Основные закономерности полового развития человека

Какими бы различными ни были пути становления личности в зависимости от культуры, где растет человек, суще­ствует ряд базовых закономерностей, которых пока ни одна из известных культур не избегла. После ознакомления с рядом контрастирующих методов образования в семи различных об­ществах можно выделить эти необходимые закономерности. С ними необходимо считаться при всех попытках разобраться, что происходит в нашем собственном обществе и в любом ином, разобраться в самих себе или построить желаемое будущее для наших детей.

Мы видим, что ощущение принадлежности к определенно­му полу у ребенка и степень осознания важности этой принад­лежности зависит от ряда условий. В первую очередь это зави­сит от устройства собственного тела, что помогает девочке лег­че соотнести представления о зачатии и родах со своими ран­ними воспоминаниями о питании материнским молоком, в то время как мальчику тот же опыт может в лучшем случае прояс­нить женскую роль, но при попытке интерпретации его соб­ственной — скорее будет запутывать ситуацию. Девочка, радо­стно принимавшая материнскую грудь, питавшую ее, не долж­на производить в себе никаких радикальных структурных из­менений для того, чтобы принять впоследствии взрослые по­ловые отношения. Поглощение, приятие внутрь для нее — фор­ма поведения, глубоко соответствующая биологическому рит­му всего ее существа. Так как в воображении одна часть тела может с легкостью заменять другую при сопоставимости их формы или поведения, у девочки вдобавок к обычным жела­ниям бегать, прыгать, исследовать и трогать все вокруг себя могут развиться неприятные желания и чрезмерный интерес к собственному остаточному фаллосу — клитору. Но данные, полученные при исследовании множества культур, не под­тверждают широко распространенное предположение тех ис­следователей, которые изучают только современную западную культуру, что эта так называемая «фаллическая» фаза является непременным препятствием, которое девочкам необходимо преодолеть, а также что она по своему системному характеру вообще сопоставима с переносом рецептивного поведения, приятия, ассоциируемого первоначально с принятием пищи, на половую сферу в процессе половой идентификации маль­чиками. При возникновении нарушений половой идентифи­кации ни неподобающий мальчикам акцент на восприимчиво­сти, ни чрезмерная фиксация девочек на вторжении не могут напрямую быть соотнесены с телесными реакциями. Следует рассматривать их как интерпретацию телесной реакции двумя маленькими существами, живущими в мире, населенном пред­ставителями двух разных полов различного возраста, где копу­ляция, беременность, роды и грудное вскармливание — фор­мы поведения, требующие половой дифференциации — столь же значимы, как не дифференцированные поглощение пищи и жидкости, пищеварение и выделение. Телесные реакции ре­бенка — напряжение и различные деятельные проявления, воз­можности поглощать пищу, удерживать ее внутри тела и выде­лять остатки, а также способность к взаимодействию (частич­ному и комплементарному, симметричному в своей целостно­сти, или взаимообразному) нельзя рассматривать лишь в каче­стве развивающей последовательности. Всегда неподалеку от ребенка, разрывающего что-то на кусочки своими первыми зуб­ками, находится взрослый, у которого сложилась весьма опре­деленная модель восприятия кусания, разрывания, разъятая на части, анализа. Не ведая ни о чем таком, ребенок кусает ябло­ко и пробует на нем свои зубки.

Рука взрослого сочувственно сжимается, реагируя на хра­нящийся в памяти хруст яблочной мякоти на зубах; в этой ре­акции также кроется понимание, что скоро ребенок сможет причинить другим боль, поэтому понадобится его сдерживать, а может быть, и тайная радость от воспоминаний о давно, ка­залось бы, позабытых собственных сердитых фантазиях. Ре­бенок ощущает весь этот комплекс — едва заметное напряже­ние обнимающей малыша материнской руки и то, как мать облизывает губы, как она подсознательно сжала челюсти, ус­ваивая тем самым, что означает «кусать». Порой взрослые фантазии столь далеко отстоят от реальности, что тело ребен­ка вносит в его сознание представления о некоем органе или Действии, которое окружающие его взрослые пытаются пол­ностью отрицать. Тогда, возможно, было бы важно вновь под­черкнуть то, что вне зависимости от слов взрослых, их ощу­щений или подавленных желаний, у ребенка есть тело; что его ротик вначале сосет, позже кусает, а также может плеваться и держать пищу за щекой всю ночь; что ребенок — не просто «чистая доска», а энергичный растущий организм, ведущий себя сообразно возрасту и силе. Причем растет он не в стек­лянной витрине и не в консультационном кабинете, а в жиз­ни. Искусственное освещение в витрине позволило бы заме­чательно сфотографировать ребенка со всех сторон, но кар­тина его поведения, сформировавшегося в других обстоятель­ствах, вышла бы очень абстрактной. Конечно, можно устра­нить фактор воздействия других людей и рассматривать ре­бенка как развивающийся организм, неизбежно продвигаю­щийся к взрослению. Но подобные операции не проходят с человеческим опытом. Мальчикам приходится воспринимать свою маскулинность лишь в отношениях с другими людьми обоих полов, а девочки прислушиваются не только к биению собственного сердца. Если мать, которая держит ребенка на руках, настолько сильно осознает его будущую способность кусаться, что воспринимает энергичное сосание младенца буд­то он уже кусается, вполне возможно, что ребенок получит представление о кусании прежде, чем у него вырастут зубы. Но это представление возникнет не от собственного ощуще­ния в деснах и не из-за латентного желания съесть свою мать, но, скорее всего, вырастает из представлений матери, у кото­рой уже есть зубы, о том, что может рот другого человека сде­лать с нею самой или с любым другим объектом; даже из-за ее ответной реакции на простое напряжение его тельца, которое она попыталась отодвинуть.

Если игнорировать степень зависимости того, как ребенок будет интерпретировать функции собственного тела, от влия­ния других людей, может показаться, что врачи-психоанали­тики в нашем обществе занимаются совершенно фантастичес­кими изысканиями. К примеру, не так редко встречающийся случай: психоаналитик описывает убеждение маленького мальчика, что детей рожают через анальное отверстие, при­чем это представление подкрепляется живой игрой и словес­ными формулами, возможно, даже кошмарами, когда маль­чику снится, что у него рождается таким образом ребенок. Чи­тателю или слушателю, пытающимся осознать данный мате­риал, кажется, что психоаналитик говорит (причем самому психоаналитику тоже зачастую кажется, что он именно это имел в виду) о процессе осмысления мальчиком своего жиз­ненного опыта, когда он ел, переваривал пищу, а затем выде­лял экскременты, в результате чего придумал всю эту исто­рию с анальными родами.

Но на самом деле причина не так проста. Мальчик этот при­думал свой вариант на основе накопившегося у него опыта об­щения с мужчинами и женщинами всех возрастов в сочетании с пониманием функционирования своего тела. Чем больше об­щество затемняет взаимоотношения между мужчинами и жен­щинами, прячет человеческое тело в слоях одежды, окружает процесс выделения отходов из организма ханжеством, навле­кает на соитие покров тайны и стыда, скрывает беременность, сами роды от мужчин и детей, прячет процесс грудного вскарм­ливания, тем необычнее и непредсказуемее будут попытки ре­бенка понять, составить воедино свое понимание жизни обоих полов и той степени, до которой его растущий организм, его тело вписывается в этот процесс.

Но даже в тех обществах, где почти никакие из перечис­ленных выше препятствующих обстоятельств не действуют, где ребенок может свободно наблюдать, как меняется тело у окружающих его людей всех возрастов, и видеть, что проис­ходит, когда люди умирают, но и там на детей будет влиять ро­дительское приятие или отторжение половой роли, чем будет обеспечиваться воспроизводство в каждом новом поколении предполагаемого типа характера или систематического иска­жения его. Система не только несет в себе некую стержневую модель и набор из нескольких моделей для отдельных каст или классов, в ней заложены также и границы возможных откло­нений. Мальчик-манус, выросши, может оказаться способен к насилию над незнакомыми женщинами, стать вуайеристом или настоящим сатиром, оставаясь при этом в здравом рас­судке, но он никогда не станет заботливым и нежным любов­ником. Ему просто неоткуда почерпнуть такую модель пове­дения при наблюдениях за окружающими взрослыми. Арапеш может стать пассивным гомосексуалистом при встрече с мужчиной из другого племени, может стать импотентом, мо­жет возвести гигиенические ритуалы, предписанные ему для исполнения, в автоэротический ритуал, но сексуальное наси­лие и активный гомосексуализм полностью исключены его моделью поведения, если он бесповоротно не сошел с ума.

Поэтому мы должны рассматривать детей в свете постоян­но реинтерпретируемого ими собственного телесного опыта, развивающегося в процессе восприятия ими также развиваю­щихся, зрелых и увядающих тел окружающих их мужчин и жен­щин. Если представить себе этот постоянно идущий процесс в двуполом мире, то станет ясно, что существуют основные био­логические закономерности, неизбежно оказывающие влияние на каждую новую интерпретацию.

Первая из них заключается в том, что и мальчиков и дево­чек вскармливает грудью мать, т. е. девочка получает приглу­шенную картину комплементарного поведения с существом того же пола, а мальчик вступает с самого начала в комплемен­тарные отношения с существом противоположного пола. Вне зависимости от способности трехмесячного ребенка распознать разницу между полами, его мать, вне всякого сомнения, их пре­красно осознает, что сквозит во всем ее поведении: улыбке, обнимающей младенца руке, всей позе, хотя и по-иному в раз­личных обществах и при различном темпераменте женщин. Девочка-малютка — миниатюрная копия ее самой. «Я тоже когда-то ощущала себя так же, как и она теперь» — передает она всем своим существом дочери. Для девочки такое отноше­ние помогает просто и без напряжения достичь идентифика­ции со своим полом, — для нее это что-то существующее, не требующее особых размышлений и принимаемое естественно. Но о мальчике мать будет думать: «Для него все по-другому». Приятие для сына играет совсем иную роль, нежели для доче­ри. При трансформации в термины взрослой жизни это пере­становка женской и мужской ролей: «Я ввожу, а он принимает. Но прежде, чем стать мужчиной, ему придется научиться не только пассивно воспринимать». Таким образом, первые ощу­щения у девочки близки ее природе. Поведение матери и доче­ри соответствует одной и той же модели, представление матери о том, что сердца их бьются в унисон, придает развитию ребен­ка непосредственный стимул. Маленькая девочка усваивает истину: «Я есть, я существую». Однако маленький мальчик уз­нает, что он должен начать отделять, отличать себя от самого близкого ему человека; причем если он этого не сделает, то ни­когда не осуществится, не станет человеком сам, поэтому — читает он в улыбке матери, ее легком кокетстве или, возмож­но, агрессивном напряжении рук либо преувеличенной пассив­ности, когда она, уступая, предлагает ему грудь — он должен понять, кто он такой, что он мужчина, а не женщина. Так на самом пороге жизни мальчику предлагается приложить допол­нительные усилия в попытке самоопределения, а девочке — пассивное приятие того, кем она является.

В ходе обсуждения уже изложенного материала мы описали способы, которыми различные общества искажали, сверхак — центировали или нивелировали принадлежность к тому или иному сексу. В этой главе, однако, я подчеркиваю те биологи­ческие закономерности, на которых покоятся эти культурные вариации. Вне зависимости оттого, насколько счастливой или несчастливой считается принадлежность к женскому полу, нра­вится ли женщинам быть женщинами или в глубине своей пси­хики они сопротивляются этой данности, — они учат своих маленьких дочерей тому, что те принадлежат к одному с ними полу, а сыновей — осознанию противоположной принадлеж­ности. Эта фундаментальная закономерность связана, конеч­но, с лактацией и проецированием в социальных паттернах того, что, поскольку женщины кормят младенцев грудью, имен­но они должны заботиться о них. Если бы кормление грудью было совершенно исключено — как в нашем техницированном обществе, например, а братья и отцы в равной мере с матерями заботились бы о младенцах — эта биологическая закономер­ность могла бы исчезнуть. Вместо обучения девочек осознанию того, кем они являются, а мальчиков — того, кем они должны стать, акцент переместился бы на такие аспекты, как относи­тельная сила и размеры представителей разных полов; харак­тер мотиваций растущих детей изменился бы, а вместе с ним, возможно, и вся психология полов. На самом деле в настоящее время социально-психологические последствия факта лактации представлены универсально, поскольку во всех обществах счи­тается, что забота о детях — это в большей степени женское, чем мужское дело. У нас нет, таким образом, возможности оп­ределить, основано ли стремление мужчин к утверждению ка­честв своего пола путем дифференциации от женщин по кри­терию достижений или еще на чем-либо, кроме этой, самой ранней базы. Культуры, подобные арапеш, демонстрируют, с какой легкостью там, где родители не акцентируют в воспита­нии жесткого различия между полами, а мужчины принимают роль кормильца, это мужское стремление может быть приглу­шено. Но это приглушение в целом, кажется, сопряжено со слишком большой ценой, которую приходится платить обще­ству; это побуждает исследователя задаться вопросом о нали­чии, возможно, нескольких филогенетических кррней мужс­кого самоутверждения. Но, как бы то ни было, отношения мать — ребенок в настоящее время представляют почти идеаль­ный контекст, в рамках которого девочка учится быть самой собой, а мальчик — необходимости действовать.

Следующая стадия становления у ребенка его сексуальной идентификации связана с переменой роли грудного вскармли­вания, когда, по мере роста ребенка, осуществляется переход от пассивного восприятия к активному поиску материнской груди. Мать либо допускает к ней, либо нет, что заметно изме­няет ситуацию научения. Активный поиск груди младенцем — мальчиком может быть расценен матерью как проявление муж­ской настойчивости и поощрен, либо, если для нее по-прежне­му важнее перемена ролей, она может посчитать это проявле­нием жадности и ненасытности, опустошающих ее, не дающих подкрепления ее женским качествам. К младенцу-девочке мо­гут относиться сходным образом, считая чрезмерную актив­ность неподобающей для будущей женщины, либо не прида­вая ей особого внимания как разновидности обычной воспри­имчивости. Таким образом, этот период, когда ребенок от пас­сивного приятия переходит к активному поиску груди, чреват возникновением возможного рассогласования в базовых отно­шениях между развивающейся активностью рта ребенка и пред­лагаемой матерью грудью. Поэтому неудивительно, что имен­но в этот период закладываются осложнения во взаимоотно­шениях между матерью и ребенком, а также в отношениях ре­бенка к другим людям, что делает особенно важным и плодо­творным исследование ситуации вскармливания со второй по­ловины первого года жизни до периода отнятия от груди.

Затем наступает момент отлучения от груди, всегда до опре­деленной степени эмоционально напряженный, вне зависимо­сти от того, идет ли речь о периоде, когда ребенок уже научил­ся ходить, говорить и самостоятельно заботиться о себе, или же о том времени, когда он еще не ходит и в основном занят «мыслями» о питании. Девочка выходит из тесной взаимосвя­зи между матерью и ребенком, но ей предстоит в свое время вновь ее испытать. Мальчик прерывает ее навсегда, переживая вновь лишь до определенной степени во время полового акта, символизирующего возвращение в утробу. Среди всевозмож­ных видов отношений между полами для женщин, вероятно, наиболее благодатно то, которое устанавливается между мате­рью, кормящей грудью сына, причем, если это так, матери пе­редают это ощущение сыновьям. «Еще месяц покормлю», — желая продолжить эти драгоценные отношения, отвечает мать на замечания окружающих: «Он уже достаточно большой, пора бы его отнимать от груди». А мальчик, в свою очередь, усвоит, что женщины больше всего ценят именно такие отношения, а когда вырастет, то не станет заставлять жену спать с собой, по­зволяя ей уделить больше времени кормлению сына, и цикл воспроизведется. Но для дочери предназначается более резкий отказ: «Ты должна привыкать к другой роли. Должна перестать быть младенцем, которого вскармливает мать, а начать гото­виться самой стать женщиной, которая будет кормить своих малышей». У арапешей маленькие девочки разделяют чрезвы­чайно высокую материнскую оценку грудного вскармливания и так же, как и мальчики, очень неохотно отказываются от гру­ди. У манус матери к этому времени успевают передать доче­рям свое отсутствие энтузиазма при исполнении материнских обязанностей, и девочка относится к материнской груди слег­ка насмешливо. Но вне зависимости от нюансов, для мальчика отлучение от груди означает конец существовавших к этому времени отношений, а для девочек — конец фазы одних комп­лементарных отношений и начало подготовки к следующей.

Период, когда маленькие дети учатся управлять своим про­цессом выделения, представляет еще одну биологическую ос­нову для их половой идентификации. Существует определен­ная связь между видами поведения, связанными с анусом, и теми, которые связаны со ртом ребенка. Хотя извержение пищи изо рта происходит в случае болезни, каких-либо неожиданно­стей или неприятных переживаний, тем не менее рот способен ее извергать. Перемена направления движения пищи в пище­воде и глотке, заканчивающаяся рвотой, характеризуется теми же спазматическими сокращениями, как и неожиданная дефе­кация, и неприемлемость извержения пищи может быть пере­несена на отношение к дефекации. Если ребенок в младенче­стве уже усвоил определенное отношение к поглощению пищи, научился защищать свой рот о г посягательств других людей или от попадания туда посторонних предметов либо приобрел при­вычку удерживать пищу подолгу во рту, не глотая, все эти при­вычки могут перейти на его отношение к выделению. Культу­ры, характеризующиеся озабоченностью в этой области, где выделение считается постыдным, имеют тенденцию не призна­вать единства желудочно-кишечного тракта, открытого с обе­их сторон, где пища должна продвигаться в одном направле­нии, но способна двигаться в обоих.

Поэтому интерес ребенка к поглощению, удерживанию внутри и выделению почти всегда усиливается при переходе с грудного вскармливания на другие виды пищи и острой необ­ходимости поддержания гигиены (во всех известных человечес­ких обществах существуют правила поддержания гигиены). В этот период представление о качествах, присущих мужчинам и женщинам, и ощущение собственной причастности к тому или иному полу получает новый толчок к развитию. Понима­ние, что пища не просто принимается внутрь, но после погло­щения может изменяться, и что продукты переработки могут выделяться наружу, может оказать весьма значительное влия­ние на представление детей о зачатии, внутриутробном разви­тии и родах. Если при этом детям дозволяется испытывать не­которую ответственность их организма за продукт выделения и интерес к процессу, сохраняется и естественное отношение к родам. Но если в результате общего ханжества не допускается никаких упоминаний о продуктах переваривания пищи, это может настолько усилить акцент на разложении пищи и пре­вращении ее в нечто неприемлемое, что вытеснит все другие аспекты, оставив лишь разрушительный смысл поглощения и восприятия, а вместе с тем наделит все органы восприятия — вульву так же, как и рот, — в глазах как мужчин, так и женщин разрушительными, опасными свойствами. Либо на уровне куль­туры общества может утвердиться отрицание важности преоб­разования вообще, или того, что человеческий организм полу­чает что-либо из пищи. Так, среди тробрианцев, известных сво­им отрицанием отцовской биологической роли в продолжении рода, отрицаются также полезные свойства пищи — считается, что она просто попадает в тело, а потом выходит наружу в ме­нее приятном виде. Еще одна крайность в ассоциировании при­ема пищи с соитием наблюдается в фантазиях американских девушек-подростков, отказывающихся от еды из-за глубоко за­севшего в подсознании страха, что они могут забеременеть, если станут есть1.

Двойственная роль выделительного тракта служит также фоном для усиления или ослабления половых различий. Если ко всем выделениям относятся одинаково скрытно, когда счи­тается постыдным вид любых органов выделения и мочеиспус­кание, окруженное такими же табу, как и дефекация, должно производиться сугубо наедине, половые различия, проявляю­щиеся при половом акте, могут сглаживаться, а связанные с вынашиванием детей могут преувеличиваться. Таким образом, усиливается вероятность сопоставления детей и фекалий. Там же, где существует более вольное отношение к мочеиспуска­нию, разница в строении мужских и женских органов проявля­ется заметнее. Хотя в подобных обстоятельствах женщины обычно мочатся стоя, поэтому нередко встречающаяся у ма­леньких девочек на Западе зависть к мальчикам отсутствует, сами мальчики выставляют напоказ свое умение попадать при этом в цель перед девочками, если культура это допускает, или друг перед другом. Без сомнения, это также один из ключевых моментов развития, когда у мальчика может либо развиться незамысловатая гордость обладания пенисом, либо его чувства в этом отношении могут быть глубоко травмированы, а у дево­чек может возникнуть некоторая досада, а у некоторых даже отчаяние — тут им никак не удастся потягаться с мальчиками.

В любых обсуждениях о том, как влияет модель отношения к выделению на отношение к сексу, необходимо, еще в большей степени, нежели при сопоставлении с моделью грудного вскарм­ливания, проявлять внимание к допустимым для данной куль­туры вариантам. Весь процесс поглощения пищи, переварива­ния и выделения достаточно сложен, и его интерпретация мо­жет осуществляться самыми различными способами. Различие физического строения между девочками и мальчиками может быть сильно затушевано в соответствии с культурной традици­ей, не существует никакого единства в определении вклада дан­ной стадии детского развития в становление половой иденти­фикации, хотя с большой долей уверенности можно сказать, что этот вклад существует почти всегда, и немалый.

Однако важно подчеркнуть, что желудочно-кишечный тракт — это система организма, с помощью которой тело входит в оп­ределенные отношения с объектами, а не с людьми: пища по­глощается, питательные вещества всасываются, а ненужные, отработанные удаляются из организма. С другой стороны, пер­вый опыт питания у ребенка связан прежде всего с его отноше­ниями с другим человеком — матерью, как бы туманно ни от­личал младенец себя от материнской груди (многие исследова­тели периода младенчества считают, что это отличие весьма невелико). Дальнейшее различие будет связано с тем, кормит ли мать, ухаживающая за ним, младенца грудью, или нет — от­ношения с предметами и людьми у ребенка будут складывать­ся различным образом. Усилить эти различия могут также об­стоятельства и обычаи, связанные с прорезыванием зубов. У ят­мулов, как уже отмечалось, ребенок покусывает деснами бусы из крупных белых раковин, висящие у матери на шее. Когда боль в деснах побуждает ребенка куснуть материнскую грудь, мать не полностью лишает свои отношения с ребенком лично­го оттенка, она только переключает доставляющий ей боль ро­тик ребенка на свое ожерелье. Но на Бали ребенок покусывает серебряную коробочку, висящую у него на шее, где прежде по традиции хранился кусочек его собственной высушенной пу­повины. И когда он хочет что-то куснуть, то он учится тому (если вообще воспринимает данный акт как акт личное дей­ствие), что это действие направлено на некое продолжение са­мого себя, а не на других людей. А после гиперстимуляции, Когда мать своими пощипываниями и щекоткой растормоши­ла его, тот же ребенок часто предпочитает сосать палец на ноге, даже если может обратиться к материнской груди.

Но каким бы ни был — приносящим удовлетворение или нет — переход от связи с телом матери к своему собственному, в межличностном плане или предметно-личностном, он весь­ма важен. Если в ситуации вскармливания уход и забота о ре­бенке, контакт с матерью воспринимаются не как самые важ­ные, а отношения между взрослым и ребенком строятся вокруг процесса поглощения пищи и удаления отходов жизнедеятель­ности, то у ребенка может сформироваться представление, что в мире, где отношения с другими людьми рассматриваются пре­имущественно как взаимообмен, где «производство» детей со­поставимо с изготовлением других вещей, — вещи важнее лю­дей, а роды выступают в таком случае своего рода вычленени­ем, отчуждением, овеществлением ребенка. В образах нашего индустриального общества человеческое тело превращается в фабрику, производящую новые человеческие существа, что за­мещает уподобление фабрики несовершенной модели челове­ческого тела. Продукты жизнедеятельности человеческого тела теряют свою соотнесенность с личностью, а по мере уменьше­ния соотнесенности с собственным телом усиливается ориен­тация индивидуума на внешний мир. Этим обусловлена струк­тура характера манус, а также достаточно распространенного в современном обществе типа характера, хотя его появлением у племени Адмиралтейских островов, находящемся на уровне развития каменного века, где люди верят в духов и живут в до­мах на сваях, доказывает, что, несмотря на связь с машинной цивилизацией, динамика возникновения данного типа харак­тера глубинно связана с восприятием людьми их собственного тела. Подобное овеществление, отделение личности от окру­жающего мира ярко проступает в том, как манус относятся к выкидышам и абортам, когда каждый из зародышей получает имя и к ним относятся как к полностью сформировавшимся личностям. Через несколько лет и сама мать уже не будет де­лать никаких различий между выкидышем, произошедшим на третьем месяце, мертворожденным ребенком и младенцем, умершим спустя несколько дней после рождения. Все они пе­решли во внешний, окружающий мир, во имя их произошел обмен собственностью, и для матери они равноценны.

Таким образом, к пониманию своей принадлежности к оп­ределенному полу, связанному с его половыми органами, ребе­нок добавляет и этот более ранний опыт, когда подсказки со стороны собственного тела были усилены взаимоотношения­ми с другими людьми. Если родители проводили различие, при­чем не задумываясь, между детьми разных полов, то мальчик может гордиться принадлежностью к мужскому полу, считать свое сложение впечатляющим, достойным демонстрации ок­ружающим и того, чтобы им похвастать. Девочка будет значи­тельно менее уверена, что ее сложение — повод для гордости. Ее гениталии, вне всякого сомнения, гораздо менее заметны и впечатляющи, чем у брата. Даже если она осознает, что при­надлежит тому же женскому полу, что и мать, у нее все же нет грудей, да и живота совсем не видно, как бы она ни старалась его выставлять, отчего в него только со смехом тыкают паль­цем и подшучивают: «Неужто ты уже беременна?» Если маль­чик вполне уверяется, что он мужского рода, если думает лишь о своем обладании пенисом и не задумывается о проблемах от­цовства, пока неподвластных его пониманию, девочке прихо­дится принимать на веру обещания, что она станет матерью в будущем. Понятие материнства гораздо легче осознать, чем понятие отцовства, но анатомические мужские особенности предоставляют своим обладателям более непосредственное и скорое вознаграждение, чем женские. Причем чем точнее с биологической точки зрения осуществились ранние стадии ста­новления половой идентификации, чем больше дала мать маль­чику почувствовать его принадлежность к мужскому полу, а девочке — к женскому, тем в больше этот период принесет обо­дрения мальчикам и неуверенности девочкам.

Но решение Эдиповой ситуации происходит по-разному для мальчиков и девочек. На пике ощущения своей маскулиннос­ти мальчику приходится признать, что он еще совсем не готов принять на себя ответственность ни за какую женщину — ни взрослую, ни маленькую девочку. Ему еще предстоит вырасти, многое узнать и многому научиться, прежде чем он сможет всту­пить в соперничество со взрослыми мужчинами. Это может пугать мальчика, если отец ощущает зреющую маскулинность сына как угрозу либо передает ему собственные страхи перед мужской ролью в этом мире. У мальчика это может вызывать ярость, если противостоящие ему мужчины рисуются ему столь малозначительными, что победить их не должно составить тру­да, и может лишать всякой храбрости, если взрослый мужчина в данной культуре представляется существом несравненной силы и отваги, свирепым и воинственным, как индеец прерий. Достижение статуса взрослого связывается либо с достижени­ем физической зрелости, либо добычей головы, либо накопле­ния собственности в количестве, достаточном для выкупа жены. Но почти всегда условием получения права рассчитывать на женское внимание для мужчины становится необходимость научиться действовать определенным образом, что требует от него подчас немалых усилий. В некоторых обществах не обра­щают особого внимания на сексуальные игры мальчиков, хва­стающихся друг перед другом или играющих в свадьбу с малень­кими девочками. Но вне зависимости от того, разрешены та­кие игры или нет, мальчиков учат, иногда напрямую, иногда исподволь, что придется пройти еще долгий-долгий путь, преж­де чем из самоуверенных жадных пятилетних мальчишек они превратятся в мужчин, способных и завоевать внимание жен­щины, и удержать ее в мире, полном других мужчин.

Затем специфика выражения данной стадии взросления вызывает новую перемену положения мальчиков и девочек ме­стами. Мальчик узнает, что ему предстоит приложить допол­нительные усилия для вступления в мир взрослых мужчин, что первый же шаг различения себя и матери, осознания отличия своего тела от ее ставит его на путь долгих лет усилий, которые могут и не увенчаться успехом. В сознании мальчика также ос­тается представление, что родить ребенка способна женщина, сможет его сестренка, когда вырастет, а невозможность совер­шить подобное для него служит скрытым стимулом достигнуть чего-нибудь в другой сфере. Он начинает долгий процесс раз­вития и обретения навыков, результат которого, если им счи­тать не только обладание женщиной, но и способность быть отцом, в значительной мере неопределен.

Но девочка не сталкивается с подобной проблемой. Табу и правила поведения, предписываемые ей, призваны оберегать ее просыпающуюся женственность от взрослых мужчин. Она учит­ся скрещивать ноги перед собой, подбирать и под себя, когда садится или скромно соединять. Она носит одежду, которая дол­жна еще лучше защитить ее от нападений и от преждевремен­ной дефлорации. Во всех многочисленных правилах поведения и ограничениях, запрещающих выставлять напоказ обнаженные половые органы, скитаться без пристанища, участвовать в набе­гах на поля и т. п., — делать все то, что брату не запрещается, скво­зит предупреждение: «Не спеши. Подожди». Причем все эти пра­вила обрушиваются на девочку как раз тогда, когда брату дозво­ляется гораздо чаще бывать на людях, ходить обнаженным, не особенно следить за собой — само такое внешнее пренебреже­ние к нему мира взрослых явственно выражает отсутствие опа­сений: пока он не способен предпринять ничего, что имело бы значение для кого бы то ни было. Поэтому у ятмулов, арапешей, мундугуморов и чамбули мальчик начинает носить набедренную повязку тогда, когда пожелает, а девочку, даже совсем малень­кую, одевают в травя ную юбочку, обертывая ее вокруг талии кро­шечного тельца. А с приближением подросткового периода бу­дут усиливаться знаки внимания: надзор со стороны пожилых женщин-дуэний в тех обществах, где ценится девственность, станет строже, а в тех, где ей не придается особого значения, — усилятся настойчивость и откровенность притязаний со сторо­ны пожилых мужчин. Вслед за первоначальной неуверенностью в своей роли как будущей матери начинает стабильно расти убеж­дение в осуществимости этого предназначен™, увенчивающее­ся после замужества (в «примитивном» обществе выходят замуж все женщины) беременностью и рождением ребенка, — столь реальным и ценным опытом, что очень небольшое число жен­щин, слишком слабых здоровьем и воспитанных в обществе, мало ценящем материнство, могут полностью от него отречься. Таким образом, жизнь женщины начинается и завершается с ощущением уверенности: вначале при идентификации с мате­рью, а затем, когда она сама становится матерью — эта иденти­фикация подтверждается ее способностью дать жизнь новому человеческому существу. Период сомнений и зависти к брату весьма короток, приходится на ранний возраст и сменяется дол­гими годами уверенности.

Для мужчин же градиент повернут в противоположную сто­рону[11]. Ранний собственный опыт во взаимоотношениях с ма­терью заставляет мальчика осознать свои отличия от нее, при­знать, что он не такой, как она, и не похож на существ, кото­рые производят другие человеческие существа понятным и пря­мым образом, используя свое тело. Вместо этого он должен по­вернуться лицом к внешнему миру, исследовать его и научить­ся что-то в нем производить, найти способ выразить себя через тело других людей. Краткий период ясной уверенности, что он находится во всеоружии и полностью экипирован для подви­гов — понимаемым им как простая копуляция или демонстра­ция своей силы, — сводится на нет пониманием, что на самом деле он еще не готов к действиям. Эта навязанная неуверен­ность, период приложения усилий и стараний никогда не за­канчивается. Мальчик вырастает в юношу, может добыть голо­ву или собрать выкуп за невесту, может жениться и жена может родить ребенка, но этот ребенок, вероятно, никогда не даст ему столь полной уверенности и удовлетворения, равного тому, ко­торое получает женщина. Возможно, культуры, подобные ара — пешам, для которых создание будущего ребенка связано с пред­ставлением о последовательной и кропотливой работе со сто­роны обоих родителей, пока ребенок собирается из порций се­менной жидкости отца и крови матери, дают отцу ребенка чув­ство реального свершения. Но версия отцовства по-арапеш — ски — это все-таки миф, который порожден той высокой цен­ностью, которой наделяют арапеши родительскую роль. На са­мом простом уровне человеческого общества у мужчин не было никакого способа установить связь между половым сношени­ем и отцовством, но по мере укрепления привычки к сопостав­лению наблюдений вычленилась зависимость между его ролью как отца ребенка после единичного успешного полового акта. Современная генетика вновь повысила статус отца, который вносит такое же количество генетического материала для фор­мирования организма ребенка, как и мать, однако она еще не повысила нашу способность доказать, что данный мужчина является отцом данного ребенка. Генетика лишь усилила воз­можность доказательства, что конкретный мужчина не являет­ся отцом конкретного ребенка. Можно защитить мужчину в суде и помочь подтвердить или опровергнуть подозрения в не­верности жены, но увеличить уверенность в отцовстве пока нельзя[12]. Несмотря на все достижения биологических наук, от­цовство базируется по-прежнему на концепции, выведенной путем умозаключения, и даже менее доказуемо, чем было в не­которые предыдущие периоды истории. Подытоживая, можно сказать, что если женщина в тех обществах, где практически все женщины выходят замуж, гарантированно разрешает сомне­ния, связанные со своей половой идентификацией, возникшие у нее в младенчестве и детстве по мере ее роста и взросления, мужчине требуется постоянно подтверждать свою маскулин­ность и определять ее для себя заново.

Во всех известных человеческих обществах признается по­требность мужчины в свершениях и подтверждении их дости­жений. Мужчины могут заниматься приготовлением пищи, ткать, одевать кукол или ловить птиц колибри, но если эти за­нятия почитаются в данном обществе подходящими для муж­чин, то все его члены, как мужчины, так и женщины, будут при­знавать их очень важными. Когда же те же виды деятельности выполняются женщинами, они считаются менее важными. В очень многих обществах степень уверенности мужчин в сво­ей маскулинности связана их правом или способностью осу­ществлять некий вид деятельности, к которому женщины не допускаются. Собственно, им необходимо дополнительно под­крепить свое мужское достоинство запретом женщинам при­кладывать свои усилия в некоей области или совершать некие действия. Здесь можно усмотреть внутреннюю связь между мас­кулинностью и гордостью как потребностью престижа, кото­рый бы превалировал над доступным любой женщине. Не су­ществует, пожалуй, конкретных свидетельств, что мужчинам необходимо какое-то специфическое превосходство над жен­щинами, скорее, им необходимо постоянное подкрепление, поощрение их достижений, отчего само понятие достижения во многих культурах определяется как нечто, на что женщины не способны или чего они не делают, а не как непосредственно то, что мужчины делают хорошо.

В различных цивилизациях снова и снова возникает пробле­ма определения мужской роли — сажать ли им сады или рас­тить скот, убивать дичь или убивать врагов, строить мосты или размещать банковские акции, — чтобы у мужчины складыва­лось ощущение, что он достиг чего-то значимого, сопостави­мого по значимости усвоенному с детства материнскому удов­летворению от появления детей. Женщинам же достаточно со­здать на уровне культуры условия, позволяющие им выполнять свое биологическое предназначение, чтобы ощутить полное удовлетворение. Исследовательский дух может быть привит склонным к успокоению после рождения детей женщинам толь­ко образованием. Мужчинам для обретения ими сознания сло­жившейся жизни, выполненного предназначения помимо от­цовства необходимы выработанные культурой долговременные и устойчивые формы выражения. В каждой культуре такие фор­мы самоудовлетворения конструктивной деятельностью для мужчин были в той или иной мере выработаны, без искажения или ущемления их мужского достоинства. Однако меньшее количество культур нашло способ поддержать чувство священ­ного неудовлетворения, беспокойства у женщин, которые бы искали иного пути подтверждения, нежели связанный с бере­менностью и рождением детей.