ЖЕНА

Замужняя женщина.

В русском традиционном обществе замужество считалось главным предназначением каждой появившейся на свет де­вочки. Вступление в брак рассматривалось как своего рода неизбежность: «Как ни заплетай косу, девка, не миновать, что расплетать» (то есть сменить девичью прическу на жен­скую), обязанность: «Не найдешь паренька — выйдешь за пенька» — и как моральный долг перед Богом, обществом и семьей. По русским представлениям, женщина без мужа не обладала самостоятельной ценностью. Значимость и до­стоинство в глазах людей она приобретала только будучи замужем: «Птица крыльями сильна — жена мужем красна». В народе считали, что неудачное замужество лучше, чем безбрачие: «Не та счастлива, которая у отца, а та счастлива, которая у мужа».

Потребность в замужестве обуславливалась экономически­ми и правовыми нормами жизни людей, а также их религи­озными представлениями. По законам Российской Империи женщина не имела права на земельный надел — главный источник существования большей части населения страны. Он выделялся только на «мужскую душу», то есть землю мог получить во владение только женатый мужчина, способный платить налоги, или, как говорили, «нести тягло». Кроме того, женщина не могла самостоятельно вести крестьянское хозяй­ство даже в случае владения землей, так как оно могло нор­мально развиваться и приносить доход лишь при наличии в нем и мужских и женских рук. Необходимость замужества для женщины вытекала также из представлений православ­ной церкви о невозможности интимных отношений между мужчиной и женщиной вне брака. Церковь учила: «Отноше­ния полов святы и чисты только в таинстве брака. <…> Те, кто волею Божией принимают решение никогда не вступать в брак, должны воздерживаться от всяких интимных отноше­ний, потому что это было бы изменой Богу» (11, с. 313—314).

На протяжении многих веков у русских выработался идеализированный образ «доброй» Ж. Он начал складывать­
ся, как свидетельствуют письменные источники, еще в XII— XIII вв. в лоне православной церкви. Вместе с православием, распространявшим постепенно свое господство, образ такой Ж. проникал в народную среду и с течением времени пре­вратился в «народно-религиозный» идеал. С точки зрения русского народа, это женщина, ведущая целомудренную жизнь: верная мужу, рожающая столько детей, «сколько Бог послал», умеряющая свои страсти, трудолюбивая, терпе­ливая, жертвенная, несуетная, принимающая жизнь такой, какова она есть.

Одной из главных добродетелей Ж. считалась верность мужу. В это слово вкладывался раньше более глубокий смысл, чем сейчас. Верная Ж. — это женщина, которая, как говорили, «делает мужу своему жизнь благую» и живет так, чтобы мужу не надо было «печалиться о доме своем». Она хорошая хозяйка: у нее всегда приготовлен обед, вымыта изба, веселы дети; хорошая работница: на поле все вовремя сжато, скот накормлен и подоен, напрядено и наткано на много лет вперед; заботлива по отношению к мужу, детям, постаревшим свекрови и свекру; расположена к людям: доброжелательная, гостеприимная, веселая; сердобольна: по­может в беде, даст кусок хлеба нищему или арестанту, по­жалеет несчастного. Верная Ж. «не оставит мужа из корыс­ти», будет рядом с ним в «горе и радости», будет молиться за него, если он ушел на «ратный подвиг», попал на каторгу или просто уехал на заработки. Во всех обстоятельствах жизни будет считать, что ее муж во всем прав. Естественно, что статусу верной Ж. противоположно прелюбодеяние. Измена рассматривалась как тяжкий грех, который можно было искупить лишь долгими молитвами и покаянием. Свя­щенники накладывали на таких Ж. епитимью: длительный пост и ежедневные долгие молитвы. Муж обязан был нака­зать Ж., в противном случае он сам должен был понести наказание за ее грех.

Большим достоинством Ж. считали ее покорность мужу, умение и желание выполнять все его требования. Это каче­ство ценили с давних пор. В «Домострое» (книге XVI в.), раскрывающем нравственные начала русской жизни, гово­рится: «Жены мужей своих спрашивают о всяком благо­чинии, как душу спасти, и Богу и мужу угодить, и дом свой хорошо строить, и во всем мужу покоряться, а что он накажет, то с любовью и со страхом внимать и тво­рить» (2, с. 52). Необходимость подчиняться мужу объясня­лась установлением Бога, который первым создал мужчину (Адама) и только после него женщину (Еву). Кроме того, Бог определил, что женщина должна быть покорной мужчине в наказание за грехопадение первых людей, виновницей которого была первая женщина. Своеволие Ж. не одобря­лось общественным мнением, так как оно нарушало поря­док, установленный Богом, и могло принести вред не только семье «самоволки», но и всей общине: «Дай бабе волю — заведет в неволю». Женщине, по распространенному мне­нию, не требовалось действовать самостоятельно также и потому, что она не обладала разумом — качеством, прису­щим только мужчине: «У бабы волос долог, да ум коро­ток»; «Бабий ум — бабье коромысло: и криво, и зарубисто, и на оба конца».

Если Ж. своевольна и «непокорлива», то, по русским пред­ставлениям, муж имеет полное право ее «поучить»: «Люби жену, как душу, тряси ее, как грушу». Бить ее можно было столько, сколько хочется: «Бей жену к обеду, а к ужину опять», так как «жена не горшок, не расшибешь». Считалось, что каждое битье идет Ж. на пользу: «Чем больше жену бьешь, тем щи вкуснее»; «Жену не бить — и милу не быть».

Покорность мужу воспринималась русскими женщинами как нечто естественное, существующее в пределах нормы. В старинной песне женщина обещает своему «ладе» быть «верною женою, вековечною слугою». Право мужа на побои рассматривалось как его законное право. Известный этно­граф А. Ефименко привела правдивую историю о том, как женщина пришла жаловаться в волостной суд на деверя, который ее побил. Она, требуя наказать деверя, возмущенно объяснила судье, что полное право бить ее имеет только муж, но никак уж не деверь. Соседи и родственники редко вставали на защиту Ж., которую «учит» муж, действуя по принципу: «сами скорее всего уймутся». Правда, обществен­ное мнение не одобряло мужа, который бил Ж. напрасно, нанесение ей увечий считалось преступлением, за которое виновный подлежал законному наказанию через суд.

Главной обязанностью Ж. по отношению к Богу, мужу и всему «роду-племени» было рождение детей. С глубокой древности считалось, что Ж. «для единой потреби мужу сотворена бысть — детородства ради» (9, с. 94). Идеальной Ж. всегда считалась многодетная женщина в окружении своих чад. «Жена, что лебедь-птица, вывела детей вере­ницу», — одобрительно говорится в русской пословице. Бесплодие Ж. рассматривалось как большое несчастье. «Бог не дал своих родити за мои грехи», — говорили обычно бездетные люди. Прерывание беременности и вообще укло­нение от родов считалось большим грехом (см. Чадородие). Многодетность, освященная православной церковью, была вызвана естественной любовью к детям, а также хозяйст­венными потребностями, заботой о старости. В XIX — на­чале XX в., как и в более раннее время, семья могла рас­считывать на зажиточную жизнь только при наличии взрос­лых детей, особенно сыновей. Дети для стариков были своеобразным полисом, который должен был обеспечить их в старости. По русскому законодательству старик, при отсутствии права на земельный надел и не имея детей, оста­вался вместе с Ж. без всяких средств к существованию. Русская пословица говорит: «Корми сына до поры: придет пора — сын тебя прокормит».

Ориентация общества на чадородие выработала и опреде­ленное отношение к сексуальной жизни мужа и Ж. Интим­ные отношения — «сласти телесные» — считались возмож­ными и желательными только ради продолжения рода. Все, что происходило между мужем и Ж. «не чадородия, но сла­бости ради», считалось грехом. Общественное мнение не одобряло, например, женитьбу мужчины после шестидесяти лет и замужество женщины после пятидесяти, потому что они уже не могли родить детей, но могли еще заниматься грешным «любоплотством». В деревнях было довольно ши­роко распространено мнение, что Бог дал людям возмож­ность плодиться, размножаться, а черт — получать от сои­тия удовольствие. При этом женщина получила от черта большую сексуальную силу, чем мужчина, и, пользуясь этим, постоянно провоцирует мужа на грех.

«Добрая жена», как считали русские, должна была бороть­ся «с подарком» нечистой силы, не подвергаться страстям, ибо страсти греховны и мешают организовать жизнь на пра­вильных основах, то есть как это угодно Богу. Ей полагалось не только сдерживать свои любовные желания, но и регули­ровать интимную жизнь, отвращая мужа от нее в неположен­ные дни: в двунадесятые праздники, в четыре главных поста, а также в среду, пятницу и воскресенье, в дни наиболее почитаемых праздников, в дни поминовения всех усопших, в первый день пахоты, сева, снования основы и т. п.

В то же время идея греховности чувственных удовольст­вий, привнесенная в быт православной церковью, соседство­вала с чисто языческими представлениями о необходимости «люб телесных» и вне установки на рождение детей. В «По­слании Даниила Заточника», произведении XII в., женщина говорит о своей любви к мужчине так: «Аз на тебя не могу зрети! Егда глаголеши ко мне — взираю и обумираю, и воз — дрожат ми вся уды тела моего, и вот-вот поничю на землю» (10, с. 95). В XIX в. представления русских о желательно­сти плотской любви нашли свое отражение в заветных, «потаенных» сказках, в эротических песнях, частушках, рас­сказах, анекдотах, заговорах. В этих произведениях чувст­венные желания людей раскрывались с большой непосред­ственностью:

Настасья Петровна у Миши спросила:

— О чем, Миша, плачешь, плачешь?

Чего, Миша, хочешь, хочешь, хочешь?

—• Хочу я, хочу,

На тебя, Настинька, хочу! —

Настя Мишу утешала,

На себя его вспущала:

— Подь, Мишенька!

Подь, душенька!

Подь, подь!

Во всяком случае, любовные утехи плохо совмещались с тяжелой работой. Одна деревенская женщина рассказывала:

«Хорошо-то в замужестве знаешь кто жил? Кто на работу был ленив. Мужик домой придет — она его встретит и при­ветит, ну, целый день ничего не деламши — скучно. А тут нажнешься да наработаешься, домой придешь — спать по­валишься. Какое тебе целованье? Ну, а мужик, знаешь, на бабу зуб точит» (6, с. 25)

Идеал «доброй жены», которому следовали в своей жизни крестьянские женщины, был идеалом и для предста­вителей других слоев русского общества. Это нашло свое отражение в произведениях русской классической литерату­ры. Наибольшей приближенности к образу «доброй жены» удалось достигнуть А. С. Пушкину в «Евгении Онегине» Поэт характеризовал Татьяну Ларину так:

Она была не тороплива, Не холодна, не говорлива, Без взора наглого дгш всех, Без притязаний на успех, Без этих маленьких ужимок, Без подражательных затей. Все тихо, просто было в ней.

Литература:

1. Даль В. И, Пословицы русского народа. М., 1994; 2. Домо­строй. СПб., 1992; 3. Ефименко А. Исследования народной жизни. Обычное право. Вып. 1. М., 1884.; 4. Лещенко В. Ю. Семья и рус­ское православие; XI—XIX вв. 1999; 5. Миронов Б. Н. Социальная история России. СПб., 1999. Т. 1; 6. Миненок Е. Народные песни эротического содержания // Русский эротический фольклор. М., 1995; 7. Пушкарева Н. Л. Русская женщина в семье и обществе X— XX вв.: этапы истории // Этнографическое обозрение. 1994. № 5; 8. Пушкарева Н. Л. Семья, женщина, сексуальная этика в правосла­вии и католицизме: перспективы сравнительного подхода // Там же. 1995. № 3; 9. Пушкарева Н. Л. Мать и дитя в Древней Руси // Там же. 1996. № 6; 10. Пушкарева Н. Л. Интимная жизнь русских женщин в X—XV вв. // Там же. 1998. № 1; И. Хопко Ф. Основы православия. Вильнюс, 1991.

И. Шангина