Значение поставленных нами вопросов

Как будут мужчины и женщины далее представлять себе, в чем должны заключаться их мужские и женские каче­ства в нашем двадцатом столетии, когда приходится пересмат­ривать столь многие понятия? Действительно ли мы излишне приспособили мужчин к домашним делам в ущерб их природ­ной склонности к приключениям и напрасно привязали их к машинам, которые, по сути, лишь усовершенствованные чел­ноки и ткацкие станки, ступы и пестики-переростки, палки — копалки в новом обличье, — ведь все это прочно находилось в ведении женщин в прошлые столетия? Действительно ли мы обездолили женщин, лишив их естественной близости с деть­ми, научив искать работу на стороне вместо тепла детской ла­дошки, стремиться завладеть престижным постом в этом пол­ном конкуренции мире, а не почетным местом возле пылаю­щего очага? Неужели мы и впрямь совершили непоправимую ошибку, допустив женщин получать равное с мужчинами об­разование? А может, все же сделали важный шаг для улучше­ния человеческой природы?

Эти вопросы звучат в сегодняшней Америке повсюду и в различных вариантах. Они становятся поводом для опросов общественного мнения, предметом научных исследований и журнальных статей, авторы которых с жаром и тревогой обсуж­дают современные взаимоотношения между полами. В филь­мах красивые девушки в черепаховых очках и туфлях-лодочках сначала высмеиваются и подвергаются унижениям за их стрем­ление вступить в соперничество с мужчинами, а за отказ от борьбы и признание своей роковой ошибки великодушно про­щаются, их даже начинают считать хорошенькими! Мужчин с рекламных плакатов уверяют, что на них непременно обратят внимание, стоит только надеть именно такую шляпу — прежде в этом пытались убедить женщин.

Вся уверенность в определении ролей исчезла, повсюду за­метны попытки создать новую традицию, не менее прочную, чем та, которая прежде наставляла девочек и мальчиков, давала им возможность повзрослеть, найти будущего спутника жизни, по­жениться и завести детей. Моды несут на себе печать неуверен­ности: «новый облик» образца 1947 года частично повторяет чер­ты матерей сегодняшних девушек, юноши снова могут загореть­ся желанием взять их в жены по примеру отцов, а девушки обре­ли новую женственность, приспосабливая свою размашистую походку к позабытому шелесту пышных юбок, которые некогда носили их матери. Каждая пара влюбленных должна решить, как повести себя в том вековечном балете отношений между муж­чиной и женщиной, где они — новые танцоры, где для них еще не написаны партии, где надо импровизировать, танцуя. Если он настойчив, должна ли она уступить, и если да, то насколько? Когда она требовательна, должен ли он сопротивляться, и как твердо? Кому надлежит сделать следующий шаг вперед, кому — отступить? Что значит — быть мужчиной? Что значит — быть женщиной?

Ни одна книга не может полностью ответить на столь фун­даментальный вопрос человеческого существования. В моей книге, лежащей сейчас перед вами, я стремилась сделать три вещи. Прежде всего моей задачей было помочь людям осознать то, что в основе всех представлений о взаимоотношении полов лежат различия и сходство строения человеческого тела. Раз­говор о теле и его строении — дело непростое. Мы настолько привыкли прикрывать свое тело, говорить о физических осо­бенностях с помощью переносных выражений, эвфемизмов, что даже половую принадлежность младенцев скрываем под голубыми и розовыми ленточками. Трудно осознать то, что все­гда было окутано ритуалами приличия и умолчаний. Мы не приемлем — и справедливо — переписи ласк, сведенных по принципу частотности применения, а также рассказов о дет­стве, изложенных наподобие истории болезни. Поэтому, что­бы живо представлять обретаемый телом опыт, в результате ко­торого мы становимся мужчинами и женщинами, и не терять необходимой дистанции, я в первой части книги обращаюсь к культуре семи племен и народов Южных морей, которых я изу­чала на протяжении четверти века. По сути, они получают те же навыки, что и мы: каждое дитя у материнской груди должно понять, что оно л ибо того же пола, что мать, носившая его, либо противоположного, к которому принадлежит его отец. Пусть мальчик, выросши в юношу, будет носить копье и лук со стре­лами, а не кейс и «вечную» ручку, но ему тоже нужно научиться ухаживать за девушкой, завоевать ее внимание, а потом удер­жать ее. Женщины могут быть облачены только в жалкие лос­кутки и проводить свои дни в простейших трудах, но, прини­мая предложение мужей, рожая детей где-нибудь на зеленом холме, порой даже без укрытия от дождя, точно так же должны осознать себя женщинами и матерями, совершенно также, как и те, кто рожают своих детей в современных клиниках. Следуя за детьми по пути познания принадлежности к тому или друго­му полу, мы можем получить некоторое представление о том, как люди становятся мужчинами и женщинами, чуть лучше понять, когда наступил такой момент осознания своего пола у нас самих. Поэтому я назвала вторую часть книги «Мы и наше тело».

Часть «Проблемы общественные» я писала с привлечением материала не только о культурах семи племен и народов Юж­ных морей, которые исследовала сама, но также на основании данных по всем известным мировым культурам, где рождались мифы, связанные с трудом, выражающие связь между мужчи­нами и женщинами, женщинами и детьми, о вскармливании и воспитании детей, возникающие в связи с необходимостью уре­гулировать сексуальные импульсы в соответствии с потребно­стями общества. Чтобы лучше устроить семью, которая могла бы успешно существовать в современном мире, лучше сначала изучить, какие формы ее устройства существовали в прошлом, какие элементы неизменно повторяются вне зависимости от конкретного общества, каким образом правила, касающиеся инцеста, обусловили формирование семейной жизни в ее со­временном виде. Какова роль семьи, как она функционирует, каково соотношение между семейной жизнью со всеми ее стрес­сами и ограничениями, жертвами и наградами, и естественной, всегда готовой прорваться мужской энергией, а также спонтан­ной, медленно раскрывающейся отдачей женщин? Каждое из­вестное в истории общество пыталось по-своему решить эти проблемы, возникающие в результате несовместимости спон­танности, присущей мужскому поведению, и монотонности до­машнего труда, а также от чрезмерного совпадения женской покорности и передачи следующим поколениям давно изжив­ших себя традиций. В наше время, когда миллионы женщин живут, не найдя себе пары, бездетными или же в одиночку вос­питывают своих детей, когда столько мужчин не могут найти себе покоя и бродят по планете неприкаянными, эта проблема не стала менее актуальной, от нее по-прежнему никуда не уйти. Если закрывать на нее глаза, остаться полноценным человеком не удастся.

В четвертой части книги — «Мужчины и женщины в совре­менной Америке» — я возвращаюсь на родную почву, к насущ­ным для современного общества США проблемам, связанным с отношениями между полами — в детстве, во время ухажива­ния и женитьбы — в сравнительном аспекте, в сопоставлении с обычаями других стран.

И наконец, я пытаюсь предложить способы, применив ко­торые мы как цивилизация можем сполна использовать осо­бый дар женской половины рода человеческого в не меньшей мере, чем мужской, что позволит развиться такой цивилиза­ции, которая бы смогла проявить и применить все природные таланты людей. Каждая из частей книги внутренне завершена. Читатель может начать знакомство с ней с того, как дети взрос­леют на островах Южных морей, либо с проблем, связанных с полом в обществе, либо с их проявления в США сегодня — это зависит от личного вкуса и темперамента. Все части написаны с применением методов науки антропологии, изучающей сло­жившиеся обычаи и помогающей сопоставить, каким образом люди на едином биологическом наследственном материале выстроили столь различные и удивительные культуры.

Различие между двумя полами — одно из важных условий, легших в основу многих разновидностей культуры, которые придают людям чувство собственного достоинства и положе­ние в обществе. Во всех известных нам обществах люди всегда преломляли по-своему биологически обусловленное разделе­ние труда, причем таким образом, что зачастую даже трудно догадаться, какие биологические различия послужили перво­причиной. Исходя из различий и контрастов, свойственных человеческому телу, люди строили аналогии, соотносящие их с Солнцем и Луной, днем и ночью, добром и злом, силой и неж­ностью, упорством и переменчивостью, выносливостью и уяз­вимостью. Причем одно и то же свойство приписывалось то одному полу, то другому. То мальчиков считали крайне уязви­мыми и потому делали объектами неусыпной заботы, то дево­чек. В некоторых культурах родители должны собирать прида­ное дочерям и заниматься привораживанием женихов с помо­щью магии, а в других — главной заботой родителей становит­ся вопрос о женитьбе сыновей. Одни народы полагают женщин слишком слабыми для работы вне дома, другие же поручают им переносить тяжелые грузы, «потому что голова у них креп­че, чем у мужчин». Периодичность репродуктивной функции женщин побудила народы некоторых стран считать женщин естественным источником магических и священных сил, для других они из-за этого являлись вместилищем прямо противо­положных сил и понятий; некоторые религии, включая наши традиционные европейские, отвели женщинам подчиненную роль в религиозной иерархии, другие же построили всю систе­му символических взаимоотношений с потусторонним миром на имитации мужчинами естественных женских функций. Кое- где женщин сравнивают с ситом, которое не держит самые важ­ные секреты, а у иных самыми большими сплетниками слывут мужчины. Вне зависимости от рассматриваемой сферы — будь то пустяки или самые кардинальные вопросы, от прихотей, проявляющихся в украшениях и косметике, до священных предметов, символизирующих место человека во Вселенной, — мы обнаруживаем множество способов распределения половых ролей, противоречащих друг другу.

Но эти роли всегда присутствуют. Нам не известна ни одна культура, где было бы заявлено и признано, что между мужчи­нами и женщинами не существует иной разницы, кроме той, что проявляется в их вкладе в производство потомства, что в остальном они — просто люди, разница между которыми за­ключается лишь в индивидуальных дарованиях, безотноситель­но к полу.

Насколько нам известно, ни в одной культуре свойства ха­рактера — глупость и сообразительность, красота и уродство, дружелюбие и враждебность, предприимчивость и отзывчи­вость, смелость, терпение, трудолюбие — не воспринимаются просто как свойства человеческой натуры. Пусть радикально противоположным образом (в одной культуре то или иное ка­чество считается типично мужским, в другой — типично жен­ским, иногда — присуще тем и другим), вне зависимости от слу­чайности такого распределения (ведь никак не может быть, что головы у женщин одновременно и крепче, и слабее для пере­носки грузов, чем у мужчин), тем не менее во всех известных обществах оно существует.

Таким образом, в XX веке, когда мы пытаемся пересмотреть свои ресурсы и добавить толику знаний о человеческой приро­де, перед человечеством предстает поразительно путаный и противоречивый массив данных о половых различиях. Поэто­му есть все основания задать вопрос: «А действительно ли они важны?» Существует ли на самом деле между ними разница, в дополнение к очевидной анатомической и физической, имею­щая глубинную биологическую основу, которая может скры­ваться за оболочкой знаний, отражающих уровень развития того или иного общества, но реально существующая? И не прояв­ляется ли она в поведении всех мужчин и всех женщин? Не должны ли мы считать, к примеру, что смелая девушка может проявлять отчаянную отвагу, но никогда не сравняется в этом с юношами? Или что мужчина, весь день выполняющий моно­тонную работу, может научиться производить за день намного больше, чем любая женщина, но за счет больших жертв с его стороны? Реальны ли эти различия и действительно ли мы Должны принимать их в расчет? Если исходить из факта, что все мужчины и женщины в человеческой истории всегда уст­раивали свою жизнь в соответствии с социальным распределе­нием ролей, которые, судя по всему, вовсе не одинаковы для всего человечества — иначе как бы могли члены другого пле­мени, живущие в соседней долине, устроить все прямо наобо­рот, — действительно ли необходимо такое распределение? Тут следует различать два вопроса в зависимости оттого, с каким типом обязательности мы имеем дело. Таким, которым нельзя пренебречь оттого, что он коренится в нашей биологической природе представителей отряда млекопитающих и может при­вести к болезни индивида или сообщества, если не реагировать на эти базовые черты? Либо с менее глубоко заложенным, но тем не менее настолько социально удобным и привычным, что пренебрегать им невыгодно с экономической точки зрения — к примеру, если с самого рождения воспитывать детей очень по-разному, учить ходить, одеваться и действовать резко отлич­ным образом и специализироваться в разных видах работы, то не будет ли это проще? Однако существует и третья возмож­ность. Разве не несет в себе разница полов некую растущую ценность, не является ли она одним из природных ресурсов, откуда черпали все общества, но который ни одно общество еще не разработало в полной мере?

Мы живем в такое время, когда любой вопрос следует рас­сматривать в зависимости от степени его неотложности. Не являются ли перечисленные выше аспекты существующих и будущих половых ролей чисто теоретическими и периферий­ными по сравнению с насущными проблемами нашего време­ни? Когда, так сказать, Рим пылает, не лишнее ли дело — дис­кутировать по такому вопросу? Думаю, нет. От того насколько точно мы сможем оценить свои ограничения и свой потенциал как человеческих существ и, что важнее, человеческих обществ будет зависеть, выживет ли наша цивилизация, которую мы те­перь способны уничтожить. Никогда прежде человечество не было поставлено перед таким выбором. Да, в прошлом групп­ка дикарей могла забрести слишком далеко на север и замерз­нуть с приходом зимы, а в Южных морях воинственный отряд мог сесть в каноэ и отплыть на запад, чтобы никогда больше не вернуться; соседние племена истребляли культуру друг друга, единицы выживших добирались до мест, обжитых людьми, го­ворящих на ином языке, и принимали их обычаи. Целые наро­ды продавали в рабство, города ровняли с землей, переселен­цы уничтожали культуру коренных народов, питавшую их души, лишали их человеческого облика и низводили до уровня полу­голодных дикарей; военные могли заставить силой целые груп­пы влачить жалкое существование под гнетом навязанных су­ровых правил, коверкая судьбы людей до конца жизни. Ничто из этого перечня средств силового воздействия — убийство лю­дей, уничтожение общественных связей, объединяющих лю­дей, разрушение тонкой сети культуры, без которой те, кто мог­ли быть ее гордым носителем, остаются голыми и жалкими, — ничто не ново. Этими средствами насилия человек обладал с тех пор, как он начал создавать традиции, включающие уме­ние изготавливать оружие наряду с орудиями труда, организа­цию вооруженных отрядов и дипломатических маневров наря­ду со сплочением охотничьих и собирательных групп, — тра­диции, включавшие также желание убедить другие группы лю­дей, что их обычаи хуже, а боги — ложны. Но поселения людей были широко разбросаны по лику Земли, заселение которой заняло долгие тысячелетия, большинство отрядов, отправляв­шихся в дальнюю дорогу, не достигали своей цели, из пятиде­сяти каноэ лишь одно добиралось до атолла, а остальные тону­ли. Поэтому, хотя жизнь людей и жизнь обществ находилась в опасности, целые культуры оказывались в руках людей, кото­рые не знали их основ, самой великой, разнообразной тради­ции пестрых человеческих культур ничего не угрожало. Да, даже языки могли полностью исчезнуть, хотя трудно поверить, что столь сложное и совершенное человеческое изобретение как язык, слова которого с любовью произносили губы стариков и детей, мог перестать существовать. Но это факт, и о многих язы­ках североамериканских индейцев мы знаем только по текстам, записанным со слов последних членов исчезнувших племен. Исследователи древностей ломают голову над расшифровкой надписей на мертвых языках по знакам, оставленным на кам­не. Но возможность иметь язык, средство выражения, уверен­ность, что у всех людей, объединяющихся для жизни в группы, будут существительные и глаголы, фонетический рисунок речи для общения друг с другом — этой возможности ничто не угро­жало. Потому что вне зависимости оттого, сколько языков ис­чезало, в других местах развивались новые среди тех людей, ко­торых не затрагивали эпидемия, катастрофа, землетрясение или война, уничтожившие другую часть человечества или записи, хранившие язык.

Когда те из нас, которым сейчас около пятидесяти или боль­ше, были детьми, мы увлекались в книгах по истории рассказа­ми от утраченных секретах закалки стали, варки стекла для вит­ражей, а позже осознали, что канули в вечность целые цивили­зации и теперь никто, ни мужчины, ни женщины, не могут че­рез свою культуру, речь или образ жизни воспроизвести гех сложных переплетений обычаев, которые в древности суще­ствовали в Греции, Персии, Египте или Перу. Утрата полезных навыков порой поражает особо впечатлительных до глубины души: как, к примеру, могли бывшие мореходы-островитяне в Южных морях забыть искусство постройки каноэ и стать наве­ки пленниками своих островков? Если же простые островитя­не могли утратить такое необходимое искусство, не могло ли случиться так, что более развитые народы лишились в процес­се развития чего-то еще более существенного? Могло ли так случиться, что современные люди позабыли свои коренные связи со всем остальным живым миром до такой степени, что начали писать стихи в ритме машин, безвозвратно лишившись сердца? В сиюминутной погоне за властью могли ли мы вовсе отринуть Божественное и воздвигнуть непреодолимый барьер, отделяющий нас от многовековой мудрости? Не мы первые за­даемся этими вопросами: поэты и философы минувшего ощу­щали опасность, таящуюся на пути, ведущем к сосредоточению в человеческих руках слишком большой власти. Но какими бы мы ни были впечатлительными, как бы мы ни оплакивали ис­чезновение славных времен и совершенства достижений куль­туры Древней Греции, елизаветинской Англии, флорентийского Возрождения XIV века, — мы все еще занимались только ду­ховными упражнениями, приучали свой разум и сердце к боль­шей чувствительности к культурным традициям человечества во всей их совокупности. Сейчас же мы столкнулись лицом к лицу с реальной проблемой, требующей неотложного решения.

Теперь мы живем в совершенно ином мире, столь тесно спа­янном, что ни одна группа людей не может погибнуть в катаст­рофе (от эпидемии, революции, агрессии извне или голода), не задев при этом всей планеты. Как бы этого ни хотелось изобре­тателям, теперь невозможно утаить открытие типа пороха, что­бы использовать его для запуска шутих, а не пушечной стрель­бы. Мы приближаемся к тому моменту, когда, буквально выра­жаясь, каждый наш шаг не просто может отозваться на всеоб­щей истории, но почти наверняка будет важен для мира в целом. Подобно тому как культура всех небольших человеческих сооб­ществ в прошлом росла, изменялась, расцветала и угасала, под­вергалась забвению или вливалась в иную культуру, причем ни одно из событий, происходивших внутри нее, не проходило бес­следно, так и в современном мире культура сливается сегодня в Единое целое в своей взаимозависимости, хотя еще и далеко не едина из-за содержащихся в ней контрастов и расхождений.

И те решения, которые мы примем как отдельные люди и как полномочные члены объединений людей, могут столь жест­ко обусловить наше будущее, как никогда прежде. Мы закла­дываем основы образа жизни, который может столь широко распространиться, что у него не будет достойных соперников, а человеческое воображение одновременно станет и защище­но от вторжения извне и помех, и заключено в рамки тех пра­вил, которые мы создадим. Ибо для творческого мышления человеку нужен стимул контраста, непохожести. Печальный опыт учит нас как трудно человеку, воспитанному в рамках од­ной цивилизации, выйти за пределы ее категорий, представить, к примеру, как в языке может быть 13 родов. Мужской, жен­ский, средний — это ясно, а как вообразить себе еще десять? Тем, кто с детства привыкли считать синий и зеленый разными цветами, даже подумать сложно, что можно их не различать, или что можно воспринимать не оттенки цветов, а их интен­сивность. Большинство женщин в Америке и Европе совершен­но не могут понять, как можно ощущать себя счастливой, бу­дучи третьей женой в полигамном браке и делить мужа с двумя другими женщинами. Отсутствие медицинской помощи вос­принимается нами как пробоина, которую необходимо немед­ленно заделать. Совершенно неизбежным образом культура, внутри которой мы живем, формирует и ограничивает наши представления; позволяя нам действовать и думать определен­ным образом, она тем самым все сильнее лимитирует все иные варианты, а то и исключает их вовсе, не давая ни думать, ни чувствовать по-иному либо наперекор.

Поэтому пока у нас есть еще выбор, пока мы лишь начина­ем исследовать свойства человеческих взаимоотношений, по­добно тому, как естественные науки подступали к изучению свойств материи, исключительно важно, какие мы будем ста­вить вопросы, потому что от их постановки зависят ответы, а именно они определят пути для дальнейшего продвижения бу­дущих поколений.

Взаимоотношения между мужчинами и женщинами, роди­телями и детьми — центральные для человеческих взаимоот­ношений. От их устройства зависит, что впитает младенец с молоком матери, потому что еще прежде, чем научится ходить, он усвоит стиль взаимоотношений между полами и научится игнорировать все иные.

Чтобы понять, насколько наш собственный опыт ограни­чивает способность ставить вопросы, попробуем проследить, как зависит от постановки вопроса ответ на него. Допустим, мы спросим: «Не обладают ли женщины такими же способно­стями, что и мужчины, для выполнения задачи х?» Либо на­оборот: «Не обладают ли мужчины такими же, как и женщины, способностями для выполнения задачи /?» Исследования по­добного свойства обычно сводятся к количественным сопос­тавлениям, в результате которых может обнаружиться, что либо мужчины чуть быстрее женщин справляются с предложенной задачей, либо наоборот. Ответ может оказаться чуть сложнее, скажем, женщины все делают медленнее, но аккуратнее, а муж­чины справляются быстрее, но им недостает точности мелких движений для выполнения данной конкретной задачи. Стоит дать подобный ответ, как в нашей культуре его тотчас начина­ют эксплуатировать — работодатели, государственные агент­ства по трудоустройству (из самых лучших побуждений); воз­можно также, что какая-то группа людей начнет использовать отмеченные различия или, напротив, свести их на нет, чтобы получить лучшую работу за ту же зарплату, или же займется изобретением машины, которая минимизирует разницу. Но выявленная разница ни в том, ни в другом случае не подсказы­вает новых путей использования человеческого потенциала. Лишь увеличивается или уменьшается вероятность, что муж­чины и женщины станут работать вместе на фабрике, сам же факт не будет стимулировать конструктивного использования различий, а либо послужит фоном для изобретения некоего способа их нивелировать, либо станет мотивом предоставле­ния тому или иному индивидууму определенной работы.

Здесь можно провести аналогию с тем, как относятся к лю­дям с дефектами зрения и слуха. Очки и слуховые аппараты ус­траняют явную разницу в эффективности выполнения задач.

Если острота зрения некогда отличала охотника, а блаженная близорукость — поэта, теперь мы знаем, как влияет наличность ношение очков и слуховых аппаратов. Используя изобретение, мы уравниваем эффективность поведения людей с различны­ми способностями, намного расширяя круг тех, чье поведение становится приемлемым для общества, но устраняя различия, которые могли бы послужить подспорьем для улучшения ми­ровой цивилизации. Чем больше вопросов о половых различи­ях мы будем ставить с той целью, чтобы начать их эксплуати­ровать либо устранить, тем скорее мы найдем способ избавиться от них окончательно, как от основы неравенства и растрачива­ния ресурсов, с одной стороны, но и как от залога будущего развития с другой.

Несомненно, существует немало областей, где поставить подобный вопрос весьма полезно, а с конкретным, выражен­ным в цифрах ответом в руках можно довольно творчески по­работать. Бессмысленно закрывать для женщин те области де­ятельности, где их несколько меньшая по сравнению мужчи­нами мускульная сила является помехой, в то время как неслож­ное приспособление способно повысить эффективность тру­да. Абсурдность таких запретов особенно очевидна, когда зап­реты сопровождаются рассуждениями о задаче как «не женс­кой» либо такой, которую «не пристало выполнять мужчине». В таких случаях, когда половая принадлежность становится по­водом запрета применения своих сил в той или иной сфере, тре­буется совсем немного объективных исследований, чтобы раз­рушить этот миф. Если мы признаем, что дарование каждого человека самоценно и не должно пропасть из-за произвольно установленных расовых, половых, классовых или нацио­нальных барьеров, тогда мы должны точно установить, какие из принятых обществом различий непомерно раздуты, в то вре­мя как могут быть без особого труда преодолены в нашем мире, построенном на применении рационализации и всякого рода приспособлений.

Возможно, что задаваемые нами вопросы о половых разли­чиях смогут повлиять на фундамент будущего мира, который все мы строим, кто не задумываясь, а кто — со всей страстью сердца. Вопросы могут ставиться таким образом, что они будут касаться ограничений, налагаемых на наше поведение поло­вой принадлежностью, т. е. тех ограничений, которые характер­ны для нас как для млекопитающих. В этом случае каждое сло­во вопроса будет нести подспудный дополнительный смысл, затрагивая самые основы: «Насколько следует оберегать бере­менную женщину от физических усилий?»; «Где разумный пре­дел монотонности труда для здорового молодого мужчины?»; «Сколько сексуальных контактов необходимо для умственно­го здоровья?»; «Как часто маленькому ребенку, которому, как медвежонку, необходимо возиться со сверстниками, кусаться, царапаться, следует разрешать кусаться, брыкаться, рвать вещи на кусочки?»; «Не следует ли чаще разрешать так поступать мальчикам, чем девочкам?»; «Какие скидки следует делать жен­щинам из-за их месячных?» Все подобные вопросы, возника­ющие при нашем теперешнем желании разобраться в своей за­висимости от биологической природы и устроить свою жизнь с учетом такого понимания, касаются ограничения наших воз­можностей. Они особо выделяют необходимость некоторых скидок, потому что если мы не станем их делать, то придется в итоге дорого заплатить за нежелание их учитывать — здоровь­ем, счастьем отдельных людей и целых обществ, утерей гармо­нии и красоты культуры, мира на Земле. Постепенно создается картина, рисующая то, что можно обозначить как основные че­ловеческие потребности, за пределы которых желательно не вы­ходить, чтобы не провалиться в неведомые ловушки. Но в ре­зультате задача строительства обитаемого мира превращается в нечто наподобие попытки строить дом глядя одним глазом в муниципальные правила районирования, а другим — в требо­вания управления здравоохранения, вместо конкретной клад­ки стен, или в приготовление ужина исключительно по табли­цами потери полезных витаминов при кулинарной обработке вместо поваренной книги. Сколько ни прибавляй к перечню основных человеческих потребностей, если рассматривать жизнь с этой точки зрения, как сейчас принято, не удастся вый­ти за пределы взгляда на человека как на пленника своей огра­ниченности. Нам даже могут обещать, — если провести необ­ходимые исследования, составить список и тщательно удовлет­ворить эти потребности — в витаминах, минералах, определен­ном количестве граммов протеина, а также в отдыхе, жидко­стях, кислороде, освобождении от напряжений (это, несомнен­но, наиболее корректный способ определения занятий сексом, если считать категорию потребностей базовой), постоянном контакте с сенсорно определяемым близким человеком на про­тяжении первых двух лет жизни и т. д. и т. п., — удастся постро­ить хорошее общество, воспитать здоровое потомство, развить и продолжить культурные традиции без искажений, без всяко­го рода темных двусмысленностей и обманчивых альтернатив — словом, укрепить мир.

Однако подобные обещания лишь разочаровывают. Стоит внимательнее всмотреться в лица сидящих в зале, которым из­лагается, притом довольно часто, этот рецепт спасения мира ора­торами, чей оптимизм и любовь к представителям рода челове­ческого безграничны и неколебимы: по мере того как рисуется картина всеобщего мира, добропорядочных граждан, здоровых детей и разумно сбалансированной культуры, душами слушате­лей овладевает уныние. Ибо над всеми привлекательными обра­зами — прямых детских ножек, которым не грозит искривление вследствие недостатка витамина А, мужчин и женщин с ясным взором и легкой походкой, которым не страшны приступы по­дагры и глаукомы, настигающие холостяков, ровно сидящих за столами школьников, чье зрение охраняет ежегодный осмотр офтальмолога, — над всеми этими картинами благополучия ви­тает дух ограничений. Если принять человеческие потребности в качестве единственной меры того мира, что мы желаем пост­роить, становится пресно жить. Вкус не противный, потому что правильное питание, отдых и половая гигиена, несомненно, оз­доровляют организм, но тем не менее пресный, отчего нестер­пимо хочется запретного, контраста, нарастает желание впиться «в уста, таящие призыв, и хлеб святой вкусить»1.

Из простых требований изучить человеческую природу, оце­нить потребность мужчин и женщин (детей мужского пола, ста­риков и старух, людей обоего пола самого различного физи­ческого склада) можно извлечь не много энтузиазма. Все при­водимые рецепты негативного свойства: как не заболеть рахи­том, не пойти по кривой дорожке, не стать клептоманом или не выжить из ума. Как не стать начинающим диктатором, не развязать войну, не стать сексуальным маньяком или палачом в концлагере. Как не ошибиться, как не видеть снов — не во­обще снов, а скорее таких, которые вместо того, чтобы служить средством разрядки антиобщественных импульсов, перебира­ются в бодрствующее сознание и становятся фоном для сти­хотворчества — дурного свойства. Все эти утопические планы каким-то образом упускают из виду другую сторону, хотя зада­ча вроде бы состоит как раз в том, чтобы приблизиться к ней: что люди не просто хотят избежать совершения неправильных, злых и деструктивных действий, но всегда стремились узнать о своей способности действовать конструктивно, творить доброе, справедливое и прекрасное.

Впрочем, в тот период истории, который мы переживаем, противоположная крайность также не может быть для нас вы­ходом. Ни аскеза, ни экстатические представления, игнориру­ющие биологические потребности нашего тела, не могут слу­жить утешением. Слишком недавно мы осознали те тонкие органические связи, из-за которых сильное расстройство при­водит к параличу и апоплексии, оставленный без оплаты счет от бакалейщика становится опухолью, которая обнаруживает­ся при рентгеновском обследовании желудка, а казалось бы, позабытые девичьи переживания оборачиваются жестокими болями дисменорреи. К примеру, если маленький мальчик на­чинает вдруг есть бумагу вместо обычной пищи, то не стоит дожидаться, пока он дожует все театральные билеты во время дедушкиного дня рождения, а лучше отвести его сразу на кон­сультацию к детскому врачу. Сегодня мы верим в действенность федеральной программы питания, по требованию которой в хлеб начали добавлять микроэлементы, что помогло изгнать пеллагру с юго-востока США. Современные американцы, а так­же значительная часть жителей Западной Европы, Китая и Япо­нии не могут теперь закрыть глаза на ставшее им известным устройство нервной системы, чувствительность кожных покро­вов, реактивность желудочно-кишечного тракта. Возможно, картина мира, когда священники могли спокойно заявлять «Нас цивилизация не интересует, мы занимаемся колонизацией цар­ства Небесного», и приводила в умиление тех, кого влечет к себе Шартрский собор, однако таким образом церковь уводит из ма­стерских цивилизации нужных работников. Те, кто сегодня до такой степени отдают себя похвальной задаче колонизации Не­бесного царства, что не заботятся о соблюдении санитарных норм при строительстве и правил общественного здравоохра­нения, отсекают себя от будущих колонистов, которых желали бы вывести к вечному свету и Господу. Обретение формы, под­ходящей для царства Небесного — а именно так можно резю­мировать человеческий потенциал, отличающий его от прочих млекопитающих, — никоим образом не может заменить совре­менным мужчинам и женщинам недавно открытых способов поддержания хорошей физической формы здесь, на Земле.

Но на самом деле нет нужды принимать эту дилемму, выби­рать между Землей и Небесами, между телесными потребнос­тями и духовными возможностями, между ограничениями и потенциалом. Горшечнику приходится постоянно помнить об ограничениях материала, с которым он работает: добавлять к глине определенное количество песка, покрывать глазурью по известной ему технологии, сушить и обжигать при заданной температуре. Но осознание свойств материала не накладывает ограничений на красоту формы, придаваемой глине рукой ху­дожника, умудренного опытом традиции и обогащенного соб­ственным видением. Только если горшечник позабудет, что тво­рит из глины, и пожелает, чтобы горшок вышел «по его хоте­нью» сам собой, пока он будет спать, если любой творец со­чтет, что для успешного исхода дела не обязательно видеть ре­зультат перед умственным взором, достаточно применения ин­струментов, скажем, щипцов и линеек, то они обречены на не­удачу. Оттого, что мы являемся представителями отряда мле­копитающих, причем мужскими и женскими особями, у нас есть ряд ограничений, которые мы должны осознать, старать­ся их компенсировать, и если не думать о них постоянно (что утомляет), то строить свое поведение с учетом этого факта. Есть ряд вещей, которые мужчины не способны делать оттого, что являются мужчинами, и женщин их принадлежность к жен­скому полу также в чем-то ограничивает: привнесение семени, зачатие, вынашивание ребенка и его вскармливание распреде­лены между полами по-разному. По мере развития тела дево­чек и мальчиков у них возникают различные потребности, ори­ентированные на выполнение будущей репродуктивной зада­чи. На протяжении всей нашей жизни задача продолжения рода сопутствует нашему индивидуальному развитию как личнос­ти, поэтому мы должны осознанно подходить к этому вопросу. Попытка ее игнорировать может сказаться множеством спосо­бов, зачастую совсем неожиданных: в повышенной кислотно­сти и язве, вспышке раздражительности, ссоре или неудачном стихотворении (появление удачного стихотворения, правда, так просто не объяснишь). Однако пока мы будем ставить вопрос подобным образом, выясняя каковы ограничения, накладыва­емые полом, неизбежные условия, цена, которую придется пла­тить волей-неволей, то будем лишь усиливать давний конфликт, муссировать ложную дилемму между высоким и низким, ду­ховным и животным, телесным и духовным.

Поэтому когда мы касаемся самых животрепещущих вопро­сов в области сходств и различий, уязвимых сторон каждого из полов, обязательно нужно также спрашивать: «А каков положи­тельный потенциал половых различий?» К примеру, если муж­чинам сложнее отвлечься от своих сексуальных желаний, чем женщинам, чем вознаграждается подобная особенность? Как шок от раннего осознания, что, в отличие от женщин, они ни­когда не смогут выносить ребенка, повышает творческую актив­ность мальчиков, но также делает их более зависимыми от ре­зультата? Если в силу естественного ритма полового созревания половые признаки у маленьких девочек порождают у них неко­торую ревность к братьям, половой член у который виден сразу, и побуждает на время искать ложной компенсации, пока они не поймут, что их зато ждет материнство, это, вероятно, понижает их запросы. Но нет ли здесь и положительных моментов? Если при каждом шаге мы возьмем за привычку спрашивать, каковы ограничения и потенциал, нижние и возможные верхние преде­лы того, что мы поделены на два пола и имеем различия, тогда нам удастся не только уточнить положение полов в современ­ном мире (что само по себе немало), но достичь большего. Мы укрепим представления, что любые вопросы, касающиеся чело­века, требуют ответа не только в сфере ограничений и возмож­ностей, но непременно в обеих. Мы укрепим веру в человечес­кую сущность, укорененную в нашем биологическом наследии, которым нам не следует пренебрегать, но способную подняться до высот, с которых каждое новое поколение сможет заглянуть на следующую ступеньку.