Ожидаемый детский опыт
В Америке не существует магических способов распознавания пола будущего ребенка. Родители чаще всего не склонны подбирать имя для мальчика или для девочки, либо, следуя логике «когда берешь с собой зонтик, дождя как раз не бывает», наоборот, тщательно подбирают имя ребенка того пола, который для них нежелателен. Не существует социальных причин для предпочтения одного пола перед другим. Женщины, родившие сыновей, не ценятся выше, а мужчины не считаются обладающими меньшей мужской силой, если зачинают только дочерей. Правда, можно вспомнить попытку лидера герл-скаутов основать группу «Отцы, родившие только дочерей» в одном из городков на Дальнем Западе. Эта попытка была встречена с некоторым смущением и без энтузиазма, однако очень сомнительно, что американцы вообще захотят примкнуть к группе, в названии которой есть слово «только», хотя бы даже «владельцы только роллс-ройсов». Сейчас ожидания, что сын продолжит работу отца, настолько невелики, что в Америке не г необходимости непременно родить сына, чтобы он унаследовал отцовское дело.
Но в жизни американцев существуют различия между тем, есть ли дети в принципе или их нет. Язвительный критик называл единственного ребенка в семье среднего класса «статусным» — такой ребенок просто придает этим родителям статус родителей, обзаведшихся ребенком. Для обеспечения этого статуса пол ребенка не важен. Существует более сильная тенденция называть сына по отцу, чем дочь по матери, так воспроизводится патрилинейная традиция, тем более что если и мать и дочь зовут одинаково, то мать приходится, называть «большой Сьюзен» или «старшей Сьюзен», а ни одно из этих прилагательных женщинам не нравится. Достаточно распространенное в прошлом предпочтение, чтобы первенец был мужского пола, сейчас в значительной степени скомпенсировано частым изображением в рекламе американской семьи с двумя детьми, причем девочка бывае-i обычно старше мальчика. Маленькие сестренки остались в грезах мужчин, американские сестры — чаще всего старшие сестры, в мужском восприятии они воплощают собой закон и порядок, привилегии, манипуляцию, жеманную манеру говорить, а не нежность, беззащитность, короче говоря, не то, что хочется защищать, о ком хочется заботиться, и т. д.
Американцев считают, что когда в семье дети разного пола — это лучше, чем когда только мальчики или только девочки. Родителей только мальчиков или только девочек жалеют, и всегда существует опасность, что третий или четвертый ребенок в череде мальчиков или девочек будет чувствовать, что разочаровал родителей. Так очень простые случаи распределения по полу внутри каждой семьи создают структуру, в которой ребенок может почувствовать себя нежеланным, и особенно нежеланным из-за своего пола. Очень многие американцы в начале своей жизни (в подростковом возрасте или чуть старше) испытывают на себе неэффективность противозачаточных средств и безуспешность любительских попыток аборта. К горечи чувства, что «я был всего лишь несчастным случаем», «я был нежеланным ребенком», «меня бы здесь не было вообще, если бы кто-то не поленился дойти до аптеки», — может быть всегда добавлено «они хотели еще одного ребенка, только если бы это была девочка», «если бы они знали, что следующий ребенок обязательно будет мальчиком, они бы вообще не стали заводить детей». Пол ребенка едва ли можно переделать, и это уже в течение многих столетий приводило к гибели династий и обрекало на неудачу планы многих людей. В Соединенных Штатах пол ребенка — это одна из граней принятия или отвержения им собственного прошлого. «Я родился того пола, какого хотели родители», или наоборот. Без сомнения, именно отвергающий родитель сообщает ребенку о том, что они хотели мальчика или, наоборот, девочку, но каждый родитель в то или иное время в большей или меньшей степени отвергает ребенка, и поэтому, даже если ребенку прямо не говорили, что хотели ребенка другого пола, ребенок может умозаключить из обшей картины общества, что он так или иначе не смог соответствовать ожиданиям родителей[16]1.
Не у каждого ребенка настолько хватает уверенности в себе и чувства защищенности, чтобы сказать, как одна маленькая девочка, которая услышала как-то раз свою мать, говорившую, что ей всегда хотелось иметь близнецов. И девочка, покачиваясь, мечтательно произнесла: «Да, я бы хотела быть близнецами, но не могла быть близнецами, поэтому я стала собой».
Пол ребенка, отмеченный его именем, — это способ донести до друзей и родственников, которые не видели малыша, сам факт рождения. До рождения ребенка те матери, которые надеются на благополучный исход, могут использовать уже выбранное для ребенка имя. Но только после рождения ребенок моментально превращается из некоего «просто ребенка» непонятно какого пола в именованного индивида с выраженным полом. На Бали новорожденному не дают имени, его называют прозвищем типа «мышка» или «червячок», пол ребенка вызывает не очень большой интерес, кроме тех случаев, когда рождение мальчика защищает положение отца в обществе: если у него уже родилась дочка, сын абсолютно необходим. Но добрая или дурная служба, которую пол ребенка может сослужить отцу, полностью отделена от ребенка как такового. Балийский ребенок, по сути, лишен пола до тех пор, пока не состоится процедура присвоения имени, когда ребенку исполняется 110 дней. Но в Америке нет места для откладывания признания пола ребенка, и как только ребенок рождается, его пол полностью определен, так же, как и имя. Об этом свидетельствует даже существующий язык цвета, где голубой означает мальчика, а розовый — девочку. Эти цвета фигурируют в приглашениях, подарках и это является существенным при подборе вещей для малыша и украшений для детской.
В это время тело ребенка приобретает различный опыт, который будет влиять на восприятие мужчинами и женщинами своего тела и тела представителей противоположного пола, и взаимоотношений между ними. В идеале все американские матери должны рождать детей в клинике, все больше и больше детей на самом деле появляются на свет там. Это означает, что, за исключением немногих случаев, отец отсутствует во время родов, мать передают под опеку профессионалов, докторов и медсестер. В течение месяца перед родами мать готовится оставить дом и мужа, но не для того, чтобы отправиться к родителям или к брату, как во многих примитивных обществах, но чтобы оказаться в чужих стенах, где она и многие другие незнакомые ей женщины будут лежать вместе и рожать среди чужих людей. Когда рождается ребенок, сам процесс родов происходит вопреки силе тяготения на родильном столе, который сделан не для того, чтобы вес ребенка помогал процессу рождения, но чтобы облегчить акушеру подход к роженице и возможность оказать ей помощь. Первый крик часто бывает вызван энергичным шлепком. Мать, находящаяся под наркозом, не слышит первого крика, хотя недавние исследования показали, что у первого крика есть своя функция в индуцировании сокращения матки роженицы. Младенца уносят и кладут в одну из множества кроваток, его губы, готовые сосать, беспомощно чмокают впустую. Плачь — не плачь, ничего не меняется, первичные телесные способности, с которыми рождается ребенок, изначально не получают поощрения. Ребенок может сосать, но ему не дают грудь. Ребенок может плакать, чтобы к нему пришли на помощь, но никто не держит его на руках, не кормит и не защищает. Тело ребенка полностью завернуто в мягкую ткань, первейшая задача которой — отделить одно тело от другого. Второй урок этой ткани ребенок получит, когда его отнесут к матери, в подходящий час, согласно его весу при рождении. Его аккуратно положат на столик на колесиках и поместят возле полностью одетого тела матери, тщательно стерилизованная, очищенная грудь которой выставлена на несколько сантиметров, и ребенка убеждают сосать. Это убеждение — достаточно мрачное дело, медсестра знает, каким образом держать ребенка, который довольно часто настолько ослабел от голода, что больше не хочет есть. Медсестра держит ребенка за затылок и заднюю часть шеи и прижимает к материнской груди. Поел ребенок или нет, его должны увезти от матери через указанное количество минут, а мать остается. Иногда ее соски болят от усилий маленьких голодных челюстей, иногда мать обеспокоена и испытывает боль оттого, что молоко скапливается, а ребенок его не сосет. Едва ли ребенку и матери доставило удовольствие это упорядоченное, фланелевое переживание. В течение девяти или десяти следующих дней мать держит ребенка только спеленутым и берет на руки по расписанию, отец вообще не прикасается к ребенку. Довольно многие мамы от грудного вскармливания полностью отказываются, и к тому времени, когда ребенка и мать выписывают, мать успевает привыкнуть, что контакт с ребенком имеет определенную форму. Недостаток молока, неумение ухаживать за ребенком, давление акушерок и педиатров, настаивающих хотя бы на докорме, все достаточно естественны в тех условиях, где к новорожденному ребенку относятся так, как будто его здоровье и благополучие зависят от механической точности, с которой его кормят, и от того, чем именно его кормят. Мать усваивает, что с ее молоком в любом случае что-нибудь да не в порядке, и она становится нетерпеливой, молока либо слишком много, либо слишком мало, оно л ибо слишком жирное, либо слишком жидкое, оно сочится из сосков, выпуклых, болезненных или так или иначе неприспособленных для кормления. Женщина может с облегчением взяться за бутылочку и смеси, полагаясь на надежную резиновую соску с дыркой, которую можно увеличить с помощью иголки или булавки, полагается на бутылочку с делениями, в которую детское питание правильного состава и правильной температуры может быть налито в нужном количестве. Устранить непокорство и нерегулируемость человеческого тела, ничто не должно угрожать поправке в весе — главному критерию здорового существования ребенка. Большинство американских матерей сразу или через несколько недель отказываются от грудного вскармливания и, принимая механическое совершенство бутылочки в ущерб представлению о своем теле как источнике пищи для ребенка, утешают себя, что ребенку будет тем лучше, чем успешнее он приучится использовать прекрасную механ