Отцы, матери и просыпающиеся импульсы
В каждом обществе растущий ребенок сталкивается не только с переменами в собственных чувствах о себе и окружающих его людях, но также и с отношением к нему самому, а особенно — родителей. При достижении детьми возраста пяти-шести лет их внимание к своему полу и полу взрослых заметно усиливается. Например, дети могут начать противиться, когда кто-нибудь пытается дотронуться до их гениталий, хотят носить одежду, особенно девочки. Меняется и отношение к ним взрослых. Тот факт, что во всех описываемых обществах девочки первыми начинают прикрывать свое тело одеждой, говорит опять-таки прежде всего о том, что они ждут, когда станут женщинами, а для мальчиков осознание своей маскулинности еще впереди. Девочки четырех-пяти лет выглядят в представлении мальчиков более старшего возраста и взрослых мужчин вполне женственными и привлекательными, поэтому их привлекательность, так же как и у старших сестер и матерей, следует скрывать и охранять от мужского взгляда. Чем полнее признаются женские качества (как их присутствие, а не как отсутствие мужских), тем настойчивее девочек учат их охранять. Маленькая девочка, миленькая и очаровательная, может представлять сильное искушение для взрослого мужчины, поэтому общество изобретает различные способы как защитить, ограничить и научить ее не выставлять напоказ признаки своего пола, пока она еще не набралась ума их умерять. Напротив, как бы мать ни подчеркивала у маленького сына мужские качества, что вызывает в ней самой скорее прилив материнских чувств, чем желания, у самого мальчика уже воспитаны сильные защитные барьеры против материнской привлекательности.
Инцест матери с сыном — редчайшая форма инцеста в мире. Чтобы сделать действительно привлекательными связи между пожилыми женщинами и юношами, годящимися им в сыновья, требуются достаточно сложные ухищрения. Вне всякого сомнения, основа большей привлекательности молодых женщин для мужчин старше их возрастом и более старших мужчин для молоденьких девушек закладывается в раннем детстве.
При воспитании мальчика акцент делается на другом. Достаточно только глянуть, как маленький мальчик стороной обходит группу мужчин на Бали, которые иначе могли бы потянуть его за пенис, если бы он прошел рядом, или как яростно сопротивляется ритуальному избиению сестрой отца маленький ятмул, чтобы понять: сексуально окрашенные взаимоотношения пугают их, заставляют отступать к воспоминаниям глубокого детства о пассивной рецептивное™, когда материнская грудь питала их. Каждый контакт вызывает страх — либо потерять пенис, либо никогда не обрести мужские способности, либо снова стать пассивным зависимым младенцем у материнской груди. Когда страх формирования пассивности как черты характера довлеет над сознанием взрослых (т. е. когда в обществе признается гомосексуализм, — в качестве положительной или неодобряемой практики, без разницы), ситуация усугубляется. Родители начинают придираться к ребенку, всячески испытывать его или сетовать на мягкость его характера. Почему, к примеру, восьмилетний балиец Джелис просидел весь день с женщинами и девочками, ластясь там ко всем, вместо того, чтобы выгнать волов в поле? Возможно, его родители-крестьяне, живущие в деревне Баджоинг Геде, никогда не видали ни одного трансвестита-гомосексуала в глаза (их называют на Бали бантджи/ но они встревожены. Жизнь на Бали воспринимается как уже отснятая пленка, которую осталось только проявить, поэтому, проявив удивительную родительскую предприимчивость и чувство ответственности, они решили, что пассивность Джелиса как-то связана с тем, что он обожает набивать рот сладостями, и убедили торговца передвинуть свою лавку, которая находилась прямо напротив их дома, подальше. Если мальчик будет слишком мягок и податлив — ему не стать мужчиной. Индейцы прерий, которые превыше всего ценят храбрость в бою, следили за соответствием поведения маленьких мальчиков своим представлениям столь пристально, что буквально заставили многих сдаться и надеть женское платье.
За исключением редких случаев анатомического гермафродитизма есть все основания полагать, что гомосексуализм возникает из сочетания ожиданий и страхов взрослых с таящимися в поведении детей особенностями, которые никогда бы не проявились в полной мере, если бы общество их не признало или если бы оно не допускало комплементарной позиции — как у ятмулов. Причем озабоченность тем, что мальчики не смогут вырасти настоящими мужчинами, гораздо шире распространена, чем сомнения в способности девочек стать женщинами, а среди семи культур Океании последней тревоги не отмечается вовсе. Если рассматривать женщину как мать, а не возможного конкурента в какой-то области деятельности или потенциально строптивую жену, доля мальчишечьих черт у маленькой девочки может быть способом защиты от мужских посягательств, пока она не повзрослеет. Некоторые племена американских индейцев опасались проявления мужского типа поведения у женщин, и им пришлось за это поплатиться: в одиночку девушка-омаха является безвольной жертвой. Чтобы компенсировать излишнюю податливость ее характера, родителям приходилось повсюду ее сопровождать, а мужчины норовили воспользоваться чрезмерной податливостью, поэтому нередки были групповые изнасилования не очень разборчивых женщин.
К тому времени, когда мальчики и девочки достигают возраста первых экспериментов с просыпающимися сексуальными импульсами, наступает кризис в их отношениях со взрослыми, который в психоаналитической теории был назван Эдиповой ситуацией (по имени царя из древнегреческой мифологии, который убил своего отца и женился на матери). В самом общем виде в этот период развития дети, сильно все переживающие и способные ощущать удовольствие, но еще недостаточно зрелые, чтобы наладить истинно семейные взаимоотношения, должны прийти к определенному согласию с родителями и одновременно разобраться в сумятице своих чувств. Юноша должен умерить свою страстную привязанность к матери и отказаться от соперничества с отцом, девушка — от соперничества с матерью и отчасти привязанности к отцу. Они должны принять родителей своего пола в качестве своей модели социального полового поведения, а также осознать, что пока необходимо отложить получение сексуального удовлетворения и что родители в первую очередь пара друг с другом, а не с детьми. Взрослому зачастую трудно признать, что и ему были присущи черты Эдипова комплекса, выявляемые в остаточном виде при анализе снов или методом свободных ассоциаций. Сам термин «Эдипов комплекс» несет в себе отрицательный подтекст, так как получил свое название от неудачника Эдипа, которому не удалось разрешить объективный конфликт, а не от других, порой рискованных путей его разрешения, применявшихся различными культурами[8].
Во всех известных обществах у мальчиков отмечаются некоторые проявления того, что психоаналитики называют латентным периодом, или периодом ожидания, — когда открытый интерес к сексуальной сфере внешне исчезает, мальчики живут в собственном мире, безразличные или даже враждебные по отношению к девушкам, занятые физическими упражнениями и соперничеством друг с другом. Они уже переросли жадно принимаемые детские чувства, но к более утонченным взрослым удовольствиям еще не готовы. Существует ли некий внутренний психологический механизм, переводящий мальчика в латентный период, нам не известно, но в пять-шесть лет перед ребенком совершенно определенно встает задача: как ему в ближайшие семь-восемь лет строить свои отношения со взрослыми и как быть со своим телом. Задача усложняется в том случае, когда ребенок растет в маленькой семье, где единственной женщиной является мать, любовно и бережно вскармливавшая сына, и его зависимость от нее, а единственным мужчиной — отец, который, хотя и доброжелательный, но все же соперник в любви к матери. Затем наступает некий момент, когда либо ребенка посылают учиться в частную школу, как в состоятельной английской семье, либо рождается второй ребенок, либо у ребенка начинается смена зубов, — с этого момента он перестает быть малышом под полной женской опекой. Чем сильнее взрослые подчеркивают женские или мужские качества, тем острее маленькие мальчики будут ощущать давление ситуации, соперничество со стороны отца, потенциальный половой контраст с матерью. И чем сильнее мать будет ощущать себя женщиной в общении с мужчинами, тем легче ей будет отдалить сына от себя. Все складывается по-иному, если акцентируется феминность женщины и маскулинность мужчины. Тогда мать, наоборот, может цепляться за растущего сына, а его мужские качества будут в большей степени развиваться в противостоянии ее материнским чувствам, чем в соперничестве с отцом. Когда мужчины жестоки и грубы, а их отцовские чувства развиты слабо, и даже в малютках мужского пола они видят растущих соперников, такие отцы, чтобы загасить боязнь соперничества, будут подсознательно подстегивать развитие у сына самостоятельности, чтобы он поскорее покинул дом: «Ступай прочь от своей матери», — как бы говорят его действия. Так, для обоих родителей-мундугуморов, крайне озабоченных своими женскими и мужскими сексуальными качествами, даже еще не родившийся младенец уже представляет собой угрозу и потенциального соперника, поэтому они не видят никаких привлекательных качеств в роли родителей. Дородовые табу, которые в других обществах защищают ребенка, у мундугуморов оберегают родителя: если муж вступит в половые сношения с беременной женой, то покроется чирьями или зачнет еще одного ребенка и получит двойню, что считается в племени полной катастрофой. Но у арапешей, для которых родительская роль значительно важнее сексуальной, половые сношения продолжаются достаточно долго во время беременности, потому что считается, что ребенок складывается по частичкам, и только тогда, когда этот процесс, по их представлениям, завершается, муж перестает спать с женой, оберегая желанного ребенка. Таким образом формирование Эдиповой ситуации ощущается еще задолго до рождения ребенка, и можно уже понять, каким образом в дальнейшем будет решаться ситуация соперничества между сыном и отцом или матерью и дочерью.
Кроме того, дети в возрасте пяти-шести лет находятся на стадии концентрации всего, что они до сих пор узнали, и приспособления этих знаний для вступления в более широкий круг общения. По-прежнему вблизи матери, у груди которой привязан другой малыш (если и не ее собственный, то соседский), ребенок этого возраста присматривает за младшими братишками и сестренками, которые не научились еще как следует оправляться, одновременно пытаясь осознать принадлежность к своему полу, поэтому поведение, выбранное в этот период, окажет заметное воздействие на дальнейшую его жизнь. С момента пробуждения первых половых импульсов до возможности быть полноценным родителем должно пройти длительное время, поэтому такой переходный период совершенно закономерен. Вдобавок каждый взрослый в семье был когда-то ребенком, и опыт, полученный в это время, впоследствии войдет в навыки взрослого члена общества. В любом обществе те преждевременные и бесполезные половые импульсы, которые бродят в теле пяти-шестилетних детей, хорошо знакомы родителям. При виде пятилетнего сына, красующегося с копьем или посылающего стрелы в цель, клянчащего у матери позволения прильнуть к ее груди и сурово прогоняемого прочь как уже слишком большого для такой привилегии, отец вспоминает себя в его возрасте, когда с ним поступали так же.
В однородных, медленно изменяющихся обществах такое пробуждение воспоминаний очень эффективно, потому что все взрослые, с которыми будет сталкиваться мальчик, переживали сходные чувства, и будут служить средством воспроизведения традиционного отношения. Мундугумора-отца в свое время его родители держали весьма жестко и строго, и лишь иногда ему давали поблажку другие взрослые, мальчики-подростки, дяди с материнской стороны или соседки. Он старается обходиться со своим сыном так же. Никакие временные послабления не смогут переменить отношения ребенка к миру, от которого он видел только враждебность и где даже мать давала ему грудь с большой неохотой и кормила не досыта. В пятилетнем возрасте детей-мундугуморов уже отсылали в племя временных союзников в качестве заложников. Находясь там и зная, что их запросто смогут лишить жизни, если военные планы переменятся, мальчики должны были научиться ненавидеть людей, среди которых им пришлось жить, выучить их язык и разведать все тропы, чтобы потом, когда они вырастут, а племена из союзников превратятся во врагов, послужить в качестве ценных разведчиков. Способности выдержать такую проверку не мешали никакая мягкость и снисходительность со стороны взрослых. Когда родился младший брат, мать могла снова допустить старшего к груди, впервые без неохоты — ей нравилось наблюдать, как два маленьких мужчины борются за право припасть к ей груди. В противоборстве с отцом мать на стороне сына: она старается сохранить дочь в семье, чтобы обменять ее потом на жену для сына, в то время как муж стремится обменять дочь на еще одну жену для себя. И наоборот, отец ревниво следит за дочерью и пользуется первой возможностью обменять ее на новую жену, пока сын еще слишком молод, чтобы противостоять ему всерьез. Интересы совершенно явно противопоставлены, Эдипова ситуация разрешается противоборством всех мужчин без исключения. Мундугумор вырастает в суровых условиях, но умеет и радоваться такой жизни: при воспоминании, как его зубы вгрызались в плоть врага, он широко улыбается. По легенде мундугуморов, смерть явилась в мир тогда, когда люди разучились останавливать кровь и раны стали смертельными. Мундугуморы настолько враждебны по отношению ко всем мужчинам и ненасытно-жадны по отношению к женщинам, что в современном обществе это сочетание поставило бы их в весьма сложное положение либо привело к участию в тайной и, скорее всего, преступной деятельности, но никакому перевоспитанию, религиозному обращению или психоанализу они не поддавались. В самом же племени этот тип отношений передавался неизменным, и, пережив горячие обиды детства, каждый отец воспитывает сына таким образом, чтобы он встречал все тяготы жизни яростным смехом.
Итак, в примитивном обществе мы изучаем отцовскую роль не по воспоминаниям отдельных личностей, чье душевное состояние подверглось значительному расстройству, приведшему их в кабинет психиатра или социального работника, а по наблюдениям за живым взаимодействием между людьми, когда отец гладит по головке или отталкивает ребенка от себя, одобряет или дразнит, а тот на это реагирует. Попутно мы анализируем запреты, влияющие на взаимодействие между родителями и детьми. И обнаруживаем, что роли отца, матери, жены в значительной мере стилизованы, отчего каждый человек, оказавшийся в этой роли, знает, чего от него ждут, вне зависимости от того, молод ли и силен отец, стар и слаб, или же стар и силен, а мать может накормить семерых своим молоком или способна дать ребенку всего несколько капель и вынуждена зависеть от помощи других женщин, чтобы выкормить его. Поэтому можно достаточно подробно описать пути разрешения Эдиповой ситуации в той или иной культуре. В нашем обществе приходится нередко слышать: «Если бы отец был другим человеком, то у него не развились бы такие проблемы». Но, видимо, точнее было бы сказать: «Если бы он родился в обществе с другим типом отцовской роли…»
Там, где эта роль предполагает большие силу и достоинство, слабый отец ставит под угрозу развитие сына, обеспечивая его меньшим количеством возможностей для самоутверждения по сравнению с соседями. Но в тех обществах, где приветствуется легкий, дружеский стиль отцовства, когда отец — союзник ребенка, там сильный, замкнутый и властный отец являет собой угрозу. Даже в нашем, весьма пестром обществе, где каждая семья воспитывает детей по-своему и, как правило, никто не знает, какие методы применяют за закрытыми на автоматический американский замок дверями, тем не менее существует общее представление о некоем должном поведении, которому принято следовать, пусть и не всегда точно и прямо.
Культуры заметно отличаются по степени свободы сексуального опыта у детей и подростков до брака, а также по тому, на кого возлагается ответственность за соблюдение сдержанности. На Самоа поощряется формирование типа личности, для которой секс будет приносить радость личности, весьма умелой в этой области, но не до такой степени, чтобы представлять собой опасность для окружающих и для общественного порядка в целом. Самоанцы сквозь пальцы смотрят на легкие любовные приключения, но решительно против союзов страсти и не предоставляют места в обществе тем, кто станет упорствовать в связи с женщиной или мужчиной в ущерб другому, более приемлемому по социальному статусу союзу. Требование уступчивости ухаживаниям многих претендентов на руку и одновременно предоставления свидетельств девственности при вступлении в брак несовместимы по существу, разрешением этого противоречия послужило возложение бремени девственности не на всех девушек деревни, а на таупоу — ритуальную «принцессу». Ее скорее стерегли, чем освобождали от искушения. Кроме того, доказательство девственности всегда можно было сфальсифицировать. Таупоу, не успевшая предупредить своих опекунш-дуэний о том, что она, собственно, не таупоу и опозорившая таким образом в ночь свадьбы всю деревню, рисковала быть забитой насмерть, причем не за свою моральную неустойчивость, а за неспособность запастись куриной кровью на этот случай.
Брачные союзы заключались между семьями с некоторым вниманием к пожеланиям молодых, которые жили достаточно продолжительное время с подходящими партнерами и беременели от них, что считалось хорошей подготовкой к брачным отношениям, а с теми, кто не особенно подходил — «встречались под пальмами» раз или два. Добрачные и послебрачные сексуальные связи носили легкий, ни к чему не обязывающий характер, чтобы не нарушать надежности половых отношений между мужем и женой, настолько прочных, что самоанцы демонстрируют одни из наивысших показателей прироста населения в современном мире.
При исследовании причин, отчего эти вполне откровенно сексуальные отношения не угрожают социальному порядку, основанному на стабильности брака, и не нарушают его, мы обнаруживаем, что взаимоотношения ребенка и родителя довольно рано рассредоточиваются среди большой группы людей. Мать — самоанка сама выкармливает ребенка грудью, кормит щедро, досыта, но если у нее недостаточно молока, ребенка выкармливает специально подобранная кормилица; в процессе вскармливания устанавливается легкая, но весьма специфическая телесная связь. Помимо этого ребенка кормят, утешают и носят с собой попеременно все женщины того дома, где он растет, а потом он «ездит» по деревне на детях-няньках, которые повсюду ходят с малышами, посадив их себе на бедро. Когда ребенок голоден — его кормят, когда устает — его носят, хочет спать — укладывают. Если же он нарушит вдруг ревом чинные переговоры старших, наложит кучу в доме или устроит истерику, наказывают не малыша, а девочку-няньку, чьей обязанностью было предотвратить подобные неприятности и оттащить его подальше, чтобы не слышно было рева. А пока он слишком мал, чтобы понимать, как следует себя вести, со временем же, постепенно у него разовьется чувство приличия — мафауфау. Общество взрослых охраняется от их неумелости, а им самим не приходится бояться, что неумением контролировать кишечник, громкими воплями или настойчивыми требованиями они нарушат ход вещей. Когда же они чуть подрастут, дети постарше или взрослые могут тратить значительное время, убеждая их делать то, что они и без того делают. Помню, меня выводила из себя привычка десятилетних повторять без конца четырехлетним, а двадцатилетних — десятилетним «Соия! Соия! Соия!», т. е. «Сидите тихо! Сидите тихо! Сидите тихо!», хотя те и без того сидели как мышки, скромно скрестив перед собой ноги и уважительно глядя на старших. Собственно, дети получают слишком много категоричныхных запретов, отчего ребенок как будто болтается внутри некоей структуры на вырост. Его почти никогда не просят сделать что-либо, требующее напряжения, слишком трудное, для чего потребовалось бы долго сидеть, скрестив ноги и руки и не моргнув глазом. Ему даже редко доверяют делать то, что он может делать хорошо, будто предоставляя ему свободное пространство не из соображения большей безопасности, а чтобы стимулировать дальнейшее развитие. Все взрослые перенимают часть благородной манеры поведения главы семейства, в чьем присутствии положено принимать пищу в очень официальной манере, нельзя чесаться, щекотать друг друга, хихикать или сидеть развалясь. Но вне формального круга общения, вне дома и семьи, и даже в самом доме, когда там не происходит ничего официально-значимого, можно и перекусывать в промежутках между основными приемами пищи, даже жадно и неаккуратно засовывать в рот пищу, чесаться, хихикать и сидеть развалясь сколько угодно. Но постепенно устанавливаются различные типы общения.
Формальная манера общения между родителями и детьми остается, в определенной мере, на всю жизнь; родители никогда не обсуждают с детьми вопросы сексуальной сферы, хотя могут совместно наблюдать весьма откровенные танцы. Формальность, тем самым, связана с пространственным нахождением, причем ребенок достаточно долгое время не несет ответственности за выполнение приличий. Родители его не отчитывают, ребенок не должен чрезмерно напрягаться и сдерживаться, стоит ему выказать признаки беспокойства — нянька просто отводит его подальше, чтобы не оскорблять ушей взрослых его ревом. Ребенок узнает: «У тебя есть тело, которое повинуется разным побуждениям и может сделать неприличные вещи, но это просто оттого, что ты еще слишком мал. Никто на тебя не будет сердиться за это, но твоей маленькой няньке не поздоровится, если она позволит тебе, невинному, сделать что-то не так». Незрелость детских эмоций подкрепляется общим настроем системы отношения к детям, где это рассматривается как естественное и желательное состояние. Движение по направлению к взрослению происходит в таком замедленном темпе, что стремления соскользнуть назад, в приятную безответственность, не развито. Едва самоанский ребенок научится сидеть тихо и ему разрешат мирно заниматься чем-то там, где ему хочется, он практически не испытывает больше искушения превратиться в вопящую и брыкающуюся угрозу торжественному достоинству новой роли.
В пяти-шестилетнем возрасте дети переходят в другую категорию, и их перестают оберегать от возможных последствий неразумности желаний и неконтролируемости импульсов, которыми они могут нарушить достойное течение жизни. Девочки сами становятся няньками, к которым переходит обязанность удалять кричащих малышей за пределы слышимости. Маленькие мальчики начинают хвостиком следовать везде за старшими мальчиками, учась рыбачить, плавать, управлять каноэ, лазать по деревьям и обретают прочие мелкие навыки, которые положено иметь мужчине. Внимание девочек сосредоточено на роли помощниц по дому и пригляде за малышами, которых считают упрямыми и в силу этого в большей степени обузой, чем подопечными. Мальчики же выступают прилежными учениками на самой нижней ступеньке лестницы навыков и умений, всячески стремясь быть принятыми в круг старших мальчиков. Разрешение везде их сопровождать выступает эффективным стимулом улучшения поведения, и совершается удивительное преображение требовательных тиранов, склонных к вспышкам неукротимого и неконтролируемого гнева, в рассудительных маленьких девочек-нянек и сдержанных маленьких мальчиков-водоносов и собирателей наживки для рыбной ловли.
Разделение на группы мальчиков и девочек в этом возрасте довольно резкое и подкрепляется самым сильным табу в самоанском обществе — на отношения между братьями и сестрами. Причем табу затрагивает не только родных сестер, но и двоюродных, что включает всех девочек в доме. Братья и сестры не должны болтать и разговаривать друг с другом, ходить вместе или дотрагиваться друг до друга, не должны также участвовать в одной и той же досуговой группе. Так как от одной четверти до трети всех девочек деревни попадают в категорию «сестер», это практически разделяет группы старших детей, когда они собираются набедокурить или как-нибудь развлечься, на однополые. Это также разрывает связь между девочкой-нянькой и ее мальчиком-подопечным. Женщины же любовно пользуются прозвищем «Теи», означающим младшего брата или сестру. Ограничение общения между братом и сестрой означает и резкую перемену в поведении малолеток мужского пола, которые от периода жадного, эмоционально-раскрепощенного детства, когда стоило им шевельнуть пальцем — и они могли заставить сестру едва старше себя выполнить свое желание, вступают в новый период самыми малозначимыми и неумелыми членами группы старших мальчиков. Время начала соблюдения табу остается на усмотрение самого мальчика: он должен начать избегать старшую родную или двоюродную сестру, молодую тетю, совсем недавно заботливо ухаживавших за ним, «когда почувствует смущение или стыд». Никто его не торопит: наблюдая за окружающими, по их замечаниям, по их виду и взглядам, которые они бросают на него, мальчик начинает осознавать, что приближается к возрасту, когда по собственной воле ставит барьер между собой и импульсивностью детства, тем самым декларируя начало следования табу. На протяжении всего периода детства и раннего юношества мальчики и девочки проводят время в двух раздельных группах, причем это разделение поддерживается проявлением ритуальной враждебности, иногда на уровне словесной перепалки, иногда — метания друг в друга легких предметов. Позднее, когда они почувствуют себя готовыми, юноши, у которых уже был сексуальный опыт с девушками старше них, выбирают из группы младших девушек себе партнершу. Считается, что в каждой паре один из партнеров должен обладать большим опытом. Я только раз наблюдала на Самоа серьезное несоответствие, когда первый сексуальный опыт травмировал партнеров — неуклюжи были оба, и девушка, и юноша.
Сексуальное соответствие взрослых друг другу на Самоа — одно из самых гладких в мире. Страсть и ответственность настолько слиты, что детей любят, растят и воспитывают в больших семьях, которые намного стабильнее и лучше защищают детей, чем основанные лишь на весьма тонкой личной связи двух родителей. У взрослых формируется довольно устойчивый тип характера, позволяющий им переносить значительное давление внешнего мира, сохраняя спокойствие и уверенность. Цена, которую платит общество за эту ровную, щедро доставляющую удовольствие систему, за стабильность, — отсутствие возможности применить особые дарования, особую сообразительность, проявить интенсивность переживаний. На Самоа трудно себя проявить мужчинам и женщинам глубоко чувствующими, страстными натурами, способным на сложное эстетическое переживание, ревностное религиозное служение. Исключение всех этих интенсивных переживаний, гарантирующее сохранение долго складывавшегося чувства уверенности в себе, имело в качестве побочного эффекта распространенность сплетен, оговоров и политических интриг на местном уровне, но весьма хитрых и запутанных. Выпадают из самоанского общества одаренные люди, чьи интенсивные переживания могли бы помочь справиться с Эдиповой ситуацией с родителями в качестве главных актеров. Только вот в самоанском обществе нет драмы, в которой они бы стали играть. Отец слишком занят поддержанием неспешно развивающихся отношений всей социальной группы, его эмоции распространяются на всех членов большой семьи, чтобы ощущать настоятельную потребность в матери своего крохотного сына как какую бы то ни было проблему. Это его просто не интересует. Собственная сексуальность его не пугает, не заботит его и то, может ли он полностью удовлетворить в этом плане свою жену, и в жене он не замечает признаков чрезмерной требовательности или потери эмоциональной устойчивости, поэтому в душе у него не возникает тревоги и никаких защитных по происхождению импульсов, которые могли бы его заставить встать в позицию вызова или защиты по отношению к маленькому сыну. Сходным образом и матерям нет никакой необходимости искать удовлетворения требований, проистекавших бы от неудачной сексуальной жизни с мужьями, в воображаемой связи с сыновьями, которые могли бы когда-нибудь их удовлетворить. Самоанская культура демонстрирует, пожалуй, ярче, чем все прочие известные общества, что трагизм или мягкость решения Эдиповой ситуации зависят от взаимоотношений между родителями и детьми, а не от сплетения биологических импульсов ребенка.
Если сопоставить общества самоанцев и мундугуморов, то мы увидим, что они оба готовят детей к взрослой жизни, но если в первом напряжение между родителями и детьми специально понижается, то во втором — половая специфичность и враждебность между родителями и детьми преувеличиваются. Дети становятся жизнеспособными взрослыми и тут и там. Но сами эти общества обладают различной степенью жизнеспособности.
Самоанцы лучше многих других племен приспособились к воздействию западной цивилизации. Из европейских товаров они взяли ткань, ножи, лампы и керосин, мыло, крахмал, швейные машинки, бумагу, ручки и чернила, но по-прежнему ходят босиком, одеты в прохладные короткие саронги, а дома построены из местных материалов и скреплены веревками из кокосового волокна. Ураганами срывает металлическую крышу с домов белых людей, листами жести время от времени кого-то убивает, стены домов рушатся. А самоанский дом изящно складывается с приходом урагана, потом его можно отстроить из тех же шестов. Местные жители приняли протестантизм, но переформулировали некоторые из его самых строгих постулатов. Самоанский проповедник спрашивает: «К чему так горько каяться, когда Бог всегда готов вас простить?» Ни обучение грамоте, ни христианские миссии, ни современная техника не нарушили ровного хода событий и той гибкости, с которой эта группа людей, чья культура основана на довольно разбросанных, но теплых человеческих взаимоотношениях, приспособилась к изменившимся обстоятельствам. Мундугуморы всегда находятся на грани воспроизводства, перед опасностью разделения на слишком мелкие группы, что может привести к исчезновению культуры, пренебрежения слишком большим количеством ритуалов, отчего сами эти ритуалы могут забыться и тоже исчезнуть. Разрешение Эдипова конфликта путем противоборства каждого мужчины со всеми прочими может удовлетворять на индивидуальном, личностном уровне. Мундугумор враждебен по отношению ко всему остальному миру, но смеется над всеми горестями и напастями. Но на уровне общества в целом и его способности противостоять чрезвычайным обстоятельствам и переменам, а также объединяться в более крупные социальные единицы, различие между двумя рассматриваемыми обществами становятся разительными.
Общество мундгуморов восприняло новые события на грани трагедии. Люди скорее боролись, чем стремились приспособиться. Мужчина, который в пять лет взбунтовался против отца и ушел из дома, в шесть был отдан заложником в другое племя, в пятнадцать женился (причем ему пришлось защищать жену от притязаний нескольких взрослых мужчин), не особенно легко сдается даже перед силами природы. По словам мундгуморов, они ненавидят воду и страшатся ее, не очень умело управляются с каноэ до сих пор[9], несмотря на то, что река, возле которой они живут, сменила русло, разделив племя на две части. Они не смогли приспособить методы воспитания к су — шествованию на берегах быстротекущей реки, поэтому жизнь в деревне была осложнена утомительными попытками отогнать детей от воды, вместо того, чтобы научить их в нее не падать. Время от времени кто-то не мог устоять перед искушением и сталкивал чужого ребенка или слабоумного старика в воду, где те тонули. Необходимость стеречь детей от опасности свалиться в воду объясняли вовсе не интересами детей, а неудобством далеко ходить за водой, потому что после того, как кто-то тонул, воду из-за табу нельзя было пить несколько дней. По словам мундугуморов, когда вода отделила их от других членов племени, они стали их гораздо реже видеть; а теперь у некоторых даже возникло предположение — возможно, не будет ничего страшного, если съесть кого-то из родственного по языку племени. Мундугуморов можно рассматривать как людей, чье приспособление к окружающей среде было на грани возможного для отдельных личностей, но на уровне сообщества в целом они нуждались в слишком благоприятных обстоятельствах для выживания. Пока мундугуморы могли охотиться на своих значительно менее агрессивных соседей, которые вдобавок делали для них большинство предметов, а пищу, которой было много, в основном собирали женщины, гасившие свои агрессивные импульсы во время рыбалки и питаясь лучше мужчин либо соревнуясь с другими женами в приготовлении для общего мужа более вкусных блюд, общество существовало на сносном уровне. Появившиеся в этих краях европейцы вначале пытались подчинить мундугуморов карательными экспедициями. Но при виде горящих деревень и членов своего племени, застреленных карательным отрядом, те только хохотали в ответ. Именно так Pi Должны были умирать мужчины. Только когда старейшин — привыкших к повиновению окружающих мужчин с большим количеством жен, — бросили в тюрьму, они подчинились правительству, не сумев вынести вынужденного бездействия и яростной ревности при мысли, что пока их держат в тюрьме, кто-то забавляется с их женами.
Разрешение Эдиповой ситуации в варианте арапешей столь же специфично и зависит от благоприятности окружающей ситуации. Однако, если мундугуморы подчеркивают яростную связь разнополых родителей и детей, подстегивающую ревность между всеми мужчинами и большинством женщин, арапеши, напротив, притупляют любой интерес к разнополым пристрастиям между родителями и детьми. Считается хорошо, если дети в семье разного пола, родители относятся к дочерям и сыновьям практически одинаково. Если ребенок обладает выдающейся по сравнению с другими интенсивностью переживаний, он может попытаться установить более тесные отношения с родителем противоположного пола, но какая бы то ни было ситуация может развиться только в случае встречной не менее интенсивной реакции. Как мальчики, так и девочки вовлечены в занятия семей, связанных родственными отношениями, когда каждая семья делит силы между выращиванием продуктов для еды, кормлении поросят и детей и взаимопомощью. У детей пяти-шести лет порой случаются вспышки ярости, когда их недостаточно кормят, но взрослые стараются их скорее успокоить, как-то ублажить, чем оборвать или наказать. Сходные приступы ярости от невозможности удовлетворить завышенные требования случаются и в более старшем возрасте, что составляет определенную опасность для общества в целом. К примеру, не получивший во время праздничного пира отклика на свою просьбу помочь в чем-то или дать взаймы еды может украсть «грязь» (волосы, обрезки ногтей и т. п.) обидчика и отнести их колдуну. Ребенок понимает, что его истерики непереносимы для взрослых и мешают нормальному ходу вещей. Став взрослым, он присоединится к тем, кто наказывает провокатора, а не того, кто агрессивно отвечает на провокацию. Когда основные личные взаимоотношения вращаются вокруг пищи, а люди меняются ролями — то их кормят, то они кормят, различие между материнской и отцовской ролями весьма невелика: оба родителя мягко обращаются с детьми, оба их любят, оба порой впадают в необъяснимо-дурное настроение. Некоторую тревогу у арапешей вызывает подростковый возраст, а не поведение детей пяти-шести лет, — считается, что те еще слишком малы и слабы, чтобы приносить какой-то вред.
Весьма характерно, что латентного периода у арапешей не существует. Маленьких мальчиков не прогоняют из дому, где мать не проявляет ни повышенной требовательности, ни чрезмерного поощрения их маскулинности, а отец не пытается относиться к ним ни как к потенциальным соперникам, ни как к потенциальным жертвам. Поэтому дети по одному — по двое ходят то за старшими мальчиками, то за мужчинами, то за женщинами, — за кем придется. Только с приближением полового созревания они начинают собираться однополыми группками, когда девочки учат ритуалы, связанные с менструальной хижиной, и шепчутся о том, как растут у них груди, а мальчики серьезно обсуждают, какие виды пищи теперь нельзя есть, чтобы у них правильно росли гениталии. Табу меняет свою ориентацию в этот период: если прежде родители сдерживали свою половую жизнь для охраны детей, теперь подростки должны оберегать родителей, особенно после завершения своего длительного процесса женитьбы и не давать им пищи, приготовленной на очаге, возле которого они с юной женой совокуплялись. В обществе арапешей, где мужчин заботит в первую очередь не соперничество друг с другом из-за внимания женщин, а необходимость совместно кормить людей всех возрастов и обоего пола, внимание в области половой жизни смещается со специфичности Эдипова комплекса на внутреннюю борьбу, которую каждый человек должен вести со своими внутренними импульсами, если он или она не хотят стать бесплодными и желают сохранить энергию, чтобы вырастить новых людей. Родители выступают союзниками в борьбе, которую ведут их дети, не обременяя их тяжелыми запретами, не отталкивая их от себя, не подначивая их сильными аргументами, чтобы не стимулировать излишне внимание на половой сфере. Любая внутренняя борьба может быть трансформирована в деятельность ради детей, как, к примеру, братья по племени Вабе и Омбомб, достаточно неуправляемые сами по себе, личности с явно девиант — ным поведением, положили конец своим ссорам с женами, решив помочь своим племянникам найти жен, а Вабе вдобавок решил усыновить ребенка[10] Итак, среди арапешей к шестилетним детям относятся мягко, безразличия пола, заботятся о том, чтобы их получше накормить и защитить, пока они не смогут сами обеспечить свое развитие — мальчик своей девочки-жены, которую он кормит, а девочка — своего тела, залога жизни ее будущих детей.
Эта система уязвима. В первую очередь она не застрахована от несчастных случаев и смерти. Арапеши — мягкий и трудолюбивый народ, они карабкаются вверх и вниз по крутым горным тропам, чтобы помочь соседу и накормить друг друга, сдерживают свои импульсы и сосредоточивают внимание не на себе, а на других людях. Такая система беззащитна перед «дурными происшествиями». Если все стремятся накормить детей, очевидно, что должен иметься запас пищи. Но пищи иногда нет совсем. Почва здесь малоплодородная, система возделывания сельскохозяйственных культур — весьма несовершенна. Когда мужчина готов помогать жене расти и развиваться на протяжении многих лет, терпеливо ожидая, пока она не достигнет зрелости, когда его и ее возможности дать жизнь новому поколению не окрепнут, а она, в свою очередь, готова с благодарностью принять этот долг ожидания и дар пищи из рук супруга, крайне несправедливо, если один из них умрет до срока и тем самым нарушит всю систему. Сама смерть для арапешей, за исключением угасания очень старых членов племени или ребенка со врожденными дефектами, непонятна. В сочетании с непониманием феномена смерти склонность арапешей к приливам ярости (берущим свое начало в детстве, если те, кто говорил о своем желании их накормить, не давал пищи), делает их уязвимыми перед колдовством, а также перед муками внутренней борьбы, начинающимися, когда сознанием овладевают подозрения кого-то в наведении порчи или других колдовских действиях. В Новой Гвинее, где пищи не так уж много, а голод и холод — привычные спутники, недостаточно, чтобы родители сохраняли нежное и заботливое отношение к детям. Им очень трудно убедить детей, что бессильный гнев в их голосе при отказе малышам в пище, направлен вовсе не на них, а на голод, отсутствие пищи, потому что в сердитый голос вплетаются нотки и их собственной детской ярости, когда их не могли накормить. Внешний мир, коренастые колдуны соседнего племени со злобными лицами легко играют на таком детском вызове или необдуманном поведении глупых членов племени и тех, кто демонстрирует какие-либо отклонения и плохо приспособленных к жизни арапешей, отчего разлад усиливается. Если бы их земли были плодородны, а леса изобиловали дичью, они могли бы всегда накормить своих детей. Никто бы тогда не валялся на земле посреди деревни с залитым слезами личиком и не умолял, рыдая, дать ему кокоса, когда все оставшиеся кокосовые орехи приберегались для скудной праздничной трапезы, с которой все родственники все равно уйдут голодными. Но, с другой стороны, если бы их земли были плодородны, а леса богаты, маловероятно, что они по-прежнему принадлежали бы такому племени, как горные арапеши. Повсюду в Новой Гвинее плодородные долины, богатые рыбой реки, сухие участки, где растут кокосовые пальмы, и сырые саговые болота, где растения произрастают без особого труда со стороны людей, — все эти земли принадлежат более агрессивным племенам. Родительское поведение, позволяющее нехватке пищи наносить такой урон их тщательно возведенным укреплениям социальной защиты, делает арапешей непригодными для открытого соперничества с их более воинственными соседями, которые обычно выбирают между двумя возможностями: шантажировать их с помощью колдовства или нападать на них открыто. Обычно выбирается шантаж, в результате которого горные арапеши соглашаются оказывать гостеприимство направляющимся в долгий путь на побережье жителям равнин, а сами продолжают жить в этом суровом к ним мире, под постоянной угрозой, что их род иссякнет, потому что детей, которых с таким трудом удается выкормить, становится все меньше и меньше.
Еще одним решением Эдиповой ситуации является трехдет- ная система, когда каждый из детей обоего пола вначале является фаворитом, затем оттесняется следующим с этого привилегированного места и наконец становится свидетелем того, как узурпатора вытесняют с захваченного места2. Система воспитания детей сосредоточивает внимание ребенка, который должен таким образом выйти из Эдиповой систуации и занять место в зале ожидания мира детства, на драме, в которой действующими лицами являются оба младших ребенка и оба родита — ля. У ятмулов и на Бали старший, третий от конца, ребенок становится той сценой, где разыгрывается эта драма между миром родителей и миром его восприятия. Если мундугуморы и арапеши задают тон отношений между родителями и детьми еще до рождения ребенка, а период напряженности приходится у них на время отнятия от груди, когда рождается следующий, у балийцев и ятмулов отнятый от груди ребенок остается возле матери, в квартете из матери и троих малышей, а старший нянчится с младшим.
Среди семерых описываемых нами культур можно найти и другие решения. Мальчиков могут отсылать в дом к родителям матери на весь период до инициации, когда, после нескольких лет свободного развития, когда им потакали вдали от суровых отцов, их вновь возвращают к реальности взрослой жизни, как у батонга. Ила же детская сексуальность может время от времени использоваться взрослыми, как в племени каинганг в Бразилии. Но ни в одном из известных обществ не игнорировали этот самый примечательный аспект человеческой природы — преждевременный расцвет сексуального влечения у детей, столь не подготовленных еще для продолжения рода3.
У каждого взрослого в памяти заложены воспоминания дет — сва, всегда готовые всплыть или даже высказаться, которые вместе с детскими импульсами создают динамику драмы, которую должно проживать каждое поколение. Природа этой драмы различна для народов различных культур. В изменяющемся мире части системы рассогласуются: там, где детство должно было перерасти в подростковый период со свободным выражением чувств, на него налагают ограничения, и наоборот, воспитанным в строгости детям предоставляют больше свободы в юношестве. Чем сильнее смешиваются методы воспитания, тем меньше детям удается ощутить принятую в его культуре последовательность событий, предшествующих переходу во взрослое состояние. Задача взаимопроникновения культур в изменяющемся мире всегда осуществляется приспособлением индивидуальных человеческих жизней к встречающимся трудностями. Способность закреплять такие приспособительные моменты, наподобие фиксации в культуре традиционных блюд и манер приема пищи, входит в общую культуру человечества, это часть эволюционного механизма, обретенного человеком благодаря уникальному устройству своего сознания. Если применять его без понимания сути — порой можно методом проб и ошибок достичь высокого уровня развития цивилизации, обладающей красотой и мощью, а можно завести ее в тупик, создать систему запретов, искажающую проявление даже разрешенных чувств и поступков. Но нам предстоит еще доказать, что мы способны развить такое понимание и, руководствуясь представлением о свободном человечестве, сократить период растраты сил на века незнания, избежать цинизма и заложить основы новой невинности, не базирующейся на человеческих жертвах.