Каждому свое

Мы уже видели, как и мальчики, и девочки понима­ют, наблюдая за собственным телом и тем как другие реагируют на их тела, что они принадлежат к мужскому или женскому полу. Можно признать позицию одного пола как более уверенную, стойкую, правильную, и при этом другой пол является бледным отражением, дополнением или несовершенной версией того пер­вого пола. Мы видели, что девочка может чувствовать себя не­полноценной личностью, и провести всю жизнь, пытаясь под­ражать мужским достижениям, и что сходным же образом маль­чик может чувствовать себя незавершенным и провести всю жизнь в символическом, неестественном подражании женско­му материнству Каждый пол может быть повержен влиянию другого пола, или же влияние представителя другого пола может давать ощущение большей реализации. Возможно любое реше­ние, но ни одно из них не является неизбежным. Если родители говорят, что один ребенок менее полноценный, менее потенци­ально одаренный, имеет меньше права быть свободным, мень­ше должен претендовать на любовь и защиту или меньше слу­жит для них источником гордости, чем другой, ребенок этого пола во многих случаях будет испытывать зависть. Если обще­ство определяет каждый пол как обладающий неотчуждаемыми ценными качествами самими по себе, но не связывает эти каче­ства с репродуктивными различиями между полами, тогда и муж­чины, и женщины будут гордыми и сильными, но будут отсут­ствовать некоторые ценности, происходящие из контраста между мужчинами и женщинами. Если в определение женщины не вхо­дит материнство, мужчины могут обнаружить, что их собствен­ная мужественность кажется несколько неадекватной, потому что ее продолжение в отцовстве тоже теряет свое определение. Если мужественность определяется в основном понятиями отец, муж и любовник, то женщины обнаружат, что их потенциальная женственность (в смысле способности быть женой) менее зна­чима, чем потенциальное материнство.

В определенные периоды истории в определенных соци­альных условиях взгляд со стороны может обнаружить, что один пол как будто бы выигрывает, а другой проигрывает, но в лю­бом случае эти выигрыши и проигрыши оказываются времен­ными. Если женщинам не позволяют пользоваться умом, стра­дают не только их дочери, но и сыновья. Чрезмерный акцент на значимости мужской силы в результате сделает жизнь муж­чины настолько же инструментальной, насколько чрезмерный акцент на исключительно репродуктивной функции делает та­ковой жизнь женщины. Если провести глубокий анализ и рас­смотреть происходящее за достаточно длительный период, дер­жа при этом в уме все возможные вариации, на которые наме­кают другие культуры, или которые полностью воплощаются в других культурах, — то мы придем к определенному заключе­нию: при неблагополучии каждого из полов обедняется вся культура. И представители того пола, которые, образно выра­жаясь, наследуют землю, наследуют отнюдь не все. Чем более целостной является культура, тем более целостен каждый ее член: каждый мужчина, каждая женщина и каждый ребенок. И мужчины, и женщины с самого рождения обретают форму за счет присутствия и поведения обоих полов, каждый пол за­висит от взаимодействия с другим. В тех мифах, где описыва­ются острова, на которых живут только одни женщины без муж­чин, всегда правомерно содержатся какие-то огрехи в этом изображении. Мир, где существует только один пол, — это не­совершенный мир, потому что это мир без будущего. Только отрицание самой жизни делает возможным отрицание взаимо­зависимости полов. Когда эта взаимозависимость признается и прослеживается в малейших деталях к первому переживанию ребенка, переживанию контраста между шершавостью бритой щеки и глубоким голосом отца и более мягкой кожей и более мягким голосом матери, — любая социальная программа, ко­торая утверждает, что целостность представителей одного пола может быть достигнута без привлечения представителей дру­гого пола, автоматически отвергается. Изолированное рассмот­рение положения женщин становится таким же однобоким, как изолированное рассмотрение положения мужчин. Вместо это­го нам следует подумать о том, как мы будем жить в мире, где существуют два пола, чтобы и мужчины, и женщины извлека­ли пользу в каждый момент из каждого выражения соприсут­ствия двух полов.

Настаивая на построении мира, в котором бы оба пола бла­годенствовали, мы не скрашиваем и не отрицаем особую уяз­вимость каждого из них и признаем, что мальчикам в каких-то случаях труднее чему-то научиться, чем девочкам, а девочкам в других случаях приходится труднее, не игнорируем и периоды большей физической уязвимости одного пола по сравнению с другим. Мы не отрицаем, что когда и о мальчиках, и о девочках больше заботится мать, нежели отец, мальчик поймет, что пер­вый человек, к которому обращена его любовь, не похож на него, а девочка поймет, что она обращает любовь к той, кото­рая похожа на нее. По мере того как каждый проживает первые теплые контакты с миром своим маленьким ротиком, для од­ной это станет прототипом взрослых отношений, но для дру­гого все будет иначе. Это не означает, что мы неспособны рас­познать тот период, когда половая принадлежность маленькой девочки гораздо менее проявлена, нежели половая принадлеж­ность маленького мальчика. Мальчик может до эксгибициониз­ма гордиться признаками своей мужественности, а девочке приходится игнорировать то, что кажется дефектом, недостат­ком в ней самой, в пользу обещанного будущего материнства. Это означает, что мы признаем, что контроль над выделения­ми, обучение планированию, ответственности, подавлению импульсов в соответствующий период и в правильном месте оказывает разное влияние на мальчиков и на девочек. Мы при­знаем также, что дети копируют поведение взрослых мужчин и женщин и используют его в качестве ключа для своих будущих ролей. Очевидность беременности, к которой может стремить­ся девушка, затеняет роль отца, которая гораздо более сложна для того, чтобы воображение маленького мальчика могло ее постичь.

Также, как девушка (или девочка) уязвима по отношению к любым культурным мерам и нормам, которые так или иначе ограничивают ее свободу, ее право использовать свой разум или свое тело так, как позволено мальчику, таким же образом маль­чик уязвим перед культурными нормами, которые подталкива­ют и подгоняют его, чтобы он брался за задачи, на которые у него может не хватить сил, если достижение считается необхо­димым для того, чтобы подтвердить его еще несовершенную мужественность.

Отдавать каждому полу должное, полностью признавать осо­бую уязвимость и нужду в защите — означает смотреть глубже Поверхностного сходства детей старшего дошкольного и млад­шего школьного возраста, когда и мальчики, и девочки, отло­жив в сторону проблемы сексуальной адаптации, готовы учить­ся одним и тем же вещам. К мальчикам и девочкам предъявля­ются одинаковые требования относительно скорости обучения, школьная система закрывает глаза на то, что девочки превос­ходят мальчиков вначале как минимум ростом, и что девочкам значительно проще изучать определенные предметы, в резуль­тате чего и мальчики, и девочки могут страдать в течение этого периода: мальчик опасается, что девочка его превзойдет, а де­вочка опасается превзойти мальчика. И тот и другой страх при­носит существенный вред полноценному развитию мужчин и женщин в дальнейшем, но действует по-разному. Мальчик злит­ся и досадует на женские достижения, а девочка страшится соб­ственной одаренности и с пренебрежением относится к ней.

Достижение девочкой переходного возраста ясно и очевид­но. Только культурные установки, согласно которым хроноло­гический возраст важнее реальной степени зрелости, или же нормальность позднего достижения зрелости по сравнению с ранним ставится под сомнение, могут заставить девочку так же усомниться в собственной женственности, как сомневаются мальчики в своей половой принадлежности, понимая менее четкие и определенные признаки собственного взросления.

Физически юноша и девушка уже готовы к полноценным сексуальным отношениям, но их сдерживает необратимость соития для женщины. Эта необратимость прорыва девствен­ной плевы часто приостанавливает спонтанность и юноши, и девушки. И наконец, когда они решаются на полноценные сексуальные отношения, снова происходят перемены. Муж­чина может вновь пережить фантазии о том, что он возвраща­ется в тело матери, но женщина должна принять свою ответ­ственность перед самой собой, свою готовность стать сосу­дом, в котором может быть укрыта новая жизнь. Однако с момента зачатия ее полноценная половая принадлежность, ее способность зачать, выносить и родить другое человеческое существо уже подтверждена, и она ее уже никогда не лишит­ся. Мужчине, который оплодотворил женщину, не дается та­кой полной гарантии его мужественности, его отцовство до самого конца остается логически выведенным знанием, а для ощущения полноценности половой принадлежности необхо­димо вновь и вновь подтверждать потенцией, а не фактом со­стоявшегося отцовства. Идут годы, и женщина столкнется с тем, что ей придется полностью отказаться от способности рожать детей, и завершение репродуктивного периода, мено­пауза, будет столь же необратима и безошибочна, как менар­хе, которое обозначало начало этого репродуктивного перио­да. Но мужчина утрачивает свою потенциальную способность стать отцом, так же, как и потенцию, постепенно, нечетко и отчасти обратимо. Утрата способности быть отцом не проис­ходит как единое опустошающее событие, а женщины доволь­но часто именно так воспринимают менопаузу, а не как воз­можность мирного принятия определенного жизненного шага, что для женщин тоже возможно. Мужчина испытывает одновременно и психологические выгоды и риск, сопряжен­ные с более размытым во времени процессом старения.

Тенденция нашего современного общества состоит в сведе­нии к минимуму всех различий в обучении, ритме, типе и вре­мени подкреплений и в попытке по крайней мере сгладить от­дельные различия, которые кажутся дефектами или ограничен­ностью какого-то определенного пола. Если воспитание маль­чиков требует больше усилий — прилагайте больше усилий. Если девочки растут быстрее, чем мальчики, отделите одних от других, чтобы мальчики не страдали. Если женщина несколь­ко слабее мужчины, изобретите станки и устройства, чтобы женщины могли делать ту же самую работу. Но любое умень­шение различий и уязвимости какого-то одного пола умень­шает соответствующую силу представителей другого пола, уменьшает способность мужчин и женщин дополнять друг друга и символически соответствует запечатыванию конструктивных восприимчивости женщины и энергичной, направленной вов­не деятельности мужчины, заглушая и то, и другое, и сводя все это в конце концов к достаточно скучной версии человеческой жизни, где и женщины, и мужчины лишены полноты челове­ческого бытия, которую каждый из них мог бы иметь. Надо хра­нить каждый пол и слабые места каждого пола, защищать их и лелеять, помогать им проходить сквозь кризисы, которые вре­менами для представителей одного пола гораздо тяжелее про­ходят, чем для представителей другого. Но, защищая мужчин и женщин, мы можем и сохранять их различия. Простая компен­сация различий в конце концов становится формой отрицания.

Если представители каждого пола хотят полностью реали­зовать свою половую принадлежность, каждый мальчик и каж­дая девочка должны чувствовать себя целостными людьми. Мы в первую очередь люди: хотя половая принадлежность очень быстро становится для нас важнее расовой и мальчики из расы, которая считает себя высшей, будут говорить, что они бы ско­рее стали мужчинами так называемой низшей расы, нежели женщинами собственной расы, но не желают подобным обра­зом сравнивать себя с животными и выбирать, не стать ли ему каким-нибудь животным. Наиболее чванливого мужчину по­Трясет предложение сохранить, и, может быть, даже приумно­жить его мужественность ценой того, что он превратится в льва или самца-оленя. Женщина с самым сильным, глубоким мате­ринским чувством не предпочтет, чтобы ее превратили в овцу или мышь, или крысу, дабы только сохранить ее женственность. «Оставьте меня человеком, любой ценой, ну Господи, пожалуй­ста, пусть я буду человеком своего пола и смогу достичь пол­ной реализации» — это обобщение позиций и мужчин, и жен­щин во всех культурах нашего мира.

Мы можем так их воспитать, что они захотят родиться пред­ставителями другого пола, и тем самым мы можем навсегда повредить их полноценной и счастливой жизни, но они даже в этом случае ни за что не променяют свою принадлежность к человеческому роду. Мы уже поняли, насколько вредоносны для реализации могут быть некоторые из социальных условно­стей, которые в каждом обществе служат для различения по­лов. Каждое известное общество создает и поддерживает ис­кусственные различия в профессиональной занятости и различ­ные личностные ожидания для каждого пола, которые ограни­чивают человечность, диапазон возможностей другого пола. Одна из форм, которую принимают эти различия, — это отри­цать разброс величин по какому-то признаку среди представи­телей одного из полов, и настаивать таким образом, что все мужчины должны быть выше всех женщин, что любой мужчи­на, который ниже любой женщины, является в меньшей сте­пени мужчиной. Это самая простая форма ущербных соци­альных конвенций, но существуют тысячи других, укоренен­ные в нашей неспособности распознать великое разнообразие человеческих существ, которые теперь перемешиваются и об­разуют пары в одной великой смеси, которые включают разли­чия в темпераменте настолько большие, как если бы кролик спаривался со львом, а овцы с леопардами.

Одной задругой человеческим чертам, по которым внутри каждого из полов очень много различий, приписывают свой­ства «маскулинная» или «феминная», мужское или женское. Обилие растительности на теле может считаться животным признаком, и, таким образом, мужчины оказываются вынуж­дены брить бороды, а женщины брить ноги и подмышки. С другой стороны, обилие растительности может считаться до­казательством мужественности, тогда женщины бреют головы, а мужчины носят парики. Бритье отнимает время, мужчина, у которого нет бороды, чувствует себя лишенным мужского дос­тоинства, а ^сенщина, у которой между грудей растут три воло­синки, может быть принята за ведьму. И даже в этом случае приспособление к этим стереотипам причиняет относительно меньше вреда, чем в том случае, когда личностные различия распределяются таким же образом. Если инициатива отдана одному полу, особенно в самих сексуальных отношениях, боль­шое количество браков будет искажено и даже уничтожено в той степени, в какой партнер, которому запрещается проявлять сексуальную инициативу, это именно тот, кто в данной паре способен инициировать сексуальный акт. Таким образом, этот человек либо устраняется из этих отношений, или начинает лгать, манипулировать, и в результате отношения пропитыва­ются фальшью. То же, что происходит с инициативой, проис­ходит и с ответственностью. И мужчины, и женщины способ­ны брать на себя определенную инициативу, и некоторые пред­ставители каждого из полов в отношении некоторых предста­вителей другого пола в определенное время и в определенном месте должны, если они хотят действовать как целостные лич­ности, проявлять инициативу, невзирая на то, к какому полу они принадлежат, или проявлять ответственность, невзирая на свой пол. Если стереотипы это воспрещают, каждому из чле­нов пары рискованно проявлять инициативу и ответственность. Мы можем увеличить масштаб, перейдя от простых физичес­ких различий, через взаимодополняющие определения, кото­рые чрезмерно подчеркивают роль половых различий и непод­ходящим образом распространяют их на другие аспекты жиз­ни, к стереотипам таких сложных видов деятельности, кото­рые вовлечены в формальное использование интеллекта, в ис­кусство, в правление и религию.

Во всех этих сложных достижениях цивилизации — тех дей­ствиях, тех подвигах, тех достижениях, которые являются сла­вой человечества и от которых зависит наша надежда на выжи­вание этого созданного нами мира, — существовала тенденция проводить искусственное различение, ограничивающее актив­ность одного пола, и, таким образом, отрицая истинный по­тенциал человека, ограничивающее не только мужчин и жен­щин как таковых, но, в той же степени, развитие самой дея­тельности. Один из простых примеров — это пение. Существу­ют общества, в которых все поют исключительно мелодически невыразительные, ритмичные и унылые песнопения. Общество манус, построенное на сходствах мужчин и женщин, относят­ся к такого рода обществам. Есть общества, в которых женщи­ны поют своими голосами, а мужчины поют фальцетом. Воз­можно, были общества, в которых пели мужчины, а женщинам позволялось петь только тем, у кого были низкие голоса (аль­ты). Существуют общества, которые стремились достичь пол­ной красоты хора во всем диапазоне человеческих тембров, но, соединяя религию и музыку, они хотели исключить из хора жен­щин, потому что женщины не подходили для активной деятель­ности в рамках церкви. С поверхностной точки зрения голоса мальчиков вполне могли заменить женские, так же, как и го­лоса кастратов. Таким образом, мы можем получить музыку, выстроенную на прекрасном сочетании мужских и женских голосов, но ценой исключения из хора женщин и кастрации некоторых мужчин.

Во всей истории самые сложные роды деятельности опре­делялись и переопределялись то как женские, то как мужские, то как не принадлежащие ни к какому полу, иногда они счита­лись основывающимися в равной степени на одаренности обо­их полов, иногда на специфической одаренности каждого из полов. Когда деятельность, в которую каждый может внести свой вклад, — и скорее всего к этой категории относятся все сложные профессии, — отводится только одному полу, богат­ство и разнообразие уходят из самой деятельности. Всякий раз, когда сложная деятельность определяется как принадлежащая только одному полу, участие представителей другого пола в этой деятельности затрудняется и считается некой уступкой. На Бали не существует жестких табу против того, чтобы мужчины или женщины практиковали особые искусства другого пола, но рисование на Бали всегда было мужским искусством. Когда одаренная маленькая девочка-подросток в селении Батэан, где уже было примерно 60 молодых мужчин, экспериментировав­ших с современным нововведением — рисованием на бумаге, попыталась рисовать по-новому, т. е. с натуры, вместо того что­бы воспроизводить общепринятые стилизованные изображе­ния мира, юноши-художники выражали свое неодобрение до тех пор, пока она не прекратила так делать и не стала достаточ­но неудачно воспроизводить тот стиль, в котором рисовали они. Те самые половые различия, которые дали ей возможность ви­деть мир немного по-другому и через это внести в культуру что — то новое, сделали ее уязвимой, и в результате ее нововведение могло быть уничтожено.

В другом случае последствия вхождения представителя од­ного пола в дела другого пола, если дела этого противополож­ного пола менее престижны, могут быть просто разрушитель­ными. В древнем Самоа женщины делали прекрасную ткань из коры, выдавливая волнистые с мягкими закруглениями линии на циновках, где узор был вышит при помощи жилок из листа кокосовой пальмы. Когда появились металлические орудия, мужчины, потому что именно они определялись как резчики, научились вырезать деревянные узорные доски, которые были мощнее, и с которыми было проще работать, чем со старыми циновками. Но узоры, сделанные теми, кто не чувствовал са­мого искусства, пострадали и сделались однообразными, скуч­ными, и даже попытка женщин получить обратно свободу в составлении узоров расписыванием циновок краской вместо того, чтобы использовать узорные доски, провалилась.

В религии мы сталкиваемся с тем же самым. Религиозный опыт и религиозное лидерство могут быть привилегией только одного пола, и периодически видения божественного у пред­ставителей иного пола могут быть наказуемы. Женщину могут назвать ведьмой, мужчину — извращенцем. Вся картина быва­ет настолько спутана, подлинная одаренность и социальное определение половых ролей смешаны, что в результате мы име­ем достаточно странные модели общества, которые объединя­ют воедино сексуальные извращения, трансвестизм и религи­озные функции, как, например, в некоторых сибирских пле­менах. Всегда существует вероятность, что общество лишит один из полов возможности делать то, что могут делать оба пола. Ни один из человеческих талантов не способен полностью рас­цвести в человеке, которого грозятся исключить из числа муж­чин или женщин. Настоятельное ограничение потенциала обо­их полов, обозначение какой-то деятельности как привилегии только одного пола в результате приводят к трагедиям, когда человек не может правильно определить свой собственный пол, И мужчина становится гомосексуалистом, потому что его же­лание рисовать или танцевать общество классифицирует как проявление женственности. Или женщина становится актив­ной лесбиянкой потому, что ей нравится ездить верхом или ра­ботать с логарифмической линейкой. Если есть интерес, кото­рый представители другого пола проявляют к виду деятельнос­ти, которая отдана представителям другого пола, тогда все, кто осуществляют вторжение, могут выиграть. Так, например, муж­чины были практически полностью вытеснены с должностей школьных учителей в Соединенных Штатах. Могут произойти и гораздо более странные вещи. Скажем, в какой-то момент гинекология и акушерство могли попасть в сферу деятельнос­ти практикующего врача. Если его больше всего интересуют Репродуктивные способности женщины, — интерес к акушер­ству и педиатрии будет расти. То же самое может происходить И с женщинами, чей интерес в медицине был определен как мужской. Может появиться группа практикующих врачей, со­стоящая из мужчин, имеющих свое представление о женской роли, и женщин, которых очень отталкивают встроенные в эти представления ограничения. Все вместе они могут придать ме­дицинской практике такие странные формы, когда женщины, способные внести какой-то существенный вклад, исходя из своего непосредственного знания женственности, не имеют права его высказать, а мужчины настойчивее руководствуются своими фантазиями, чем если бы среди них не было женщин. Такое противоречие способно в конце концов привести к пе­реориентации беременных на «естественные роды», без стиму­ляции и обезболивания, и в результате им будет возвращена простая власть рождать их собственных детей, что, в соответ­ствии с основным направлением развития человеколюбивой, но однобокой медицины, было у них практически отобрано.

Я так подробно остановилась на этом конкретном примере, потому что вне зависимости от наших благородных намерений по перестройке воспитания и мужчин, и женщин они должны вносить свой полный и особый вклад в каждый из сложных про­цессов цивилизации — в медицину, юриспруденцию, воспита­ние, религию, искусство и науку, — эта задача очень сложная. Пока где-то некая профессия или искусство определяются как женские, мужчины, которых привлекает эта работа, уже страда­ют или пострадают в будущем, если будут пытаться заниматься этим делом. Даже если общественное мнение по поводу прием­лемости для мужчин тех или иных занятий не заставляет их со­мневаться в собственной мужественности, сами установившие­ся среди женщин правила внутри этих видов деятельности могут их настолько утомить и запутать, что они фактически не смогут делать эту работу по-особому, а станут делать ее почти так же, как женщины, только хуже. Когда профессия определяется как мужская, женщины, которые первыми вступают в нее, будут подобным же образом ущемлены и их вклад искажен1. Они мо­гут обратиться к этой профессии исходя из простого стремления действовать, как мужчины, чтобы соревноваться с ними, чтобы доказать, что они не хуже них. Подобные влечения, компенса­торные и производные, вместо того чтобы быть первичными, будут замутнять их видение, и пальцы, которые должны были быть ловкими, станут неуклюжими в попытках подражать пове­дению другого пола, столь желанному для них. Если же они пой­дут в профессию исходя из каких-то первичных мотиваций, из любопытства или из желания творить или участвовать в какой — то деятельности, которая их восхищает сама по себе, — они так же, как и мужчины, которые занимаются той работой, где жен­щины установили свои порядки, обнаружат, что они на каждом повороте не могут действовать достаточно хорошо, потому что порядок работы полностью установлен представителями друго­го пола. Так же, как и представитель другой культуры спотыка­ется и путается на каждом шагу в чужой стране, протягивает руку к дверной ручке, которой в этом месте нет, поднимает ногу, что­бы наступить на отсутствующую ступеньку, борется с чувством голода, возникающим в те часы, когда есть не положено, а ухо его привыкло реагировать на звуки, которых на этих странных улицах нет, таким же образом человек, который приходит в про­фессию, которая была прерогативой другого пола, будет споты­каться и путаться и не сможет полностью реализовать то, что он хотел бы.

Как может такой иммигрант состязаться с теми, чье воспи­тание дает им возможность находить собственный путь без уси­лий, изящно, не совершая ложных шагов и бессмысленных дви­жений? Будь то искусство или науки, сам образ мышления, вся система символов, в которой новичок может работать, облег­чает каждый шаг представителю того пола, для которого эта работа предназначена, и создает препятствия на каждом шагу представителям того пола, от которого не ожидают участия в этой профессии. Эти же однополые модели ограничивают и тот пол, который занимается этой работой. Чем дольше какое-то действие осуществляется представителями только одного пола и чем меньше переплетается воображение обоих полов в этом действии, тем больше оказывается ограничение.

Вполне может оказаться, что одним из объяснений упадка великих цивилизаций, философия оказывается несостоятель­ной, вырождается искусство, а религия теряет свою энергию, может оказаться слишком жесткая привязка к прозрениям и одаренности всего лишь одного из полов. Чем более высокого развития достигает какая-то творческая способность, которая определялась как только мужская или только женская, тем больше раскалывается личность того, кто занимается таким творчеством, тем глубже опасность, что личная жизнь, связан­ная с супружеством и родительством, которые замкнуты на присутствие представителей другого пола, будет четко отделе­на от творческой жизни, мыслей и действия. Это может, в свою очередь, привести к решениям-паллиативам, таким, как, на­пример, различие в древнегреческом обществе между женой и гетерой. Жена не образованна, а гетера обладает массой раз­личных талантов. Сложность гетеросексуальных отношений может заставить значительную часть людей в обществе прак­тиковать безбрачие или гомосексуальность. Чем глубже при­верженность человека к творческой деятельности, будь то уп­равление государством или наука, промышленность или искус­ство, религия или исследование земель, тем полнее люди будут стремиться реализоваться в них. И тем в большей степени эти люди будут уязвимы, если сама эта деятельность лишь частич­но отражает наши человеческие свойства, воплощающиеся в двух полах.

Так же существует очень простое соображение: если нет ни­каких доказательств, что интеллект — это свойство всего лишь одного пола, любые профессиональные ограничения, которые не дают одаренным женщинам проявлять свою одаренность, сильно вредят им и миру, который нуждается в творческой ак­тивности и одаренности всех людей. Однако вклад женской одаренности представляет очень сомнительную ценность, если приход женщин в те сферы, которые определялись как муж­ские, пугает мужчин, лишает женщин женственности, заглу­шает и искажает тот вклад, который женщины могли бы вне­сти, — их присутствие либо исключает мужчин из профессии, либо меняет свойства мужчин, которые в нее приходят. Едва ли можно сказать, что кто-то выиграл, если та борьба, сквозь которую захватчикам приходится пройти, ограничивает изна­чальный женский вклад, который они могли бы сделать. Впол­не логично утверждать, что профессии, связанные с воспита­нием, по идее, должны включать представителей обоих полов: если мы обучаем и мальчиков, и девочек, то обучать их должны и мужчины, и женщины. Поэтому профессии, связанные с обучением и воспитанием, возможно, утратили даже больше, чем приобрели, когда мужчины перестали работать не только в начальных классах, где особые женские качества очень нуж­ны, но даже в старших классах, где мальчики страдают от того, что их учат только женщины. Учителя-мужчины нашли себе убежище в университетах, где они ревниво охраняют свои ка­федры от прихода женщин в те сферы, где женское прозрение крайне необходимо. Наблюдаемая последовательность вполне может заставить человека остановиться, задуматься и предпо­ложить, что лекарство в данном случае оказалось хуже, чем бо­лезнь.

Подобные вещи с гораздо большей вероятностью происхо­дят там, где женские способности оцениваются как количе­ственно, а не качественно отличающиеся от мужских2. Гово­рят, что существует множество женщин, которые так же умны или умнее, так же сильны или сильнее, такие же хорошие или даже, возможно, лучшие организаторы, нежели мужчины. Кре­стовые походы в защиту прав женщин работать в любой сфере занятости обращаются против них самих. Приход женщин в ту или иную профессию определяется как состязание, а это опас­но. Это состязание может выражаться в том, что, как жалуются советские женщины-инженеры железнодорожницы, их допус­кают работать только с двигателями на товарных поездах. Или это может проявляться в совершенно обессиливающих проти­воречиях, которые существуют в Америке, где исключительно сложно простить человека, который выиграл в той же гонке, и очень просто заявить о своем потенциальном успехе в той гон­ке, в которой человек не участвовал. Практически все экскур­сы американок в те сферы, в которые женщины никогда или в течение многих эпох не приходили, обозначаются в этих тер­минах соревнования и состязания. Признаки этой опасной тен­денции повсюду. На тихоокеанском побережье весной 1948 года стояли большие рекламные щиты, где рекламировался хлеб, и девушка замахивалась бейсбольной битой, мальчик позади нее держал рукавицу ловца. По слогану «Вот как надо» в нью-йорк — ской подземке, в которой текст, описывающий обручальное кольцо как знак подневольности, подчинения, иллюстрирует­ся изображением мужчины в смокинге, который надевает коль­цо на свой собственный средний палец. Глупо было бы игно­рировать те знаки, которые предупреждают нас о том, что со­временная ситуация, когда женщина, влекомая собственным любопытством, которое стимулировалось теми же условиями, в которых воспитывались и мужчины, или под давлением со­циальных условий, не дающим множеству женщин иметь соб­ственный дом и детей (четверть американских женщин дости­гают менопаузы, не родив ребенка)3, — эта современная ситуа­ция не хороша ни для мужчин, ни для женщин. Нам необходи­мо очень тщательно подсчитывать, каков выигрыш, какие воз­можности имеются для того, чтобы, опираясь на особую вос­приимчивость каждого из полов, восстановить баланс и про­должать двигаться дальше.

В Америке будет существовать очень большое искушение грубо поправить равновесие, ограничить приход женщин в но­вые сферы вместо того, чтобы изменить саму природу их по­ступления туда. Однако, откатываясь назад, мы теряем возмож­ность осуществить какие-то социальные нововведения, кото­рые дадут женщинам возможность вносить такой же вклад в цивилизацию, какой они сейчас вносят в продолжение рода. Сейчас и на протяжении всей истории дела обстояли так, что мы использовали мужские дарования в обоих аспектах, а жен­щин только для продолжения рода. Общество требовало от представителей каждого из полов, чтобы они жили таким об­разом, чтобы могли рождаться дети, лелеяли собственную му­жественность и женственность, дисциплинировали себя и ее, чтобы соответствовать идеалам родительства, и оставляли пос­ле своей смерти новое поколение. Это означало, что мужчины должны были желать выбирать и завоевывать женщин в каче­стве любовников, защищать и содержать их в качестве мужей, и защищать и кормить их детей в качестве отцов. Это означало, что женщины должны быть готовы принять мужчин как лю­бовников, жить с ними как жены и зачинать, вынашивать, рож­дать, кормить и лелеять их детей. Любое общество, которое не способно реализовать эти требования к своим членам и полу­чить от них все необходимое, исчезает.

Но от мужчин общество требовало и получало нечто боль­шее, чем это. В течение тысяч поколений от них требовалось не просто быть хорошими любовниками, мужьями и отцами, даже если все это подразумевало организацию мужского брат­ства для того, чтобы защищать женщин и детей от нападений. От мужчин требовалось, чтобы они развивали, разрабатывали, каждый в рамках своих способностей, ту структуру, в рамках которой воспитываются дети, чтобы они строили высокие баш­ни, широкие дороги, создавали образы будущего, проникали все глубже в секреты природы, изучали новые пути, придумы­вали как сделать жизнь более человечной и более удовлетвори­тельной. И среди всех этого присутствовало молчаливое разде­ление работы, корни которого, возможно, теряются в том пе­риоде истории, когда творчество деторождения перевешивало в своем великолепии каждое из действий, которые совершали мужчины, как бы они ни танцевали и ни изображали, что рож­дают на свет инициируемых юношей. В таком разделении тру­да содержалось предположение, что женщины, рожая детей, и так делают достаточно, а во всех остальных делах работать дол­жны мужчины.

Это предположение становится все менее приемлемым по мере достижения мужчинами успеха в принятой на себя рабо­те. По мере того как цивилизация становится сложной, чело­веческая жизнь определяется как индивидуально ценная, по­мимо ее ценности в составе человечества, и огромные структу­ры законодательства и управления, религии, искусства и науки становятся ценными сами по себе. Когда ими занимаются муж­чины, эти области цивилизации становятся проявлением муж­ского аспекта человечности, и мужчины очень гордятся свои­ми достижениями. В той степени, в какой женщины оказыва­ются изгнаны из этих областей деятельности, они теряют часть своей принадлежности к человеческому роду. Неграмотная жен­щина не в меньшей степени человек, чем неграмотный мужчи­на. Пока грамотность — это удел немногих мужчин, а большин­ство из них не умеют писать, женщина может практически не переживать какого-либо снижения самооценки, но когда спо­собность читать и писать становится практически всеобщей, возможности общения, доступ к книгам, точность мышления возрастают, — тогда, если женщины не могут научиться писать, потому что они женщины, они становятся как бы ниже рос­том, и начинается некий тонкий процесс, который подрывает целостность обоих полов. Если женщина переживает некую утрату собственного участия, и это переживание компенсиру­ется другими формами власти, например железной волей тещи или свекрови, которая в свое время была домашней и поклади­стой женой, как в Японии и Китае, — тогда модель равновесия может принять форму скрытых искажений человеческих взаи­моотношений, которые могут сохраняться в течение веков. Когда женское переживание неполного, ущербного участия в делах общества выражается прямо, в виде бунта против огра­ничений, которые общество наложило на нее, мы можем на­блюдать ту свободу для женщин, которая была незадолго до падения Римской империи, или формулировки целей женско­го движения XIX века. Но каково бы ни было компенсаторное приспособление к обществу, женское убеждение в собственной способности непосредственно вносить вклад в человеческую культуру будет значительным образом искажено, и изоляция мужчин, которые либо подвергаются скрытой угрозе, либо от­крытому нападению в мире, который они построили одни, бу­дет возрастать.

Если мы решимся принять предположение, что можем по­строить лучший мир, используя особую одаренность каждого из полов, мы достигнет двух видов свободы: свободу использо­вать еще незатронутые дары каждого из полов и свободу при­нимать и культивировать в каждом из полов их сильные сторо­ны. Вполне возможно, что обнаружатся особые сферы, напри­мер, физические науки, математика, игра на музыкальных ин­струментах, в которых мужчины в соответствии со своим по­лом, так же как в соответствии со своей одаренностью, всегда будут на шаг впереди, — женщины могут с легкостью следо­вать в этих областях за мужчинами, но именно мужчины будут всегда совершать там большинство открытий. Мы можем так­же обнаружить, что женщины посредством того научения, ко­торое подразумевается при материнстве, которое, будучи раз пережито, может быть с большей легкостью передано всем жен­щинам, даже бездетным, нежели мужчинам, обладает особым верховенством в науках о человеке, зависящих от особого типа постижения, который принято называть интуицией, если не анализировать ее особо. Если интуиция действительно осно­вывается на способности распознавать отличия другого от себя, нежели на способности проецировать себя вовне, создавая ги­потезу, вполне может оказаться, что величайшая интуитивная одаренность может быть обнаружена среди женщин. Точно так же, как в течение многих столетий игнорировались математи­ческие способности мужчин, и люди считали «один, два, два и один, и собака», а потом на пальцах, так же и одаренность жен­щин пропадала втуне, не взращивалась, не культивировалась.

Как только мы признаем, что одаренность и способности женщин настолько же важны, как и способности мужчин, и начнем придавать женским дарам форму, пригодную для пере­дачи в обучении, наша культура значительно обогатится. И нам следует готовиться к тому, что одаренность женщин и мужчин будет объединена в процессе научного синтеза. Теперешние науки, к сожалению, однобоки, лучше умеют разрушать, неже­ли созидать, гораздо лучше оснащены для того, чтобы анали­зировать материальный мир, в который мужчина может спрое­цировать свой интеллект, чем для исследования мира межче­ловеческих отношений, которое требует социализированного использования интуиции. Мать, усвоившая, что ребенок, ко­торый всего лишь час назад был частью ее организма, теперь — отдельное человеческое существо, у которого свои нужды и потребности, а если она будет судить о них по себе, то ребенок умрет, — эта мать проходит ничем не заменимую школу. Учась заботиться о другом человеке, она начинает совершенно иначе воспринимать людей, чувствовать их, думать о них.

Мы можем оставить это особое материнское знание на том уровне, на котором оно существует сейчас, или разработать его более тщательно и сделать частью нашей цивилизации. Уже сейчас мужчины и женщины, работающие совместно в облас­ти наук о человеке, обнаруживают, что прозрения, свойствен­ные каждому из полов, значительно обогащают формирующе­еся понимание. Мы понимаем, что платим разную цену за по — Ч Стижение: например, для того, чтобы понять, как происходит социализация детей в культуру, мужчина должен обратиться к собственному детству, но путь женщины — иной, ее задача — научиться понимать матерей. Важно и то, и другое; только муж­ское или только женское понимание всегда частично. Мы смо­жем создать целостное общество, только если будем применять способности, специфичные для каждого из полов, равно как и общие для обоих полов, способности человека и человечества.

Каждый шаг, оставляющий позади запутанную ситуацию, создававшуюся столетиями, болезнен и неизбежно несоверше­нен. Это порочный круг, где невозможно найти ни начала, ни конца, когда мужчины переоценивают женские роли, а жен­щины переоценивают роли мужчин, — и это приводит к высо­комерию, презрению, к отвержению части нашей человечнос­ти, доставшейся нам так дорого. Те, кто хотели бы разорвать этот круг, сами являются его продуктом, несут его в себе и вы­ражают его несовершенства каждым своим движением; они могут бросить вызов этому кругу, но разорвать его они не в си­лах. Но, обратив внимание на существование такого порочно­го круга, проанализировав его, мы сможем создать атмосферу проявления мнений, в которой те, кто придут после, выращен­ные уже при свете знания, льющемся как в прошлое, так и в будущее, смогут сделать следующий шаг. Только признав, что изменения в обществе могут совершить только те, кто каждой клеточкой своего тела чувствуют и сознают, почему эти изме­нения необходимы, сможем мы вышколить свои сердца, на­учить их терпению, чтобы строить верно и прочно, зная, что цивилизацию создают живые люди. И в этом не только плата, но и почет.