Нигде бисексуальная натура Овидия не проявляется так четко, как в этом пересказе мифа о Гермафродите, – мифа, который, естественно, возник в глубокой древности. Хотя Овидия в первую очередь влекло к женщинам, он не был вполне свободен от гомосексуальных наклонностей.
Современные исследователи психологии и физиологии секса считают чрезвычайно важным персонажем самовлюбленного Нарцисса. Миф о Нарциссе, конечно, тоже очень древний, и он также основан на глубоком знании некоторых основных фактов психологии. Известно, что миф об Эдипе, влюбившемся в мать и убившем отца, возник из распространенных сексуальных переживаний (что вполне надежно доказывается современным психоанализом); так и миф о Нарциссе имеет смысл «внешнего проявление Эго, которое затем выбирается в качестве объекта сексуального влечения» (Каплан. Очерки психоанализа).
В изложении Овидия миф звучит весьма очаровательно. Мы приведем несколько цитат, чтобы дать представление об этом сюжете (iii, 344 и далее).
Нарцисс даже в детстве поражал нимф своей красотой. Прорицатель при его рождении предсказал ему судьбу. «Мальчик, – сказал он, – достигнет старости, если не увидит сам себя». В этой загадочной фразе четко и ясно выражается вся природа нарциссизма, ибо нарциссоподобный человек настолько ничего не видит, кроме себя, что не замечает никаких возможных объектов для своей любви. Овидий рассказывает:
Вот к пятнадцати год прибавить мог уж Кефисий[Нарцисс, сын Кефиса],Сразу и мальчиком он и юношей мог почитаться. Юноши часто его и девушки часто желали. Гордость большая была, однако, под внешностью нежной, —Юноши вовсе его не касались и девушки вовсе.
В него влюбилась нимфа Эхо:
Вот Нарцисса она, бродящего в чаще пустынной, Видит, и вот уж зажглась и за юношей следует тайно, Следует тайно за ним и пылает, к огню приближаясь…О, как желала не раз приступить к нему с ласковой речью! Нежных прибавить и просьб! Но препятствием сталаприрода, Не позволяет начать; но – это дано ей! – готоваЗвуков сама ожидать, чтоб словом на слово ответить. Мальчик, отбившись меж тем от сонмища спутников верных, Крикнул: «Здесь кто-нибудь есть?» И, – «Есть!» —ответила Эхо.
Некоторое время подразнив юношу, повторяя все его слова, она в конце концов явилась перед ним, горя желанием обнять его за шею. Но
Он убегает, кричит: «От объятий удерживай руки! Лучше на месте умру, чем тебе на утеху достанусь!»
Психиатр сказал бы: «Этот юноша подавляет любовь: он убегает – именно так, как описал поэт, – от своих первых любовных переживаний». Далее поэт показывает логическое развитие событий:
Так он ее и других, водой и горами рожденныхНимф, насмехаясь, отверг, как раньше мужей домоганья. Каждый, отринутый им, к небесам протягивал руки:«Пусть же полюбит он сам, но владеть да не сможетлюбимым!»Молвили все, – и вняла справедливым Рамнузия просьбам.
Вот как Овидий рассказывает об исполнении этого проклятия самовлюбленности:
Чистый ручей протекал, серебрящийся светлой струей, —Не прикасались к нему пастухи, ни козы с нагорныхПастбищ, ни скот никакой, никакая его не смущалаПтица лесная, ни зверь, ни упавшая с дерева ветка. Вкруг зеленела трава, соседней вспоенная влагой;Лес же густой не давал водоему от солнца нагреться. Там, от охоты устав и от зноя, прилег утомленныйМальчик, места красой и потоком туда привлеченный;Жажду хотел утолить, но жажда возникла другая! Воду он пьет, а меж тем – захвачен лица красотою. Любит без плоти мечту и призрак за плоть принимает. Сам он собой поражен, над водою застыл неподвижен, Юным похожий лицом на изваянный мрамор паросский. Лежа, глядит он на очи свои – созвездье двойное, —Вакха достойные зрит, Аполлона достойные кудри;Щеки, без пуха еще, и шею кости слоновой, Прелесть губ и в лице с белоснежностью слитый румянец. Всем изумляется он, что и впрямь изумленья достойно. Жаждет безумный себя, хвалимый, он же хвалящий, Рвется желаньем к себе, зажигает и сам пламенеет. Сколько лукавой струе он обманчивых дал поцелуев! Сколько, желая обнять в струях им зримую шею, Руки в ручей погружал, но себя не улавливал в водах!
В итоге он понимает, что покорен любовью к самому себе, к обманчивому образу – «все, чего жажду, – со мной». Теперь он хочет только «с собственным телом расстаться»:
