ВЫПИВКА

Средство опьянения, необходимый компонент празд­ника. В русской деревне традиция изготовления и употреб­ления спиртных напитков осмыслялась как сфера мужской деятельности. Изначально коллективное опьянение имело ритуальный смысл и служило средством выхода за гра­ницы обыденного, что способствовало установлению связи с Богом и предками (см. Мужик). Как область, находящаяся вне рамок реального человеческого мира, В. была ограни­чена для женщин и запретна для несовершеннолетних. На рубеже XIX—XX вв. ассоциация с поведением зрелого муж­чины и усиливавшееся влияние городской культуры повлия­ли на то, что в молодежной среде стала возрастать инициа — ционная семантика опьянения.

В. была обязательной принадлежностью праздничного за­столья. Хмельные напитки — прежде всего пиво, а также брага, медовуха, водка — подавались каждому гостю в ин­дивидуальных сосудах: слабоалкогольные — в чашах, чарах и кубках объемом до литра, а водка — в чарочках и рюм­ках. На общинных пивных праздниках, ссыпчинах и брат­чинах (при условии актуализации единства коллектива) спиртные напитки пили из общих сосудов — ковшей и бра­тин. В качестве главной части застолья В. организовывала его структуру: пили перед началом обеда, при каждой пере­мене блюд, в перерыве между обедом и «пирожным» — де­сертом. В. была разрешена прежде всего для женатых чле­нов общины, как мужчин, так и женщин, но для последних усердствовать, слишком часто поднимать рюмку и напивать­ся считалось неприличным. Правила хорошего тона раз­решали только пригубить рюмочку (отсюда и выражение «пить по-женски», то есть мелкими глотками). Женщины пили в основном слабоалкогольные напитки или «женское» пиво — сусло без хмеля. В некоторых местах хозяйке, при­нимающей гостей, не разрешалось пить вовсе, даже если ее настойчиво угощал гость, она должна была отказаться. Мужчины могли продолжать пир до самого утра, женщи­нам участвовать в этом считалось предосудительным. Когда женщины выходили из-за стола, пиршество превращалось в ничем не сдерживаемую гульбу, в конце которой испол­нялись «мужские» песни — разбойничьи, удалые, «срам­ные», устраивались пляски.

Характерным моментом выпивки в мужской компании было провозглашение здравицы — многолетия — каждому из присутствующих: пили за его здоровье, здоровье его жены, детей, за их долголетие. Под всеобщие крики: «Мно­гие лета, многие лета!» — братину поочередно передавали по кругу от одного человека к другому. Известный с XI в. обычай пить «заздравную чашу» в древности носил назва­ние «чин чаши». Его совершал хозяин дома или особо по­четный гость, в монастырях — игумен, на царском пиру — митрополит или патриарх. В богатых домах допетровской России «здравица» начиналась с тоста за здоровье государя

ВЫПИВКА

И государыни, патриарха, высших сановников, за победо­носное оружие, а затем уже за каждого из присутство­вавших. Не участвовать в любом из произносимых тостов означало проявить неуважение не только к хозяину дома, но и к тому, за чье здоровье пили. В то же время хозяин, у которого не произносились многочисленные «здравицы», считался неласковым и с ним не хотели знаться. На рубеже XIX—XX вв. также существовала общая ориентация на вовлечение в В. всех гостей в равной степени, для чего использовались различные шуточные приговоры, но равным образом бытовала поговорка: «Потчевать велено, а нево­лить — грех».

Если в праздники В. была необходимым и даже главным их элементом, то употребление и изготовление хмельных на­питков в будни строго ограничивалось традицией, исключе­ние составляли только важные семейные события — свадь­ба, похороны, крестины, проводы на службу и возвращение с нее (см. Проводы некрутое). В основе обычая, связывав­шего В. с праздником, лежало представление о сакральной значимости опьянения, что следовало из его посреднической функции.

В славянской древности употребление хмельных напитков на пирах рассматривалось как жертвоприношение богам. В начале пиршества жрец или князь торжественно пил из кубка в честь божества, после чего съедал часть предна­значенной для, него пищи. В этот момент он символически сливался с божеством в единое целое, при этом остальные участники пира, приступавшие к В. и угощению, получали возможность достичь такого же сакрально отмеченного со­стояния. Человек на пиру ощущал прилив жизненных сил, подъем энергии, что помогало ему подняться над обыден­ностью и слиться с божеством. Позднее опьянение продол­жало считаться необходимым для приобщения к божествен­ному, и еще долго после принятия христианства сохранялся обычай поклоняться Богу во время пиров. Об этом, напри­мер, свидетельствовали призывы к средневековым священ­никам пить во славу Христа умеренно, не более двух-трех чаш. Превышение нормы при этом признавалось уже не по­клонением Богу, а службой сатане. В «Слове о бражнике, како вниде в рай», созданном в XVII в., говорилось: «Бысть неки бражник и зело много вина пил во вся дни живота своего, а всяким ковшом Господа Бога прославлял, и часто в нощи Богу молился. И повеле Господь взять бражникову душу, и постави ю у врат святого рая Божия». В народе обычай служить Богу пирами сохранялся вплоть до XX в., а безудержное пьянство в праздник рассматривалось как угодное Богу. При этом пивные праздники символизиро­вали объединения рода, потомков и предков, а также людей и божественных сил и должны были обеспечить благо­получие общины, целостность и незыблемость структуры мироздания.

Считалось, что хмельными напитками заведуют святые угодники, а сами напитки обладают божественной сущно­стью. Это отразилось в восприятии процесса приготовления пива как священного действия, магической процедуры, пра­вильное проведение которого должно было обеспечить успех праздника или обряда. В старинной обрядовой песне пелось: «Сам Бог меды сыциць, Илля пива вариць». Пиво, приготов­ленное для коллективных праздничных пиршеств и братчин, освящалось в церкви, а в день памяти святого покровителя деревни ставилось перед его иконой. Пиво воспринималось как податель жизни и здоровья. У Бога просили жизни как кубка на пиру: «О, Господи, дай ми живу быти хотя 80 лет, пожелай ми, Господи, пива сего напиться». Это нашло отра­жение в преданиях об Илье Муромце, получившем исцеление после выпитого пива, которое преподнес ему Илья Пророк.

Полностью противоположным был взгляд на питье водки, под которой подразумевались все спиртные напитки, содер­жавшие алкоголь от 40 до 65 градусов (правило, по которому подлинной водкой считалась только 40-градусная, было уста­новлено лишь в 1902 г.). Водка, известная на Руси с XV в., получила широкое распространение в деревне в конце XVIII—XIX в. За исключением Московской, Курской, Орлов­ской и Тамбовской губ. — мест широкого распространения винокурения, еще в середине XIX в. название «водка» не употреблялось, а напитки этого ряда назывались «хлебное вино», «вареное вино», «перевар», «горящее вино», «русское вино», «житное вино», «горькое вино», «корчма», «казенка» и т. п. Монопольным правом на производство водки обладало государство. Водка приобреталась в питейных домах, кабаках, а впоследствии трактирах, и стоила очень дорого. Основная масса крестьян ее покупала для праздника или семейного торжества, но, в отличие от хмельных напитков, не запре­щалось пить водку и в обычные дни: с горя, на радостях, для преодоления тоски, в качестве лекарства. В конце XIX в. во многих местах женатые мужчины — хозяева имели обык­новение посещать трактир и пить водку по воскресеньям и праздникам. После церковной службы в трактире собира­лось все деревенское общество, он становился местом обще­ния мужиков, своеобразным мужским клубом, где обсужда­лись общественные и хозяйственные дела, решались вопросы женитьбы детей, играли в азартные игры и т. п. Парням, Женщинам, девушкам ходить в кабак было категорически за­прещено и считалось зазорным, недостойным делом. Подоб­ным образом относились и к посещению трактира мужиками в будни, такой хозяин полностью утрачивал уважение одно­сельчан. Будничные В. воспринимались как нарушение уста­новленного Богом порядка жизни, воцарение хаоса, грозив­шего гибелью привычного мира.

Это подкреплялось представлениями о водке как о дья­вольском зелье, а также тем, что вместо веселья она вызы­вала ожесточение, провоцировала на драку и убийство, давала тяжелое похмелье. Вместо приобщения к божествен­ному, она отдавала человека во власть нечистой силы — чертей, которые во множестве обитали в кабаке и спаивали пришедших туда людей. Кабак как низменное, нечистое, дьявольское место считался воплощением греха, выступал антиподом церкви, а его посещение рассматривалось как вступление в игру с судьбой, где на кон поставлены или горькая судьба пьяницы, или вечная жизнь души. Живым воплощением погибели души являлись завсегдатаи кабака — «голь кабацкая», «кабацкие ярыжки», дошедшие до полной нищеты и крайней степени унижения; считалось, что после смерти они превращались в заложных покойников и упы­рей, их не хоронили в церковной ограде, обвиняли в про­должительных засухах и эпидемиях.

К концу XIX в., с развитием отходничества и возрастаю­щим влиянием городской культуры, острота качественного противопоставления хмельных напитков и водки ослабе­вает, алкогольные напитки, оставаясь запретными для деву­шек, проникают в среду мужской молодежи. Основанием для этого служила древняя традиция ритуального опьянения посвящаемых. В славянском прошлом В. должна была спо­собствовать переходу в новое возрастное состояние, давала возможность преодолеть границы обыденного и рамки не­полноценного статуса. В упомянутом сюжете былины об исцелении Ильи Муромца пиво не только поставило героя на ноги, но и дало ему силу, сделало богатырем, посредством его Господь благословил Илью на ратные подвиги.

Для деревенских парней начала XX в. питье спиртных на­питков на праздничных молодежных собраниях и гуляньях Было одним из средств выражения возрастной состоятель­ности и демонстрации удали. Состязательно-игровое поведе­ние подвыпившего парня («скоморошество», демонстратив­ный разгул и буйство) способствовало преодолению статуса новичка, подвергающегося розыгрышам и насмешкам. В то же время опьянение ставило его над установлениями общи­ны, вне ее, подобно проходящему инициацию он временно исключался из социума, противопоставлялся ему.

Питье спиртного и приобщение к его употреблению в компании сверстников имело ярко выраженный посвя­тительный характер. Как элемент взрослого поведения В. становилась особенно привлекательной для подростков на рубеже совершеннолетия, в 13—14 лет. По воспоминаниям В. А. Инсарского о своем детстве в г. Пензе, пришедшемся на середину XIX в., тринадцатилетние мальчишки во время праздников, устраиваемых родителями, «заготовляли» себе штоф белого или красного вина, к которому докупали не­много водки, и распивали их втихомолку, в укромном месте. Делалось это исключительно из стремления к удальству. По этой же причине, освоившись с вином, они в скором времени начинали называть его «квасом», старались выпить как можно быстрее и перейти к водке, при питье которой им казалось, что они становятся «большими» и «молодца­ми». В количестве выпитого каждый старался перещеголять другого. Этот процесс был характерен и для деревни начала XX в. В отличие от пива и браги, привычку пить водку парни приобретали вдали от дома — в городах и на отхо­жих промыслах. Вернувшись, они начинали тайно, а затем и явно покупать ее в трактирах. В некоторых местах, напри­мер в Архангельской губ., редкий парень к 14—15 годам не умел пить водку.

В кругу мужской молодежи В. была одной из важных черт поведения и воспринималась как неотъемлемое возрас­тное право. На рубеже XIX—XX вв. при доминировании пива и браги в праздничный обиход парней все более вхо­дила водка, которую покупали в складчину на самостоятель­но заработанные деньги. В силу дороговизны и пришлого, «городского» характера, именно эта В. считалась в некото­рых местах наиболее престижной, так как демонстрировала финансовую состоятельность выпившего. Отправляясь на гулянье и желая затеять стычку с парнями других деревень (см. Драки) или на беседу к девушкам, а иногда и после нее, когда начиналось хождение по деревне с песнями под гармошку, парни распивали бутылочку для веселья и храбрости. Поведение подвыпившего соотносилось с такими предписанными традицией удалому «молодцу» характеристи­ками, как самоуверенность, раскрепощенность и кураж.

Повсеместно общественное мнение допускало только лег­кое, «веселое» опьянение. Напиваться до бесчувствия счита­лось неприличным, слишком пьяного, балагурившего парня девушки не жаловали, могли не пустить на беседу, отказаться сидеть рядом и играть с ним, а если он нарушал порядок или сквернословил, его выводили с собрания его же товарищи. Но в некоторых местах «кутеж» и пьяные «подвиги», к числу которых относились задиристость, нецензурная брань, фри­вольные выходки, буйство, были предметом гордости и хвас­товства. Среди молодежи Фетинской вол. Вологодского у. умение пить считалось похвальным. Иной раз подвыпившая компания даже прогоняла трезвого с места общих собра­ний, а очень пьяному, наоборот, сочувствовали и оказывали честь. Если он приходил к девушке, с которой гулял (см. Уха­живание), та «приголубливала» его, сама скручивала ему па­пиросу, раздевала и укладывала спать. «Подвиги» пьяного пересказывались, и чем больше он буйствовал, чем больше обошел деревень и продемонстрировал, таким образом, свою «удаль», тем больших почестей и славы его удостаивали сверстники. Поэтому подвыпившие парни «для показа» на следующий день после кутежа специально рассказывали девушкам о том, где и сколько они пили водки, кто угощал их или давал на нее денег, как затем они дрались и т. п. Вни­мательно слушая подобные рассказы, девушки сочувствен­но «ойкали». Здесь парень даже мог попросить у девушки, с которой гулял, денег на В.

Женатые крестьяне не осуждали парней за употребление некоторого количества спиртного по праздникам. В конце XIX в. в Пошехонском у. Ярославской губ. административные циркуляры, имевшие целью пресечь происходившие по при­чине В. на праздничных беседах драки и ссоры, не достигали желаемой цели именно потому, что женатые крестьяне не ви­дели в таком «молодечестве» парней особого вреда и не за­прещали В. Взрослые не только признавали это право за пар­нями, но и сами угощали в праздники всю парнишескую артель, зашедшую поздравить хозяев. В Новгородской губ. за поздравление парни получали ведро пива и, стоя в ряд у по­рога избы, по очереди черпали его ковшиком и пили, произ­нося здравицы. Часто перед взрослым застольем парней уса­живали за стол и потчевали каждого «рюмочкой». Особенно были распространены угощения парней деревни пивом во время гуляний рекрутов (см. Проводы некрутое).

Парни и сами по большим праздникам устраивали для себя, а иногда и для пришлых парней пирушки в складчину. Подобные складчины на беседах в Вологодской губ. назы­вались парнями «раздуть кадило», при этом «вином» уго­щали и девушек, стараясь напоить их, несмотря на отказы. В Юрьевском у. Владимирской губ. основным угощением на пирушке в престольный праздник служило домашнее вино, которое для парней «отливали» хозяева нанятого ими дома; вместо вина могли дать и рубль или два на гулянье. Если же пирушка происходила в доме родителей одного из пар­ней, то не считалось грехом «уворовать» вино, на что роди­тели смотрели сквозь пальцы. Добытого вина обычно хва­тало на первый день праздника, во второй же парни ски­дывались, покупая кроме вина еще и гостинцы девушкам. Гулянками с В. заканчивались обычно и календарные обхо­ды ряженых, колядовщиков, волочебников, вьюнишников и т. д. Составной частью некоторых игр ряженых также был сбор денег для парнишеской пирушки. В конце XIX в. в Псковской губ. во время устраиваемой парнями игры в свадьбу за шуточное венчание каждый из парней — «женихов» должен был заплатить от 10 до 50 копеек, при этом игра продолжалась до тех пор, пока необходимая на «общий кутеж» сумма не была собрана.

В традиции славянских народов совместная В. локальной группы мужской молодежи по праздникам или в конце со­вместных обрядовых действий была важным объединитель­ным фактором, призванным утвердить существование и за­крепить единство группы. Кроме того, она демонстрировала избранность ее членов и замкнутость ее социального про­странства для непосвященных. Во время подобных празд­ничных пирушек в ряды молодежного объединения прини­мали новых членов. У украинцев взрослые парни сначала звали подростка колядовать на Рождество, а затем в конце Святок приглашали на вечеринку с угощением и танцами, неделю спустя парню полагалось угостить пивом или водкой

Всех парней — поставить магарыч. Только после этого его признавали взрослым и полноправным членом «громады». У русских объединительное и выкупное значение В. про­явилось в широко распространенном обычае, когда парни одной деревни потчевали водкой группу парней из сосед­ней, чтобы получить право участвовать в их гулянье или посиделке. Чужих парней, предварительно не угостивших хозяев, вовсе не допускали на деревенское гулянье, избива­ли, а девок прогоняли по домам. В Вологодском у. парни, чтобы «не напугать девушек» во время беседы, поджидали провинившихся чужаков на улице. Но тем часто удавалось избежать наказания благодаря девушкам или хозяевам избы, которые почти всегда принимали сторону пришельцев и тайно выводили их за ворота. Таким образом, В. выкупалось членство в локальной группе, осознаваемое как право уха­живать за девушками, считаться женихом.

В этом обычае нашли отражение представления о соеди­няющем начале хмеля, обладающем ярко выраженной брач­ной семантикой. У восточных славян в период Киевской Руси, как и у многих других народов, совместное пиршест­во, обязательным компонентом которого являлась В., симво­лизировало принятие чужака в род, изменение его бесправ­ного статуса на полноценный. Идея становления личности (созревание, переход из природного в культурное, из незре­лого в зрелое) наряду с идеей брака (как соединения жен­ского и мужского начала) нашли отражение в свадебном и календарных обрядах, в хороводных и посиделочных играх, популярным образом, в которых был хмель, а частым мотивом — варка пива. Это предопределило выкупное зна­чение В. как права на ухаживание, а в дальнейшем на же­нитьбу.

Литература:

1. Инсарский В. А. Половодье. Картины провинциальной жизни прежнего времени. СПб., 1875; 2. Морозов И. А. Женитьба добра молодца. М., 1998; 3. Шангина И. И. Хмельные напитки // Рус­ский праздник. СПб., 2001. С. 615—621; 4. Шангина И. И. Питей­ное заведение // Там же. С. 416—420; 5. Архив РЭМ, ф. 7, on. 1, д. 152, 180, 183.

В. Холодная