Ожидаемый детский опыт

В Америке не существует магических способов рас­познавания пола будущего ребенка. Родители чаще всего не склонны подбирать имя для мальчика или для девочки, либо, следуя логике «когда берешь с собой зонтик, дождя как раз не бывает», наоборот, тщательно подбирают имя ребенка того пола, который для них нежелателен. Не существует социальных причин для предпочтения одного пола перед другим. Женщи­ны, родившие сыновей, не ценятся выше, а мужчины не счи­таются обладающими меньшей мужской силой, если зачинают только дочерей. Правда, можно вспомнить попытку лидера герл-скаутов основать группу «Отцы, родившие только доче­рей» в одном из городков на Дальнем Западе. Эта попытка была встречена с некоторым смущением и без энтузиазма, однако очень сомнительно, что американцы вообще захотят примкнуть к группе, в названии которой есть слово «только», хотя бы даже «владельцы только роллс-ройсов». Сейчас ожидания, что сын продолжит работу отца, настолько невелики, что в Америке не г необходимости непременно родить сына, чтобы он унаследо­вал отцовское дело.

Но в жизни американцев существуют различия между тем, есть ли дети в принципе или их нет. Язвительный критик назы­вал единственного ребенка в семье среднего класса «статус­ным» — такой ребенок просто придает этим родителям статус родителей, обзаведшихся ребенком. Для обеспечения этого ста­туса пол ребенка не важен. Существует более сильная тенденция называть сына по отцу, чем дочь по матери, так воспроизводит­ся патрилинейная традиция, тем более что если и мать и дочь зовут одинаково, то мать приходится, называть «большой Сью­зен» или «старшей Сьюзен», а ни одно из этих прилагательных женщинам не нравится. Достаточно распространенное в про­шлом предпочтение, чтобы первенец был мужского пола, сей­час в значительной степени скомпенсировано частым изобра­жением в рекламе американской семьи с двумя детьми, причем девочка бывае-i обычно старше мальчика. Маленькие сестренки остались в грезах мужчин, американские сестры — чаще всего старшие сестры, в мужском восприятии они воплощают собой закон и порядок, привилегии, манипуляцию, жеманную манеру говорить, а не нежность, беззащитность, короче говоря, не то, что хочется защищать, о ком хочется заботиться, и т. д.

Американцев считают, что когда в семье дети разного пола — это лучше, чем когда только мальчики или только девочки. Ро­дителей только мальчиков или только девочек жалеют, и всегда существует опасность, что третий или четвертый ребенок в че­реде мальчиков или девочек будет чувствовать, что разочаровал родителей. Так очень простые случаи распределения по полу внутри каждой семьи создают структуру, в которой ребенок мо­жет почувствовать себя нежеланным, и особенно нежеланным из-за своего пола. Очень многие американцы в начале своей жизни (в подростковом возрасте или чуть старше) испытывают на себе неэффективность противозачаточных средств и безус­пешность любительских попыток аборта. К горечи чувства, что «я был всего лишь несчастным случаем», «я был нежеланным ребенком», «меня бы здесь не было вообще, если бы кто-то не поленился дойти до аптеки», — может быть всегда добавлено «они хотели еще одного ребенка, только если бы это была девоч­ка», «если бы они знали, что следующий ребенок обязательно будет мальчиком, они бы вообще не стали заводить детей». Пол ребенка едва ли можно переделать, и это уже в течение многих столетий приводило к гибели династий и обрекало на неудачу планы многих людей. В Соединенных Штатах пол ребенка — это одна из граней принятия или отвержения им собственного про­шлого. «Я родился того пола, какого хотели родители», или на­оборот. Без сомнения, именно отвергающий родитель сообщает ребенку о том, что они хотели мальчика или, наоборот, девочку, но каждый родитель в то или иное время в большей или мень­шей степени отвергает ребенка, и поэтому, даже если ребенку прямо не говорили, что хотели ребенка другого пола, ребенок может умозаключить из обшей картины общества, что он так или иначе не смог соответствовать ожиданиям родителей[16]1.

Не у каждого ребенка настолько хватает уверенности в себе и чувства защищенности, чтобы сказать, как одна маленькая девочка, которая услышала как-то раз свою мать, говорившую, что ей всегда хотелось иметь близнецов. И девочка, покачива­ясь, мечтательно произнесла: «Да, я бы хотела быть близнеца­ми, но не могла быть близнецами, поэтому я стала собой».

Пол ребенка, отмеченный его именем, — это способ донес­ти до друзей и родственников, которые не видели малыша, сам факт рождения. До рождения ребенка те матери, которые на­деются на благополучный исход, могут использовать уже выб­ранное для ребенка имя. Но только после рождения ребенок моментально превращается из некоего «просто ребенка» непо­нятно какого пола в именованного индивида с выраженным полом. На Бали новорожденному не дают имени, его называют прозвищем типа «мышка» или «червячок», пол ребенка вызы­вает не очень большой интерес, кроме тех случаев, когда рож­дение мальчика защищает положение отца в обществе: если у него уже родилась дочка, сын абсолютно необходим. Но доб­рая или дурная служба, которую пол ребенка может сослужить отцу, полностью отделена от ребенка как такового. Балийский ребенок, по сути, лишен пола до тех пор, пока не состоится процедура присвоения имени, когда ребенку исполняется 110 дней. Но в Америке нет места для откладывания призна­ния пола ребенка, и как только ребенок рождается, его пол пол­ностью определен, так же, как и имя. Об этом свидетельствует даже существующий язык цвета, где голубой означает мальчи­ка, а розовый — девочку. Эти цвета фигурируют в приглашени­ях, подарках и это является существенным при подборе вещей для малыша и украшений для детской.

В это время тело ребенка приобретает различный опыт, ко­торый будет влиять на восприятие мужчинами и женщинами своего тела и тела представителей противоположного пола, и взаимоотношений между ними. В идеале все американские матери должны рождать детей в клинике, все больше и больше детей на самом деле появляются на свет там. Это означает, что, за исключением немногих случаев, отец отсутствует во время родов, мать передают под опеку профессионалов, докторов и медсестер. В течение месяца перед родами мать готовится ос­тавить дом и мужа, но не для того, чтобы отправиться к родите­лям или к брату, как во многих примитивных обществах, но чтобы оказаться в чужих стенах, где она и многие другие не­знакомые ей женщины будут лежать вместе и рожать среди чу­жих людей. Когда рождается ребенок, сам процесс родов про­исходит вопреки силе тяготения на родильном столе, который сделан не для того, чтобы вес ребенка помогал процессу рож­дения, но чтобы облегчить акушеру подход к роженице и воз­можность оказать ей помощь. Первый крик часто бывает выз­ван энергичным шлепком. Мать, находящаяся под наркозом, не слышит первого крика, хотя недавние исследования пока­зали, что у первого крика есть своя функция в индуцировании сокращения матки роженицы. Младенца уносят и кладут в одну из множества кроваток, его губы, готовые сосать, беспомощно чмокают впустую. Плачь — не плачь, ничего не меняется, пер­вичные телесные способности, с которыми рождается ребенок, изначально не получают поощрения. Ребенок может сосать, но ему не дают грудь. Ребенок может плакать, чтобы к нему при­шли на помощь, но никто не держит его на руках, не кормит и не защищает. Тело ребенка полностью завернуто в мягкую ткань, первейшая задача которой — отделить одно тело от дру­гого. Второй урок этой ткани ребенок получит, когда его отне­сут к матери, в подходящий час, согласно его весу при рожде­нии. Его аккуратно положат на столик на колесиках и помес­тят возле полностью одетого тела матери, тщательно стерили­зованная, очищенная грудь которой выставлена на несколько сантиметров, и ребенка убеждают сосать. Это убеждение — до­статочно мрачное дело, медсестра знает, каким образом дер­жать ребенка, который довольно часто настолько ослабел от голода, что больше не хочет есть. Медсестра держит ребенка за затылок и заднюю часть шеи и прижимает к материнской гру­ди. Поел ребенок или нет, его должны увезти от матери через указанное количество минут, а мать остается. Иногда ее соски болят от усилий маленьких голодных челюстей, иногда мать обеспокоена и испытывает боль оттого, что молоко скаплива­ется, а ребенок его не сосет. Едва ли ребенку и матери достави­ло удовольствие это упорядоченное, фланелевое переживание. В течение девяти или десяти следующих дней мать держит ре­бенка только спеленутым и берет на руки по расписанию, отец вообще не прикасается к ребенку. Довольно многие мамы от грудного вскармливания полностью отказываются, и к тому времени, когда ребенка и мать выписывают, мать успевает при­выкнуть, что контакт с ребенком имеет определенную форму. Недостаток молока, неумение ухаживать за ребенком, давле­ние акушерок и педиатров, настаивающих хотя бы на докорме, все достаточно естественны в тех условиях, где к новорожден­ному ребенку относятся так, как будто его здоровье и благопо­лучие зависят от механической точности, с которой его кор­мят, и от того, чем именно его кормят. Мать усваивает, что с ее молоком в любом случае что-нибудь да не в порядке, и она ста­новится нетерпеливой, молока либо слишком много, либо слишком мало, оно л ибо слишком жирное, либо слишком жид­кое, оно сочится из сосков, выпуклых, болезненных или так или иначе неприспособленных для кормления. Женщина мо­жет с облегчением взяться за бутылочку и смеси, полагаясь на надежную резиновую соску с дыркой, которую можно увели­чить с помощью иголки или булавки, полагается на бутылочку с делениями, в которую детское питание правильного состава и правильной температуры может быть налито в нужном коли­честве. Устранить непокорство и нерегулируемость человечес­кого тела, ничто не должно угрожать поправке в весе — глав­ному критерию здорового существования ребенка. Большин­ство американских матерей сразу или через несколько недель отказываются от грудного вскармливания и, принимая меха­ническое совершенство бутылочки в ущерб представлению о своем теле как источнике пищи для ребенка, утешают себя, что ребенку будет тем лучше, чем успешнее он приучится исполь­зовать прекрасную механ