ТКАЧЕЯ (ТКАЧИХА)

Женщина, занимавшаяся изготовлением тка­ней.

В русской деревне ткачество и все работы, предварявшие и заключавшие его (от выращивания льна и конопли до от­беливания готовых холстов), находились в руках женщин и определяли годовой ритм их жизни. Весной надо было под­готовить семена льна и конопли к посеву; затем с Олены — льняницы (21 мая / 3 июня) — посеять; в конце июня — прополоть; в августе — теребить (после уборки ржи) и про­сушивать снопы; до середины сентября — мочить в пруду или «росенить» на лугу для освобождения волокон от скле­ивающего вещества; в сентябре — молотить для получения семян; затем до Рождественского поста — мять льняные и конопляные стебли, а следом трепать и чесать волокна раз­личными орудиями для освобождения от коры; с Филиппова дня (15/28 ноября ) до Рождества Христова, иной раз и до Масленицы — прясть; далее всю весну от Масленицы или дня св. Евдокеи (1/14 марта) до начала сельскохозяйствен­ных работ — сновать основу и ткать, ранней весной — белить холсты на снегу. В этой череде работ только пахота и сев осуществлялись мужчинами, так как, по представле­ниям русского народа, поле, вспаханное и засеянное жен­щиной, не даст плодов (см. Пахарь, Сеятель). Вся эта работа была очень трудоемкой, и недаром в одной из легенд рас­сказывается, что Бог, поручив женщине обработку льна, прядение и ткачество, наказал ее этим за первородный грех. Заняты такой работой были как девушки, так и замужние женщины. Девочек начинали приучать к ней с семи-восьми лет, так что они к пятнадцати годам знали весь технологи­ческий процесс переработки льна и конопли. Однако в рус­ской деревне ткачество обычно воспринималось как жен­ское занятие, а прядение — как девичье (см. Пряха).

Крестьянской семье требовалось огромное количество тканей. Они использовались не только для шитья одежды, изготовления платков, постелей, скатертей, полотенец, шири­нок, но и шли на продажу, на вклады в церковь, на оброк

Помещику, ими расплачивались с коновалами, пастухами и т. п. Ткань и предметы, изготовленные из нее, составляли немалую долю девичьего приданого. Во многих деревнях Европейской России в приданое могло входить до ста по­лотенец, не говоря уже о скатертях, простынях с подзо­рами и т. п.

Обработка льна и изготовление тканей сопровождались множеством разнообразных ритуальных действий. В период подготовки к посеву льна и конопли они были аналогичны ритуалам, связанным с выращиванием зерновых культур (см. Жница), и направлены на обеспечение роста и плодо­ношения их. Это катания во время Масленицы с гор на санках и донцах прялок, а также катание старух по полям в Чистый понедельник (первый понедельник после Маслени­цы). Считалось, что такие катания стимулируют рос льна, благодаря этому он будет «чистым и долгим». Во время Мас­леницы проводились также обрядовые действия эротическо­го характера, необходимые для активизации производитель­ных сил земли и, соответственно, роста льна. Так, в Орлов­ской губ. мужика с длинной фальшивой бородой из льна сажали на санки, давали в руки прялку и заставляли прясть. Бабы возили его по деревне и пели:

Масляна-кургузка, Без тебя нам жить грусна, Сыр масла пализала, Нам дурам не сказала, Я на улице была, Я видела драку,

Разарвала сарафан па самую с…

В Вознесение женщины, отправляясь на льнище, устраи­вали трапезы с яичницей, а затем бросали ложки вверх с приговорами: «Родись, лен, такой-то здоровый» — или ка­тали по земле дьякона либо священника, служивших моле­бен на льняном поле, с возгласами: «Уродися, лен, долог, как у дьякона волос» и т. п. Во время стлания льна на лугах женщина приговаривала: «Улежи-ко, мой ленок, белый да мягкой, в китову жилу, в Комарову кость, не бойся ни ветру, ни вихрю, ни частого дождичка, ни красного солнышка» (2, с. 159—160). Много ритуалов было связано с прядением (см. Пряха).

Процесс ткачества также обставлялся ритуальными дейст­виями и запретами. Прежде всего, ткачество требовало от женщины «чистоты». Это означало, что она не могла ткать во время менструаций, которые считались воплощением женской нечистоты. Перед началом снования пряжи для ткацкого стана запрещалось соитие с мужем, необходимо было попоститься, вымыться в бане, переодеться в чистую одежду. Работу начинали в «легкий» день, рано утром, же­лательно в полнолуние. Считалось удачным начать снование основы в день, на который в прошедшем году приходил­ся праздник. Запрещалось сновать и ткать в понедельник, потому что это тяжелый день, неблагоприятный для работы, также в пятницу, субботу и в праздничные дни. Особенно жестким был запрет на тканье в пятницу, этот день издрев­ле пользовался особым уважением на Руси, с ним был свя­зан женский мифологический персонаж в облике красивой молодой женщины, которую называли Пятницей. Ее образ в дальнейшем сливается с христианской святой мученицей Параскевой, которую стали называть Параскевой-Пятницей, Параскевой-Льняницей-Трепальницей. Запрет в день пят­ницы на все прядилыю-ткацкие работы объяснялся страхом засорить глаза св. Параскеве, исколоть ее веретенами, чел­ноками. Кроме того, нельзя было ткать в Святки (период между Рождеством и Крещением), то есть в период, когда, по народным представлениям, зарождался — «изготавливал­ся» — новый солнечный год. Если ткать в это время, то мир может быть «неправильно соткан».

Весь сложный процесс получения женщиной ткани рас­сматривался на мифологическом уровне как жизненный путь льна/конопли, который уподобляли жизни человека. В песнях, загадках, хороводных играх последовательно рас­сказывается о зачатии льна, его росте, созревании, превра­щениях в волокно, нить, ткань, в рубаху (скатерть, поло­тенце). При этом своим рождением, жизнью, превращения­ми и завершением жизненного пути он обязан женщине. В старинной песне жизнь льна проигрывается так:

Под дубравою лен, лен, Под зеленою лен, лен. Уж я сеяла, сеяла ленок, Уж я, сея, приговаривала, Чеботами приколачивала: «Ты удайся, удайся, мой лен, Ты удайся, мой беленький, Полюбися, дружок миленький!»

И далее подробный рассказ: «Я полола, полола ленок… / Уж я дергала, дергала ленок… / Уж я стлала, стлала ленок… / Я сушила, сушила ленок… / Уж я мяла, я мяла ленок… / Я трепала, трепала ленок… / Я чесала, чесала ленок… / Уж я пряла, я пряла ленок… (9, с. 303—306). При этом лен и ко­нопля, как и человек, принимают разные обличья, страдают, перевоплощаются, завершают свой жизненный путь и воз­рождаются в новом качестве. В загадке о «страданиях и пре­вращениях» льна говорится так: «Били меня били, били коло­тили, по полю валяли, на части рвали, в чины производили, на престол посадили». В песнях, прежде всего свадебных, идет постоянное сопоставление страданий льна и конопли со страданиями девушки:

«Конопля, конопля, зеленая моя! Что ж ты, конопля, невесело стоишь?» — «Ах, как мне, конопле, веселой стоять? Снизу меня, коноплю, водой подмыло, Поперек меня, коноплю, бурей сломило,

Сверху коноплю воробьи клюют!» — «Девка ты девушка, девушка красная! Что же ты, девушка, невесело сидишь?!» — «Ах, как мне, девушке веселенькой быть? Мой батюшка хочет меня замуж отдать, А мачеха хочет в черницы постричь! Мой батюшка пошел бояр собирать, А матушка пошла за игуменью».

В обрядах и обрядовом фольклоре процесс выращивания льна и изготовления из него тканей осмыслялся как «тво­рение мира», а женщина-Т., дающая жизнь ребенку, то есть превращающая природное (неоформленное) в вещи, принад­лежащие культуре, выступала как творец мира, демиург. Такая миссия Т. давала ей полномочия в случае какого-либо потрясения, угрожающего мировому порядку, восстановить нарушенное равновесие, «соткав» мир заново. Это нашло свое отражение в ритуале изготовления «обыденной нови­ны» — ткани, сработанной за один день или (чаще) за одну ночь. Обыденные ткани женщины делали во время сти­хийных бедствий для защиты своего села от эпидемий, эпи­зоотии, иногда от засухи или, наоборот, проливных холод­ных дождей с градом. Они собирались вместе в одном доме, приносили кудель, из которой напрядали нитки, сучили их, перематывали с веретена на вьюшки и цевку утка, сновали основу и к утру изготавливали полотнище ткани — полотен­це. Его обносили вокруг села, затем в случае эпизоотии про­гоняли под ним скот, при эпидемии пропускали людей, далее служили молебен, после чего ткань жертвовали в цер­ковь, часовню, могли вывесить на придорожном обетном кресте или сжигали вместе с орудиями прядения и тканья. Сакральность и магическую силу обыденному полотенцу придавали полнота и завершенность технологического про­цесса, а также его «спрессованность» во времени. После этого считалось, что нарушенный порядок восстанавливался, создавался «нормальный мир», необходимый людям.

Литература:

1. Агапкина Т. А. Мифопоэтические основы славянского народно­го календаря. Весенне-летний цикл. М., 2002; 2. Бернштам Т. А. Мо­лодежь в обрядовой жизни русской общины XIX — начала XX в. Л., 1988; 3. Зеленин Д. А. «Обыденные» полотенца и обыденные храмы. (Русские народные обычаи) // Живая старина. 1911. Вып. 2. С. 1—20; 4. Кабакова Г. И. Антропология женского тела в сла­вянской традиции. М., 2001; 5. Кабакова Г. И. Полесская народная антропология: женский текст // Восточно-славянский этнолингви­стический сборник: исследования и материалы. М., 2001; 6. Макси­мов С. В. Нечистая, неведома и крестная сила. М., 1996; 7. Некрыло — ва А. Ф. Круглый год. М., 1991; 8. Новичкова Т. А. Русский демоно­логический словарь. СПб., 1995; 9. Поэзия крестьянских праздников Л., 1970; 10. Толстой Н. И. Язык и народная культура. Очерки по славянской мифологии и этнолингвистике. М., 1995.

И. Шангина