпочесть мне сможет другую, —Неблагодарный умрет! Но лицо у него не такое, И таковы благородство души и наружности прелесть, Что не пугает меня ни обман, ни забвенье услуги. Пусть поклянется вперед! Договора в свидетели ВышнихЯ призову. Что страшиться тебе? Поспешай, промедленьяВсе отложи! И себе навсегда ты обяжешь Ясона, Он съединится с тобой при торжественных светочах; будутЖенщины славить тебя за добро в городах пеласгийских!
Наконец Медея изгоняет сомнения, думая о своей любви к Ясону, – Ясону, которого она видит влюбленными глазами. Как говорит Овидий, в ее сердце «справедливость, почтенье, стыдливость» сражались с ее любовью. Хотя кажется, что эти высокие побуждения победят любовь, все же именно последняя в конце концов одержала верх:
Но увидала его, – и потухшее вспыхнуло пламя, Щеки зарделись опять, лицо ее все загорелось. Как – если ветер подул – им питается малая искра, Что, незаметна, еще под тлеющим пеплом таилась, Снова растет и опять, расшевелена, мощь обретает, Так и затихшая страсть, что, казалось, уже ослабела, —Лишь появился Ясон, от его красоты разгорелась. И приключилось как раз, что еще был красивей собоюСын Ясонов в тот день: извинил бы влюбленную каждый!
История Медеи, которую Еврипид еще раньше облек в превосходную драматическую форму, была разработана Овидием в трагедии, к сожалению не дошедшей до нас. Достойно сожаления, что он не совершил других попыток средствами драмы передать психологию глубин женского сердца, так как у него наверняка получилось бы что-нибудь значительное и запоминающееся. Однако в «Метаморфозах» имеется много монологов, которые произносят женщины в драматические моменты.
Точно так же и «Героини» Овидия представляют собой попытки – в драматической или риторической форме – изобразить душу влюбленных женщин. В них, например, содержатся письма Энею от его покинутой возлюбленной Дидоны, Ипполиту от Федры и Ясону от Медеи. Эти мнимые письма показывают не столько оригинальность Овидия, сколько его глубокое знание греческих и римских образцов в виде сочинений Софокла, Еврипида и Вергилия и больше похожи на наброски так и оставшихся ненаписанными пьес. Нам будет достаточно одного примера.
