Когда Катуллу было около 26 лет, он познакомился с женщиной, которая перевернула его судьбу. Он звал ее Лесбия. В наши дни обычно считается, что под этим именем скрывается знаменитая Клодия – сестра Клодия Пульхра, врага Цицерона, и жена известного, но ничем не отличившегося Цецилия Метелла Целера. Клодия, как и многие другие лица в римской истории, известна нам благодаря ее врагам. Цицерон презрительно называет ее «Квадрантарией», «двухгрошовой бабенкой»[71]. Он также намекает, что она виновна в инцесте со своим братом. Катулл живописует ее суровой, непостоянной, капризной, одновременно любовницей нескольких мужчин – и в то же время красивой, очаровательной, образованной и способной на пылкую любовь. Иначе как эта женщина могла стать судьбой стольких живых душ, таких, как душа Катулла? А ведь Лесбия была его судьбой. Мы можем проследить развитие их любви в стихах Катулла так, словно читаем захватывающий роман.
Возможно, поэт встретил ее в доме своего друга Аллия. По крайней мере, поздняя элегия (68) прославляет гостеприимный дом его друга, где Катулл провел столько драгоценных часов со своей любовницей:
Я умолчать не могу, богини, в чем именно АллийМне помогал, и притом в скольких делах помогал. Пусть же времени бег и недолгая память столетийДел дружелюбных его ночью слепой не затмят…Как я измучен бывал Аматусии двойственной счастьем, Знаете вы, и какой был я бедой сокрушен. Был я тогда распален подобно скале тринакрийской, Иль как Малийский поток с Эты в краю Фермопил. Полные грусти глаза помрачались от вечного плача, По исхудалым щекам ливень печали струя, Словно прозрачный ручей, который на горной вершинеГде-то начало берет между замшелых камнейИ устремляется вниз, по крутому откосу долины, Через дорогу, где люд движется взад и вперед, И утомленных, в поту, прохладой бодрит пешеходовВ час, когда тягостный зной трещины множит в полях;Тут-то, как для пловцов, кружащихся в черной пучине, Благоприятный встает ветер, дыша в паруса, Слезной молитве в ответ, Поллуксу и Кастору спетой, —Аллий бывал для меня, – верный помощник в беде. Поприще он широко мне открыл, недоступное прежде, Он предоставил мне дом и даровал госпожу, Чтобы мы вольно могли там общей любви предаваться, Здесь богиня моя в светлой своей красотеНежной ногою, блестя сандалией с гладкой подошвой, Через лощеный порог переступила, входя.
Однако любовницей Катулла была замужняя женщина, к тому же старше его. Он с самого начала знал, какая судьба его ждет, но, ослепленный страстью, забыл об этом. Он говорит в той же элегии (68):
Если ж подруге моей одного не хватало Катулла, —Скромной прощу госпоже ряд ее редких измен, Чтоб по примеру глупцов не стать уже слишком несносным:Часто Юнона сама, первая между богов, Свой полыхающий гнев на провинности мужа смиряла, Новую весть услыхав о Сластолюбце своем…Ведь не отцовской рукой была введена она в дом мой, Где ассирийских духов брачный стоял аромат, Маленький дар принесла она дивною ночью, украдкойС лона супруга решась тайно похитить его. Я же доволен и тем, что мне одному даровалаДень обозначить она камнем белее других.
Именно тогда, в начале их романа, он написал самое знаменитое из своих стихотворений (5):
Будем, Лесбия, жить, любя друг друга! Пусть ворчат старики – за весь их ропотМы одной не дадим монетки медной! Пусть заходят и вновь восходят солнца, —Помни: только лишь день погаснет краткий, Бесконечную ночь нам спать придется. Дай же тысячу сто мне поцелуев, Снова тысячу дай и снова сотню, И до тысячи вновь и снова до ста, А когда мы дойдем до многих тысяч, Перепутаем счет, чтоб мы не знали, Чтобы сглазить не мог нас злой завистник, Зная, сколько с тобой мы целовались.
Но вскоре его тон меняется (70):
Милая мне говорит, что меня предпочтет перед всяким, Если бы даже ее стал и Юпитер молить. Так, но что говорит влюбленному страстно подруга, Нужно на ветре писать или на быстрой волне.
Поэт узнал, что несчастная любовь разрывает сердце надвое. Он пишет (72):
