Модели равенства, накопительства и зависти к материнскому лону

В предыдущей главе мы следовали за ребенком в его первом восприятии окружающего общества и пытались понять, каким образом через его взаимодействие, главным образом с кормя­щей матерью, формируются его первые представления о комп­лементарном характере половых взаимоотношений. Теперь мы попытаемся представить себе, каким образом эти семь культур структурировали, — посредством ритуалов и церемоний, — от­носительные роли мужчин и женщин; понять, каким образом эти культуры оценивали (или игнорировали) базовые анатоми­ческие половые различия.

Существуют два пути, которые могут помочь нам чему-то на­учиться с помощью этих записей о мужских домах с резными ко­лоннами, о том, как женщины ловят рыбу, пока мужчины суда­чат, как мужчины правят волами, пока женщины отправляются с приношениями в святилище, о мужчинах, завивающих волосы, и бритых наголо энергичных женщинах, о женщинах, чьи жесткие травяные юбочки как бы растворяются на глазах, и о мужчинах, быстро стареющих от чрезмерных трудов по производству потом­ства. Они не только указывают нам на неведомые ранее возмож­ности в нашем собственном обществе и в любых иных, но также помогают яснее понять основы взаимоотношений между мужчи­нами и женщинами, слишком затуманенные разнообразием и сложными взаимодействиями современной западной цивилиза­ции. Стены отделяют нас друг от друга в наиболее важные момен­ты жизни, школа разделяет детей разного возраста, одежда отде­ляет нас от нашего тела и от тел других людей. В тех же редких случаях, когда стены расступаются (во время похорон, на кото­рые невозможно не пойти; на свадьбе, где до затуманенного ви­ном сознания гостей все же доходит сознание значимости совер­шающегося брака, и они плачут, сами не зная почему; когда ново­рожденному дарят такое количество одежды и так суетятся вокруг него, что этого с лихвой хватило бы сотне маленьких самоанцев, а за всей суматохой почти незаметна становится растерянность мо­лодых родителей, не успевших подготовиться к новой роли), — даже тогда наше представление о себе и противоположном поле делается скорее более фантастическим, чем проясняется.

Возможно, реальность жизни в Америке во второй полови­не XX века сильнее мешает воспринимать простую телесность человеческих взаимоотношений из-за того, что мы живем в период очередного сдвига маятника; вспоминая урывками о встречах и ограниченной половой распущенности военных лет, ныне мы погружаемся во всеобщее господство неприличия в речи и рекламе. Но картинка длинноногой девицы из журнала ничуть не помогает мужчине, прилепляющему ее на стенку, почувствовать себя свободнее ни по отношению к его собствен­ному телу, ни к ее. Наше общество приучило нас не думать о своем теле. Труднее забыть о нем, если повсюду встречаются изображения полураздетых соблазнительных девиц. В этой си­туации пуританин, возможно, станет грешить чаще, но не сво­боднее относиться к собственному телу, а напоминание о сво­ей телесной природе неизбежно будет по-прежнему восприни­маться как угроза теми людьми, чьи представления о контро­лируемом, ответственном и пристойном поведении построены на отрицании телесных реакций. Чтобы побороть подобные трудности, присущие обществу, воспитанному в пуританских традициях, не помогут даже шеренги журнальных девиц, груди которых, выставленные на всеобщее любование, совершенно не предназначены для любовного выкармливания их детей. Решение лежит скорее в выработке большей свободы отноше­ний друг с другом, когда мы вполне одеты. Отсутствие одежды лишь усиливает нашу напряженность и неуверенность.

При изучении экзотических племен с совершенно не похо­жим на наш образом жизни, к тому же живущих в жарком кли­мате, где нагота связана в первую очередь с приспособлением к климатическим условиям, а не с неумением шить одежду из кожи или приделывать подметки к сандалиям, можно легко наблю­дать, как изменяется тело людей при росте, как взрослые обща­ются с детьми через различные способы обращения с тельцем малышей, — и все же оставаться самим одетыми. Не соотносясь напрямую с нашим собственным телом, но одновременно нахо­дясь вдали от тех мест, где дедушка вдруг замечает, что внучке уже необходим бюстгальтер, мы можем здесь несколько отстра — ненно наблюдать за телесными реакциями в надежде, что таким образом лучше познаем закономерности и возможности чело­веческого поведения, чем если бы оголились у себя дома, обна­жив свою чувствительную, непривычную к этому кожу. Поиски просветителями XVIII века благородного дикаря, обитателя Рая, еще не тронутого змеем-искусителем, сегодня могут восприни­маться как эскапизм либо желание насладиться зрелищем эро­тических сцен, однако можно видеть тут и желание найти путь к взаимопониманию. Даже наиболее бесчувственный бизнесмен, примерный семьянин дома, порой пускается в загул, приезжая в чужой большой город, но когда он приехал на Бали, привлечен­ный видом девушек с обнаженной грудью на рекламе тура, то захотел там остаться, чтобы понять, почему люди тут выглядят такими довольными и спокойными.

Если же мы вернемся теперь к наблюдению за маленькой девочкой и маленьким мальчиком, живущими в мире, где тела мужчин и женщин всех возрастов лишь слегка прикрыты одеж­дой и принимаются как данность, то увидим, что наша девочка рано узнает, что она женского пола и через некоторое время, стоит ей только подождать, станет матерью. Маленький маль­чик узнает, что он мужского пола, и если преуспеет в мужествен­ных поступках, то когда-нибудь станет мужчиной и сможет всем доказать свои мужские качества. Когда он смотрит на девочек и женщин вокруг себя и сравнивает их тела со своим, то может прийти к одному из трех заключений: «Я — мужчина, а они никогда не станут мужчинами», «Я мужчина, но могу стать жен­щиной», «А может быть, женщины — на самом деле мужчины?» Возможно, наличие такого большого количества незамужних и бездетных женщин в западном обществе мешает мужчинам понять, что все женщины могут родить ребенка, а они — нет, а также заставляет считать женщин несовершенными мужчина­ми, неполными, кастрированными, частичными мужчинами, никогда не способными достичь равного с ними статуса отто­го, что лишены присущего мужчинам «оборудования». Сход­ным образом маленькие девочки в современном обществе не могут больше из наблюдений за окружающими женщинами об­рести полную уверенность и сказать «поскольку я — девочка, у меня когда-нибудь родится ребенок». Разница между полами в нашем мире, разделенном стенами домов и квартир, воспри­нимается детьми в сочетании с различием занятий, одежды, социальных привилегий. Не у всех женщин есть дети, но не всем мужчинам также приходится мыть посуду. Летчиками, гангсте­рами, морскими капитанами, полицейскими могут быть толь­ко мужчины, равно как выигрывать чемпионаты по прыжкам с трамплина и становиться президентами США. Примечатель­но, что до сих пор не смогли придумать подходящей роли для жены и детей президента: их статус временный и производный.

Но в тех обществах, где все без исключения женщины вы­ходят замуж и даже стерильные могут взять и выкормить при­емного ребенка, где беременность — заметное и интересное всем событие, маленькие мальчики со всей определенностью понимают, что у них никогда не сможет родиться ребенок, как бы они ни представляли это себе в играх, а позже — в специ­альных совместных мужских церемониях, имитирующих вы­нашивание и роды. Хотя все социальное устройство, соедине­ние мужчин и женщин в семьи, слова родства убеждают их, что они станут отцами, но роль отца гораздо сложнее уяснить, чем роль матери. Маленькая девочка прижимает ладошку к расту­щему материнскому животу; там — ребенок, и наступит день, когда и внутри ее тела, устроенного так же, как у матери, будет расти ребенок. Она идет играть в песке, нагребает песок себе на вульву, запечатывая себя, чтобы стать сосудом для новой жизни. Когда она прячет куклу, щенка, игрушечный огурец или свою маленькую сестренку куда-нибудь в закрытое место, то может мысленно перенестись в будущее. Ее сексуальные воз­можности в настоящем не заметны, в то время как у брата внеш­не видны. Он может хвастать своим признаком мужского пола, она же может только ждать, когда наступит созревание.

Даже маленькому мальчику очевидна его «любовная осна­щенность», но что такое быть отцом? К отцовству приводит нечто, развивающееся в теле другого человека. Вдобавок на это уходит очень много времени. Одной из причин, затрудняющих задачу убеждения людей правильно питаться, а не просто есть досыта, состоит в том, что симптомы недостаточности витами­на С проявляются спустя очень долгое время, отчего многим взрослым людям трудно поверить в важность следовать реко­мендациям. Маленьким же детям, чей опыт значительно более ограничен, чьи представления о будущем намного более зыб­ки, акт зачатия, за которым лишь через несколько месяцев сле­дуют роды, гораздо труднее представить, чем беременность и рождение. Подробный анализ символики игр маленьких детей говорит о том, что мальчики, ориентируясь на впечатления, почерпнутые из жизни взрослых, играют в соитие, в беремен­ность, но они реже играют в зачатие, в имитацию процесса, который начинает один человек, а завершает другой. Вообра­жение маленьких мальчиков занимают образы мужчины, ко­торый достигает своего в качестве любовника для доказатель­ства своих мужских способностей, и женщины, которая растит ребенка в себе, что порой воспринимается как меньшее, а по­рой — как большее достижение. Шестилетний мальчик-манус кричит отцу: «Почему бы тебе не соединиться с женой, вместо того, чтобы ее бить?» Его представления о половом акте могут быть сравнительно полны и разнообразны, в зависимости от дозволяемых взрослым в его обществе практик и эмоций, но представления этого мальчика об отцовстве туманны, посколь­ку не подкреплены опытом его собственного тела.

Вне зависимости от того, проявляют ли сами взрослые ин­терес к половым органам младенца или у них существует на это запрет, сами дети различным образом осознают их предназна­чение. Дети обоего пола испытывают кратковременные импуль­сы оргазмического удовольствия, причем мальчики в среднем быстрее связывают свои ощущения с половыми органами, чем девочки. Постепенно (или — вдруг) дети узнают, что различ­ное обозначение, обращение к ним, фразы и поступки, кото­рые считаются подходящими или как для мальчиков или дево­чек, «маленьких мужчин» или «маленьких женщин», «мужских существ» или «женских существ» связаны особым образом с их половыми органами. Это знание будет содержать в себе мно­жество смыслов в меру того, в какой степени маленький ребе­нок способен непосредственно ощущать преемственность меж­ду своим собственным телом и телами взрослых.

Искренне желая снять некоторые табу, потерявшие смысл в современном обществе, кардинально изменившиеся с тех пор, когда они были в ходу, американские родители сами захотели оградить детей от формирования выявленных психоаналити­ками комплексов и показывались детям нагишом. Однако, ког­да после этого во время консультаций выявилась новая вспышка неврозов среди маленьких детей, родители встревожились, ибо, по словам психоаналитиков, их действия вовсе не явились па­нацеей, так как дети по-прежнему испытывали страх и были не в состоянии принять свою половую принадлежность.

Эти реформаторы в своих благих намерениях упустили се­рьезное звено в цепи обучения. В примитивном обществе ре­бенок с самого начала получает, а в развитом обществе может получить на пляжах уверенность, что между его детским тель­цем и телом взрослого существуют промежуточные стадии по­степенных изменений и роста. Маленькому мальчику необхо­димо видеть, как меняется у старших детей и подростков фор­ма тела, когда появляются волосы под мышками и на груди, как постепенно развиваются наружные половые органы, как пробивается первый пушок на лице, еще не требующий бри­тья, чтобы крепко увязать в сознании ощущение связи своего неразвитого маленького тела и тела взрослого мужчины, в ко­торого он со временем превратится. Маленькая девочка для об­ретения такой же уверенности должна представить себя в длин­ной цепочке образов — от достигшей брачного возраста девуш­ки с едва наметившимися грудями до зрелой молодой женщи­ны, через первое зачатие и беременность к образу роженицы, а затем кормящей матери. Именно так и происходит в прими­тивном обществе, где тело едва прикрыто одеждой и практи­чески все существенные его изменения протекают на глазах у детей. Взрослый может там быть весьма деликатен, в самом подлинном смысле этого слова, т. е. не навязывать неподготов­ленному взгляду других вид тех частей тела, которые могут шо­кировать или смутить, как, например, балиец, который идет после бани, слегка прикрывая половые органы ладонью. Но взгляду ребенка, не знающему ни страха, ни подкупа (чтобы научить притворству), предстают живые картины человеческого развития от младенчества до полной зрелости. Тогда просто не остается места для озабоченности и испуга, испытываемого сынишкой взрослого большого папы, который в просветитель­ских целях может продемонстрировать ему только себя.

Не хочу сказать, что и в примитивных обществах, где почти не знают одежды, нельзя придать опыту знакомства с развити­ем человеческого тела пугающие черты. Намеренно члены этих обществ могут весьма глубоко внедрить страх в сознание маль­чиков. Воображение мужчин расцветило многими цветами свою таинственную мужскую сущность в культурах Южной Америки, Африки и Океании, и существуют племена, где ста­рики испытывают страх перед нарастающей сексуальностью юношей, который они стремятся победить через пантомими­ческие действа и жестокие обряды инициации, когда юношей подвергают обрезанию, выбивают им зубы и проводят через множество других унижений, после чего только допускают в разряд мужчин. Контраст между маленьким и большим, осо­бенно в сочетании с ожиданием дня, когда потребуется совер­шить некое действие, вполне можно использовать для устра­шения, как в культуре в целом, так и на воображение ребенка с его фантазиями или повышенной чувствительностью.

Но давайте рассмотрим те общества, где маленький ребенок растет с осознанием нормального хода развития человеческого тела до взрослого состояния и где обряды инициации не со­провождаются страхом кастрации. Голый малыш бродит по де­ревне неверными шагами. Когда ноги поскальзываются, ручка тянется к пенису, чтобы поддержать равновесие. Упал — ручка опять тянется к пенису, чтобы проверить — на месте ли он, а также чтобы вообще за что-нибудь ухватиться. В языке нет ни­каких умолчаний, запрещающих называть пенис его именем либо придающих оскорбительный оттенок этому органу, как случается в языках тех культур, где ханжески выпалываются из употребления все слова, обозначающие органы размножения или акты размножения, — обычно из-за чрезмерного отожде­ствления с актами экскреции. С малышом разговаривают о его пенисе так же, как о руках, ногах, глазах или носике. Этот орган у него имеется, совершенно определенно. Он принадлежит к мужскому полу. Он пока мал, но придет день, когда, постепен­но изменившись, как это происходит у него на глазах с други­ми мальчиками, он вырастет окончательно. Он станет мужчи­ной и не станет женщиной.

Читатель, хорошо осведомленный в области неврозов пред­ставителей современного западного среднего класса, может спросить меня, почему я начала с мальчика, а не с травмирую­щего опыта маленькой девочки, осознавшей, что она хуже при­способлена к битве жизни по сравнению с братом. Однако эта нередкая причина расстройств, приводящая западных женщин на кушетку психоаналитика, развивается в обществе, где все постоянно прикрывают свое тело одеждой, а также в таком, где мужской статус поощряется, в ущерб женскому, настолько, что зависть к социальной роли, которую играет отец, может слить­ся с сознанием того, что маленький брат или его приятель об­ладают более «выдающимся» анатомическим оборудованием. Как мы увидим позже при обсуждении разновидностей поло­вых ролей в обществе, возникновение зависти к роли противо­положного пола у отдельных личностей практически неизбеж­но, но выраженная зависть к анатомическим особенностям, присущим этому полу, — совершенно иное дело: она может и развиться, и не возникнуть совсем.

Для голеньких ребятишек, бегающих на солнце под паль­мами, половая принадлежность девочек столь же ясна, как и их братишек, но, по сравнению с ними, девочки могут найти своим особенностям меньшее применение. Когда девочка спо­тыкается и падает, то хватается за голову или пытается обхва­тить себя руками. Женские органы сокрыты у нее внутри, она не может ни потрогать их, ни увидеть, ни положиться на них, ни пощеголять ими. В тех обществах, где взрослые выделяют половую принадлежность детей, где мужчины специально за­игрывают с маленькими девочками, а женщины дразнят ма­леньких мальчиков, девочки отвечают движениями всего тела, изгибаясь и по-женски изящно застывая. Маленький мальчик гордо вышагивает, иногда выставив свой пенис, но большей частью — тесак, нож, палку, шест, которыми он размахивает на ходу, отражая невидимые удары и красуясь перед окружающи­ми. Вне зависимости от степени символизма такого поведения у мальчика оно концентрируется на подчеркивании значимос­ти фаллоса, у девочки — более рассредоточено и включает все тело. Мальчик подкрепляет свои действия символическими предметами. Часто он еще и кричит, добавляя энергию голоса к энергичности демонстрируемых поз.

Маленькая девочка в таком обществе встречается с откры­тым и простым отношением к беременности. Деторождение может быть укрыто от глаз всех, кроме взрослых: либо, как на Бали, дети сами боятся близко подходить, наслушавшись ска­зок о ведьмах, которые бродят вокруг, чтобы получить ново­рожденного; либо взрослые могут не подпускать детей к роже­нице, как у арапешей; или же детей могут шугать, бросая в них пригоршню мелких камушков, а они тихонько будут прокра­дываться назад, чтобы посмотреть на происходящее в щелку жалюзи, как на Самоа. Но ни в одном из этих семи обществ беременность не скрывают, ведь, собственно, чтобы скрыть ее от глаз окружающих, требовалась бы не только специальная одежда, но и полностью закрытые жилища и экономическая система, которая бы позволяла удалить женщин почти изо всех областей производственной жизни, как это было возможно для определенных классов в Европе XIX века. «Ай Вайян беремен­на, когда-нибудь и ты будешь носить ребеночка. О! Ну и круг­ленький же у тебя животик! Может, ты уже сейчас беременна?» На Бали девочки двух-трех лет большую часть времени ходят, специально выставив вперед свой животик, а пожилые женщи­ны их похлопывают и приговаривают: «Беременная». Таким образом девочка узнает, что, несмотря на едва приметные при­знаки ее принадлежности к женскому полу, когда вместо гру­дей — кнопочки, как у брата, а вместо вульвы — складочка, все же настанет день, когда и она забеременеет, когда у нее родит­ся ребенок. А в глазах маленьких детей того незамысловатого общества, где самые большие здания не превышают пятнадца­ти футов в высоту, а самая большая лодка — двадцати футов в длину, рождение ребенка — одно из самых больших и замеча­тельных достижений, какое можно себе представить. Кроме того, девочка узнает, что у нее будет ребенок не оттого, что она сильная, энергичная или предприимчивая, не в награду за тру­долюбие и приложенные усилия, но просто в силу того, что она девочка, а не мальчик, а девочки вырастают в женщин, кото­рые в итоге, если они будут беречь свои женские качества, смо­гут родить ребенка. В ее обществе могут существовать некото­рые предосторожности для девушек — к примеру, они должны воздерживаться от некоторых видов пищи или натирать себя жгучей крапивой, чтобы лучше росла грудь, но в целом под­черкивается необходимость следовать естественному ходу ве­щей, с небольшой стимуляцией роста груди без применения значительных дополнительных усилий и стараний. Внешне признаки принадлежности девочки к женскому полу могут быть не столь очевидны, как у брата, но дайте срок — у нее родится ребенок.

А тем временем что может означать теперешняя и будущая мужская роль для мальчика, который воспитываетя в обществе, где столь заметна функция женщины в качестве продолжатель­ницы рода? В этом отношении семь описываемых обществ дос­таточно сильно отличаются. Однако наибольшее отличие наблю­дается не на реке Сепик, где располагаются огромные мужские дома — самые крупные постройки среди всех наших семи куль­тур, т. е. там, где можно наблюдать наиболее впечатляющие дос­тижения мужчин по сравнению с теми культурами, где они не особенно выделяются. И, как ни странно, не в тех из них, где мужчины и женщины сильнее всего различаются по физическо­му складу. Скажем, на Бали завистливые чувства может пробуж­дать лишь наличие пениса, но в остальном люди обоих полов выглядят там на удивление похожими: у мужчин мускулатура гладкая, а груди довольно заметно развиты, а женщины пример­но одного с ними роста, тонкого сложения и с маленькими вы­сокими грудями. Оказывается, наибольшее символическое зна­чение приписывается половым различиям, к которым питают наибольшую зависть, испытывают стремление к компенсации, ритуальному подражанию противоположному полу и т. п. Оно возникает в тех обществах, где в качестве основного типа обще­ния с младенцем выделяется грудное вскармливание, т. е., наи­более комплементарный тип отношений из всех типов телесно­го взаимодействия. При акцентировании отношений вскармли­вания, естественно, усиливается взаимодействие между матерью и ребенком или между кормилицей и тем, кого она вскармлива­ет. Ребенка нельзя оставить надолго ни с отцом, ни с дедушка­ми-бабушками, ни с воспитательницей или няней — привязан­ность к груди превалирует надо всем. Когда же вдобавок к этому распределению ролей отделенность мужчин от женщин инсти — туируется, возводится мужской дом и начинают соблюдаться мужские церемонии инициации, вся система превращается в са­мовоспроизводящуюся, когда каждое новое поколение мальчи­ков вырастает среди женщин, идентифицирует себя с женщина­ми, завидует женщинам, а затем, чтобы утвердить пошатнувшу­юся уверенность в своей принадлежности к мужскому полу, изо­лируются от женщин. Их сыновья вновь вырастают среди жен­щин, фокусируя все свои интересы на них, и в итоге вновь нуж­даются в чрезмерно-компенсаторных ритуалах для собственно­го спасения.

Ибо насколько бы маленький мальчик ни был уверен в сво­ей принадлежности к мужскому полу и ни был убежден, что когда-нибудь станет мужчиной, тем не менее для него сохра­няется проблема идентификации со взрослым. Знание, что он станет мужчиной, еще не является гарантией, что он захочет им стать, так же как в нашем перекошенном западном обще­стве девочка, осознающая свою женскую принадлежность, не обязательно пожелает стать женщиной. Вероятность неудовлет­воренности своей половой ролью в качестве взрослого еще уси­ливается, если момент полного осознания принадлежности к определенному полу совпадает с тем возрастом, когда понят­ны лишь самые очевидные и бросающиеся в глаза аспекты этих ролей: что женщины рожают детей, а мужчины ездят верхом и убивают врагов. Лишь позднее девочка узнает, что страх не убить льва портит удовольствие от охоты, а мальчик начинает пони­мать, что беременность — это долгая, растягивающаяся на де­вять месяцев плата за несколько выдающихся мгновений.

У семи обществ Южных морей отмечаются практически все разновидности возможного развития событий. На Самоа и Бали, где акцент делается на отношении к ребенку как к некоей цель­ности, а выкармливание носит вполне конкретный, неразмытый характер, а устранению выделений практически вообще не уде­ляют внимания, ребенок вырастает в мире двух полов, в таком мире, где ни к мужчинам ни к женщинам нет безразличного или совершенно одинакового отношения. На Самоа ребенок учится уважать главу домохозяйства не потому, что тот мужчина, а как «матаи». Мальчиков и девочек одинаково прогоняют, и те и дру­гие тихонько возвращаются, чтобы понаблюдать за празднич­ным пиром или парочкой уединившихся влюбленных в лунные ночи. Во время различных церемоний мужчины и женщины пируют отдельно, но самые большие праздники для всех быва­ют тогда, когда «Таупоу» — принцесса праздника и верховный вождь-наследник «манайя» танцуют совместный танец в слож­ных париках из человеческих волос. Ни мальчиков, ни девочек не торопят и не заставляют ничего делать. Собственно, на Са­моа юноше нечего бояться принуждения, а девушка, которая хочет чего-то достичь и проявляет способности к управлению, имеет множество возможностей проявить себя в активной и орга­низованной жизни женских групп. Определенность в отноше­нии собственной половой принадлежности, разделение ухода за детьми, воспитания и вскармливания, отсутствие фиксации на устранении выделений, которые могли бы заставлять стыдиться половых отношений, а также наблюдение мира взрослых, где у мужчин и женщин существуют роли, которые их удовлетворя­ют, — все это вместе взятое позволяет самоанцам вырастать урав­новешенными людьми, причем их индивидуальности не меша­ет даже долголетнее пребывание вдали от Самоа.

Бали во многих отношениях являет собой контраст по от­ношению к Самоа. Жизнь на Самоа течет без напряжения, не­замысловато, когда долгими лунными вечерами люди танцуют одни и те же танцы и аплодируют шутке, которую слышали уже множество раз. Христианство было принято просто как прият­ная форма общения, когда поет хор, женщины надевают шляп­ки, а священники молятся и читают проповеди на очень кра­сивом языке.

Жизнь же балийцев, напротив, протекает как тщательно рас­писанное хождение по лезвию бритвы. Люди, чье детство внача­ле шло весьма напряженно, а затем под ослабленным контро­лем переходят от личных взаимоотношений к участию в весьма сложных и взаимозависимых художественных и религиозных видах деятельности: женщины целыми днями готовят сложные подношения, мужчины месяцами разучивают новое оркестро­вое произведение, маленьких детей учат танцевать в трансе на горячий угольях, причем жизнь каждого до такой степени зави­сит от определения своего местонахождения в пространстве и времени, а также в своей касте, что даже переезд на двадцать миль вызывает душевную травму. Однако и тут мужчины и женщины не разделены, кроме тех случаев, когда у них проходят специ­альные церемонии. Как на Самоа жена вождя-оратора, так и на Бали жена брамина — верховного жреца — будет верховной жри­цей, а главный старейшина может быть замещен во время дере­венского храмового праздника его женой. Разделение труда су­ществует, но, когда оно переменяется, никто не возражает. Чуть больший акцент на маскулинности сопутствует несколько бо­лее акцентированной материнской роли во время воспитания по сравнению с отцовской и выражается скорее в анатомическом символизме чрезмерной фиксации на чувствительности пени­са, чем в интересе к достижениям мужчин.

У манус также наблюдается достаточно равное распределе­ние ролей в экономической и религиозной жизни. Торговые до­стижения ценятся больше военных успехов (вооруженные вы­лазки предпринимаются в основном для захвата добычи или из­редка, чтобы отомстить за убитого), и как в торговле, так и в ре­лигиозной сфере женщина-манус может играть заметную роль.

Наиболее важным отличием культуры манус является пони­жение ценности сексуальных отношений и связи между мужем и женой. Ханжество, приравнивание полового акта к экскре­ции, неразрывная связь между женщиной и собственностью, организация всей экономической жизни вокруг брака, отчего адюльтер составляет ему реальную угрозу — все это делает жен­скую роль менее привлекательной по сравнению с мужской. В качестве представительниц не поощряемых телесных функ­ций и принадлежа к полу, который в силу своего физиологи­ческого устройства гораздо более зависим от телесных измене­ний, женщины испытывают здесь больше ограничений. Если женщины сплетничают — духи очень сердятся; если женщина согрешит с кем-то — духи принесут несчастье. Но мужчины — манус могут свободно грешить за пределами племени и с теми женщинами, которые не принадлежат к кругу экономически значимых членов племени. Все это отражается на детях. На просьбу нарисовать мужчину и женщину дети рисовали муж­чин с пенисами, а женщин в травяных юбочках. После родов к женщине не допускают мужа, который затем должен вернуть ее, заплатив большой выкуп брату жены, а пока он может сво­бодно находить себе развлечение в деревне, с какой-нибудь бесприданницей. Устанавливающаяся в раннем детстве связь между отцом и сыном сердечная и длительная, а маленькая де­вочка вначале привязывается к отцу, а затем, когда ей испол­няется пять-шесть лет, должна вернуться к женщинам, потому что иначе выполнение необходимых для будущего брака табу доставит неудобства мужчинам и мальчикам, с которыми об­щаются отец и брат. Ее соотнесение с группой женщин не срав­нимо с радостной и полной идентификацией брата с группой мужчин. Выросши, женщина-манус при походке никогда не раскачивает бедрами, а тяжелые украшения, которые она но­сит невестой или надевает позднее в годовщину свадьбы, в боль­шей степени служат для обозначения богатства, чем для красо­ты; порой она так устает от этой ноши, что старается незаметно проскользнуть назад в дом, не заботясь о том, сосчитаны ли низки раковин-монет. Смыслом свадебного пира является пе­редача состояния, а не невесты.

Пример манус весьма поучителен, потому что демонстрирует случай, когда женщинам не доставляет никакого удовольствия быть женщинами, но не по той причине, что они лишены обще­ственного признания, получаемого мужчинами, — женщины здесь вполне могут быть влиятельными, обладать властью и бо­гатством, — но в первую очередь от того, что крайне умаляется чувственный и творческий компонент женской роли в качестве жены и матери. Даже прикосновения регламентированы: мужчи­на может дотрагиваться до грудей только одной женщины — сво­ей двоюродной кросс-кузины, с которой при всем при том он не должен быть нежен (так как нежность положено проявлять толь­ко к родной сестре) и с которой не должен вступать в половую связь. В современных западных теориях зачастую выпадает из вни­мания тот факт, что зависть к мужской половой роли может воз­никать не только по причине переоценки мужских достижений в общественной сфере, но также из-за недооценки роли жены и матери. Когда достичь чего-нибудь можно лишь вне дома, пред­приимчивые и инициативные женщины не переносят, когда их хотят ограничить лишь домашней сферой, но эта сфера оценива­ется слишком низко, женщинам также не доставляет удовольствия быть женщинами, а мужчины не ценят женскую роль и не испы­тывают по отношению к ней никакой зависти.

Во внутренних частях Новой Гвинеи большинство племен практикуют обряд мужской инициации в сходной форме. Я ра­ботала в четырех из них — среди арапешей, мундугуморов, чам­були и ятмулов — поэтому интересно будет сравнить их, чтобы выявить особенности проявления общей модели. Культура с мужским обрядом инициации, где есть мужские дома, в кото­рых мужчины собираются на церемонию, куда не допускаются женщины и не прошедшие инициацию мальчики, являет сбой весьма устойчивый социальный институт большой силы, отче­го при сломе системы инициации, как случалось при влиянии религиозных миссий, переживала коллапс вся культура. Посте­пенно группы людей, влекомых причинами личного характе­ра, под воздействием эпидемий и контактов с соседними пле­менами начали отклоняться от своих первоначальных культур, поддерживавшихся системой инициации. Различные племена Новой Гвинеи, живущие в близком соседстве, одинаково пита­ющиеся, говорящие на родственных наречиях, видоизменяли коренной институт мужских домов и инициации. Поэтому за­писи об этом дают ценные ключи к пониманию взаимодействия между социальным институтом и развитием взглядов на поло­вую принадлежность и половые роли.

Огромные мужские дома, впечатляющих размеров деревни с великолепным искусством и большими каноэ ятмулов, жи­вущих в среднем течении реки Сепик, можно взять в качестве примера стабилизации системы инициации из-за сложности и эклектизма культуры в целом. У каждого патерналистского кла­на в деревне есть собственный надел земли, где стоят высокие жилые дома среди деревьев, к конькам остроконечных крыш которых прикреплены деревянные маски, а на верхние этажи ведут крепкие лестницы. Ближе к медленно текущей реке, ко­торая во время ливней затопляет деревню, где люди тогда пе­редвигаются на каноэ, располагается мужской дом, куда за­прещен вход женщинам, а на покрытых илом берегах реки ряд­ком лежат каноэ, которыми пользуются как мужчины, так и женщины. Кроме относительно небольших клановых мужских домов в каждой деревне есть также один или даже два-три боль­ших общих мужских дома, построенных объединенными уси­лиями нескольких кланов. Это крепкие сооружения, способ­ные простоять многие десятилетия, если их не сожгут во время вражеского набега. На верхнем этаже находятся огромные ще­левые гонги, флейты, маски и прочие впечатляющие ритуаль­ные принадлежности мужского культа. Внутри такого дома для церемоний проходят все важные события сложного мужского ритуала, приготовления к войне, обсуждение спорных вопро­сов, там же проходят обряды перед началом охоты на крокоди­лов и отправкой военного отряда. Обычно нижний этаж не за­крывается, чтобы женщины и дети, стоя на почтительном рас­стоянии, могли наблюдать за повседневными делами, проис­ходящими внутри. Но для обряда инициации и других важных ритуалов строится специальное большое помещение из паль­мовых листьев. В него, иногда через проход, выполненный в виде крокодила, после серии унижений и нанесения ритуаль­ных надрезов, которые впоследствии станут рубцами, наконец вводят юношей, позволив им занять места рядом со взрослыми мужчинами в мужском доме. В мифах инициации рассказыва­ется, что священные предметы, производящие шум, были вна­чале открыты женщинами и потом переданы мужчинам, с тем чтобы мужчины могли хранить эти секреты всегда.

А в просторных жилых домах тем временем течет обычная деревенская жизнь. Женщины идут рыбачить и возвращают­ся с уловом, плетут корзины, группами перемещаются по де­ревне вместе с маленькими мальчиками и девочками. Когда мужчины возвращаются к себе домой, там у них нет никакой особой роли. Они в основном ссорятся с женами, причем жены в долгу не остаются и яростно кричат на них в ответ. По отно­шению к группе мужчин группа женщин, кроме особых слу­чаев, выступает в роли восхищенных наблюдателей, но пооди­ночке ятмулы и ятмулки — сущие язвы. В семейном же кругу отец часто берет на руки младенца или катает двухлетнего ма­лыша на коленке, приговаривая при этом что-нибудь с мате­ринскими интонациями и материнскими жестами. По-мате­рински же он покрикивает на детей постарше, притворяясь, что они сильнее его, заставляет напрягаться до предела их си­ленок, хвалит за напористость, но помогает и научиться на­слаждаться пассивным приятием, хотя, по ятмулским пред­ставлениям, мужчины не должны предаваться пассивности. В детстве юноши живут той же жизнью, что и женщины, даже присутствуют на больших церемониях плакальщиц, куда муж­чин обычно не допускают, мужчин же они видят либо дома, где те являют собой бледную копию матери, либо издали в величественных фантастических представлениях. Позже, пос­ле инициации, сознательная память о детском периоде их жизни потускнеет. Они будут говорить: «Видимо, мать брала меня с собой, чтобы оплакивать мертвых, потому что я вижу, как женщины водят с собой туда маленьких мальчиков. Но я этого не помню». И все же, когда мы давали одиннадцати-две- надцатилетним мальчикам игрушки, то самой любимой игрой оказывалось оплакивание, когда они в воображении возвра­щались к дням детства, проведенного с матерью, блеск и на­пор жизни взрослых мужчин манили их меньше. Мальчики почти столько же времени проводят, ухаживая за младенца­ми, как и девочки, даже младшие подростки подолгу играют с малышами. В своих манерах они весьма женственны, гибкие и стройные, в их поведении, кажется, ничто не предвещает напыщенности и прямолинейного упрямства, свойственного взрослым мужчинам.

Вначале мальчики неизбежно идентифицируют себя с жен­щинами, которые относятся к девочкам и мальчикам одина­ково: симметрично — как к сердитым маленьким сгусткам своеволия и комплементарно — как к объектам, которым мож­но заткнуть рот, сунув туда сосок. В раннем подростковом воз­расте, задолго до того, как у них может возникнуть желание покинуть привычное окружение, мальчиков подвергают ини­циации, после чего следует несколько тоскливых месяцев, а то и лет, когда женщины гонят их от себя прочь наподобие скромниц-нимф, прогоняющих случайного свидетеля их ку­пания, а сами юноши не испытывают ни малейшего желания присоединяться к мужчинам[7]. В мужской группе преоблада­ет выраженное, преувеличенно-маскулинное поведение с по­стоянным применением выражений из области фаллическо­го нападения как на мужчин, так и на женщин. Одновремен­но соблюдается строгий запрет на проявления пассивности, мужской гомосексуализм внутри племени не находит разви­тия. Малейшая слабость или признак пассивности рассмат­ривается как искушение, мужчины нередко расхаживают по деревне, комично привязав к ягодицам круглые деревянные табуреточки. Мальчик из отдаленной деревни или другого племени воспринимается как доступная жертва, а когда мо­лодые ятмулы отправляются работниками в другие деревни, то выступают там при встречах с мужчинами из других пле­мен как активные гомосексуалисты. Но внутри группы систе­ма удерживает их, ярко демонстрируя, до какой степени мож­но извратить воспитание мужчины, чтобы он одновременно испытывал постоянное побуждение к сексуальным отноше­ниям с другими мужчинами, и в то же время держал их под строгим контролем.

Половые отношения с женщинами у ятмулов активны и энер­гичны. Причем женщины могут применять различные приемы соблазнения, например усомниться в мужских качествах избран­ника (это можно сделать, послав маленький знак любви и задать один из вопросов, упоминавшихся нами ранее: «Разве у тебя нет костей?» или «Ты мужчина или женщина?» — через посредника) или специально предстать перед юношей в провоцирующей позе.

В процессе воспитания как одно из центральных качеств развивается постоянная готовность как к защите, так и к напа­дению. Дети постоянно настороже, поэтому, чтобы шлепнуть провинившегося, нужно шлепнуть его без всякого предупреж­дения. Стоит им ощутить малейшее напряжение в позе взрос­лого — тут же прыгнут во все стороны, только их и видели. А чтобы побудить мужчин сделать что-нибудь, дражайшим по­ловинам или другому клану требуется осыпать их градом ос­корблений и упреков; скажем, жена, у которой опустел погреб, будет во всю мощь своих легких ругать мужа, чья лень, непре­дусмотрительность и вообще недостаточная энергичность по­зорят ее, детей и его самого перед свояками.

Если проследить за устройством социальной структуры, свя­занной с инициацией, которая отделяет женщин с детьми от мужчин, в трех других, менее буйных новогвинейских племе­нах, нам удастся понять, как столь сильный институт может быть видоизменен. Деревни чамбули, проживающих вблизи эбеново-черного красивого озера к юго-западу от реки Сепик, внешне мало отличаются от ятмулских: те же жилые дома, сто­ящие клановыми группами мужские дома вблизи озера, ини­циация и сложный ритуал, разыгрываемый инициированны­ми мужчинами перед восхищенными глазами женщин. Но ха­рактер женщин-чамбули отличается большей силой и строгос­тью, хотя и не столь пылок, как у ятмулок. Если у ятмулов жен­щины относятся к ребенку как к такому же сильному, способ­ному настоять на своем существу, который может с определен­ной пользой дать волю своему гневу, то женщина-чамбули де­лает по-своему. Она легко и весело кормит ребенка либо гру­дью, либо различными леденцами на палочке, корневищами лилий, сладкими семенами и фруктами. Если ятмулка может грозно погнаться за двухлетним набедокурившим ребенком с трехметровым веслом, угрожая убить (подобного рода угрозы никогда не приводятся в исполнение), мать-чамбули просто берет негодника под мышки и уходит вместе с ним. У ятмулов украшения носят женщины и дети, а у чамбули — мужчины и дети, женщины ходят бритыми наголо, без всяких украшений, очень деловитые. Ятмул — хозяин в своем доме, но ему прихо­дится бороться за это право с женой, которая практически не уступает ему в силе; при этом жены ссорятся между собой, что облегчает мужу задачу. У чамбули мужчина женится на дочери одного из «братьев» из клана матери, так что невеста входит в семью сестры своего отца. Являясь одновременно теткой и свек­ровью девушки, свекровь хорошо относится к молодой жене. Женщины в семье составляют единое ядро, они постоянно и энергично что-то делают вместе, а маленькие мальчики тем временем ковыляют между ними, никто на них не обращает особого внимания; юноши какое-то время робко сидят с кра­ешку от женской группы, а затем убегают в мужской дом. Вме­сто общих церемоний инициации, принятых у ятмулов, чамбу­ли практикуют инициацию маленьких мальчиков по одному в семейном кругу, где им делают несколько насечек, но акцент делается на торжественности церемонии и на передаче ценно­стей, а не на ребенке. Мальчиков-ятмулов превращают в муж­чин, слишком подчеркивая при этом их близкий женскому ста­тус, предшествовавший инициации, унизительно заталкивают в рот фигурки в масках, нахлобучивают на голову гигантскую вульву; мальчикам-чамбули просто делают несколько насечек и несколько месяцев содержат отдельно ото всех.

Взрослые мужчины-чамбули норовисты и упрямы, недовер­чивы друг к другу интересуются искусством, театром, а также могут бесконечно перемывать всем косточки, обмениваясь сплетнями. Очень обидчивы, причем, в отличие от сердитого отпора, свойственного уязвленному ятмулу, чамбули проявля­ют мелочность, характерную для тех, кто чувствует себя сла­бым и одиноким. Мужчины носят здесь красивые украшения, ходят за покупками, занимаются резьбой и росписью по дере­ву, танцами. Еще до установления контроля колониальной ад­министрации над островом чамбули от активной охоты за го­ловами перешли к ритуальному убийству захваченных пленни­ков, почти без сопротивления бежали от опустошительных на­бегов соседей-ятмулов вглубь острова, а вернулись только пос­ле того, как британское владычество сделало это возможным. Длинные волосы мужчины закручивали в локоны, а не отрас­тившие себе длинных кудрей — привязывали себе локоны из волокна ротанговой пальмы.

Только в этом обществе из всех, где мне довелось работать, девочки десяти-одиннадцати лет были значительно умнее и предприимчивее мальчиков. Даже в сумятице ятмулского вос­питания маленьким мальчикам удается вырасти смелее и, как правило, любознательнее девочек, но у чамбули сознание ма­леньких будущих мужчин, которых дразнят, балуют, предостав­ляют самим себе или держат в изоляции, характеризуется не­большой концентрацией внимания и практически неспособно справиться ни с одной задачей.

Культ инициации на Новой Гвинее сводится, по сути, к пред­ставлению, что мужчины могут стать таковыми, лишь подвер­гнувшись новому ритуальному рождению, т. е. захватив, в со­ставе социальной группы, у женщин те функции, которые пос­ледние выполняют естественным образом. Однако чамбули видоизменили культ, переместив акцент на те виды деятельно­сти, которые выступили на первый план, когда чамбули отка­зались от воинственности как идеала. Они лишь частично при­способили общественной устройство к главному своему инте­ресу — искусству. Мужчина-чамбули становится художником под крылом сильной практичной женщины, которая его пор­тит и вертит им, как хочет. Длинноносые черно-белые маски, которые он вырезает, сделаны искуснее многих в целой облас­ти, но они неминуемо напоминают оборотней.

А живущие за двумя реками от чамбули в пятидесяти милях мундугуморы с реки Юат поступили совершенно иначе с сис­темой инициации. На основе характерной для данного района модели родства, которая отличается неопределенностью в пред­почтении материнских либо отцовских линий, им удалось со­здать такую систему, которая сильнее любых известных род­ственных предпочтений отграничила мужчин друг от друга. Ге­неалогическая линия называется у мундугуморов «горе» — «ве­ревка» и состоит из мужчины, его дочерей, внуков от дочерей, дочерей внуков и т. д. Все ценные вещи, включая священные, которые относятся к мужскому культу, передаются по этим ге­неалогическим линиям. Даже если девушка выходит замуж «по­бегом», она всегда старается прихватить с собой богато изукра­шенную резьбой священную флейту, принадлежащую отцу Если у женщины два сына, которые будут принадлежать к од­ной линии, табу разделяет их, запрещая есть из одной миски и разговаривать друг с другом за исключением тех случаев, когда они разгневаны. Мальчики и девочки равным образом вырас­тают в мире, который к ним резко враждебен и разобщен. Маль­чиков обучают знать свое место в обществе, свои термины род­ства и сложные сочетания родственных запретов их матери, а девочек — отцы. Люди обоих полов независимы, недружелюб­ны, энергичны, мальчики и девочки вырастают со сходным типом личности. Мужских домов для сбора всех мужчин не су­ществует, потому что даже двое мужчин-мундугуморов не смог­ли бы спокойно сидеть рядом. Социальной ячейкой выступает домохозяйство* где жены одного мужчины поддерживают не­коего рода сотрудничество, а его дочери — до определенной степени бывают едины, но каждая мать превращает сыновей во врагов отцу и своим сводным братьям. Инициация переста­ла быть совместным обрядом, спаивающим воедино мужчин, а сделалась демонстрацией власти имеющего влияние мужчины, во время которой еще не прошедшие инициацию, вне зависи­мости от их возраста, могут подвергаться издевательствам и получать раны от инициированных. Инициация у девочек про­ходит через соблюдение табу.

В таком обществе женщины практически не развивают сво­их женских качеств. Беременность и вскармливание являются ненавистными состояниями, и мужчины презирают своих жен за то, что они ходят беременными. Мужчины рассматривают женщин как людей, за которых они сражаются и через которых могут получить повреждения. Если у мужчины, задумавшего жениться, нет сестры, чтобы отдать ее за жену, ему придется отдать ценную флейту Тут мы наблюдаем довольно любопыт­ную ситуацию: флейты, в высшей степени мужские символы в мужском культе, которые повсюду тщательно скрывают от жен­ских глаз, чтобы не навлечь беды на всех мужчин, у мундугу — моров приравниваются к женщинам, почти столь же ценны, как и женщины, и женщинам разрешают их видеть с куда мень­шей охотой, чем мальчикам. Представление юношей о своей роли исчерпывается постоянным противоборством с мужчина­ми, которые через женщин связаны с другими противоборству­ющими мужчинами.

Женщины маскулинизированы до такой степени, что каж­дая женская черта, кроме относящихся к половому воспроиз­водству, рассматривается как недостаток, любой намек на жен­ские или материнские свойства личности у мужчин восприни­маются как наказуемая слабость и помеха. Разделение на две группы — взрослых мужчин, с одной стороны, и женщин и де­тей — с другой, практически исчезло, но ценой, как и у чамбу­ли, стала угроза выживания племени. Враждебность и озлоб­ленность мундугуморов дошли до такой степени, что они ста­ли есть людей, родственных им по языку. Никаких признаков племенной солидарности у них не отмечается, поэтому, види­мо, лишь волей случая они сдались перед миссионерами преж­де, чем пали от рук соседей.

Горные арапеши — четвертая культура, где общественная жизнь построена на разделении между мужчинами и женщи­нами, а юноши обязаны проходить инициацию, чтобы их при­няли в группу взрослых мужчин. У арапешей есть те же самые атрибуты мужского культа, что и у описанных ранее племен: дощечки-гуделки, священные флейты, маски, закрытое поме­щение, где инициируемый подвергается скарификации, осо­бые отношения между тем, кто совершает инициацию, и но­вичком. Но если у чамбули эта система сдала позиции под воз­действием перемены местами мужского и женского этоса, у мундугуморов она распалась из-за формирования общей враж­дебной к окружающим системы нравственности, где кроме про­стых анатомических различий не осталось больше никаких ком­плементарных отношений, у арапешей же она сохранилась из — за акцентирования материнских, родительских черт у мужчин и женщин. Арапеши уютно себя чувствуют в маленьких гор­ных хижинах и вместе заботятся о своих детях. Мужской дом им почти ни для чего не нужен, кроме ритуалов, более того — в тех местах, где живут арапеши, такие дома трудно строить. Мало свободного времени, да и его предпочитают потратить на то, чтобы лучше накормить детей. Все ритуалы перетрактованы в покровительственном духе, мужчины избегают демонстриро­вать ярость жестокого воплощения сверхъестественного покро­вителя мужского культа женщинам и даже, по большей части, самим инициируемым.

В таком обществе маленькие мальчики и девочки растут вместе, родители обоего пола постоянно у них перед глазами в качестве образца. Мальчики осознают, что они мужского пола, по строению своего тела, имени и получаемым навыкам. Де­вочки также понимают свою принадлежность к женскому полу по особенностям своего тела, именам и маленьким сеткам для переноски тяжестей, которые матери надевают им на голову. Дети обоего пола блаженно греются холодным утром у костра и играют своими губами. Маленькие девочки видят, как мате­ри переносят тяжелые грузы в головных сетках, а маленькие мальчики — что отцы носят все на коромыслах. Мальчики зна­ют, что со временем и они станут участвовать в делах мужчин, может быть, даже будут произносить речи и участвовать в схват­ках. Это обязанность мужчин. Сыновья видят, какими усталы­ми возвращаются отцы наутро домой в тех редких случаях, если всю ночь играют флейты, а мужчины сидят, не смыкая глаз. Когда выносят наружу эти гигантские флейты или когда на ули­цы деревни выходит мифическое чудовище мужского культа, оставляя на земле вмятины, где об нее ударялись его яйца, и роняя по дороге гигантские плетеные из листьев ножные брас­леты, женщины должны бежать прочь из деревни. Мужчины не должны никогда приближаться к той части деревни, где жен­щины рожают детей, терзаемые любопытством, которое им не суждено никогда удовлетворить. И мальчики, и девочки долж­ны присматривать за маленькими детьми, чтобы впоследствии стать хорошими родителями. Родительские заботы потом быс­тро истощают организм, как мужчин, так и женщин. «Вы бы посмотрели на него, каким он был красавцем до того, как у него появились все эти дети».

Проблем с идентификацией половых ролей у мальчиков и девочек-арапешей не возникает, их жизнь течет в традицион­ном ритме; и вероятно, мужчинам к нему сложнее приспосо­биться. Однако и здесь, хотя мужские дома были практически заменены семейными, где родители обоих полов воспитывают детей обоих полов вместе, изменение культа инициации не про­шло без последствий для приспособления к половой роли.

Теперь, после знакомства с четырьмя вариациями культа ини­циации, будет полезно пристальнее взглянуть на его основу, так как она являет собой неоспоримую противоположность запад­ным представлениям о взаимоотношениях полов. С нашей, за­падной, точки зрения, сотворенная из мужского ребра женщина может в лучшем случае стремиться, причем безуспешно, подра­жать превосходящим силам и высшему предназначению муж­чины. Однако лейтмотивом культа инициации является призна­ние, что женщины, умеющие рожать детей, обладают тайной жизни. Роль мужчины неясна, неопределенна и, вполне возмож­но, необязательна. Ценой больших усилий мужчина находит способ компенсировать свою внутреннюю неполноценность. Обзаведясь различными таинственными шумовыми инструмен­тами, чья магическая сила зиждется на том, что слышащие звук не представляет себе формы инструментов, издающих его (т. е. женщины и дети не должны знать, что на самом деле это бамбу­ковые флейты, полые стволы дерева или овальные деревянные плашечки, жужжащие на скрученной бечевке), мужчины заби­рают мальчиков у женщин, помечают их как неполных существ, а затем сами превращают мальчиков в мужчин. Женщины могут производить на свет детей, это так, но лишь мужчины могут де­лать других мужчинами. Иногда почти неприкрыто, порой заву­алированно, во время церемонии осуществляется это второе рож­дение — посвящаемого глотает крокодил, символизирующий мужскую группу, и он выходит с другого конца как новорожден­ный, после чего его какое-то время держат в «матке», кормят кровью из рук и ухаживают за ним мужчины-«матери». Культ основан на мифе о том, как церемония была украдена у жен­щин, либо — в другом варианте — ради ее осуществления жен­щин убивают. Таким образом, мужчины обретают свои мужские качества воровским образом и через пантомиму, и вся церемо­ния разом потеряет свою силу, стоит всем узнать, на чем она ос­нована. Поэтому вся эта шаткая структура, охраняемая беско­нечными табу и системой предосторожностей, питаемая жен­ским стыдом у ятмулов, опаской потерять способность к про­должению рода у арапешей, добродушным мужским тщеслави­ем у чамбули, ударами и тычками у мундугуморов с их странным образом перевернутой идентификацией девушки и флейты, — ритуал инициации как таковой может существовать лишь до тех пор, пока все будут следовать установленным правилам. Муж — чины-ятмулы, которые видели опасность для устройства своего общества в приходе европейских порядков, угрожали со слеза — Ми ярости на глазах показать флейты женщинам, чтобы уско­рить развал, поэтому тот миссионер, который это сделал, успеш­но погубил целую культуру

Западному человеку, воспитанному в обществе, всегда пре­возносившем достижения мужчин и принижавшем роль жен­щин, все вышесказанное может показаться слишком надуман­ным, а если он вспомнит, что от каких-то бамбуковых флейт, на которых играют внутри сплетенных мужчинами из пальмо­вых листьев коморок, имитирующих женское лоно, зависит представление о своем мужском достоинстве не у мирных пас­тухов, а у отважных и свирепых охотников за головами, креп­кого сложения и шести футов ростом, то он может укрепиться в своем мнении. Однако если целые общества способны пост­роить свои ритуалы вокруг выражения зависти к женской роли в попытке ее имитировать, это облегчит исследование возмож­ности, что зависть к социальной роли противоположного пола или сомнения в принадлежности к своему полу — явления су­ществующие, возможны как для женщин, так и для мужчин, и могут быть значительно усилены культурными установками.