СТАРУХА (СТАРКА, БАБУШКА)

Женщина, по возрасту утратившая способность к деторождению и снявшая с себя обязанности хозяйки. Возраст, определявший у женщины старость, начи­нался с 45—50 лет, когда она переставала «носить на себе», то есть у нее прекращались регулы: «В сорок лет у бабы крови перестают, так вот уже и старая». Относительная гра­ница старости у женщин зафиксирована широко распро­страненной поговорке: «Бабий век — сорок лет». Представ­ление о возрастной границе прочно утвердилось в сознании общины, осуждавшей женщин, вступающих в брак после сорока пяти лет.

Указателем возрастных изменений была одежда. Стару­шечья одежда, как и стариковская, по маркировке прибли­жалась к детской. В верхней одежде пожилых людей преоб­ладали темные тона — от синего до черного, а в натель­ной — белый цвет. По подолу рубахи или передника могла идти вышивка в виде тонкой красной полоски. Значитель­ное уменьшение орнаментации сопровождалось изменениями

В крое: одежда приобретала мягкость, становилась более бесформенной и удобной для ее носителя. Верхняя одежда утрачивала признаки мужской или женской (то же наблю­дали и у маленьких детей). В обуви стариков главным ка­чеством становится удобство и мягкость. В Вологодской губ. С. носили на ногах «шоптаники». Их плели из отрепьев, остающихся после обработки льна. В доме С, которые уже не были хозяйками, позволялось ходить без понёвы, юбки или сарафана, в одной только рубахе с пояском. Женщины в Воронежской губ. после 50 лет сменяли твердую кичку на мягкий низкий головной убор — шлык, светлый головной платок заменялся на темный, концы его завязывали под под­бородком, в отличие от хозяек, повязывавших его концами назад. В северных губерниях, где основной одеждой был сарафанный комплекс, носили старинного покроя косоклин — ники синего или другого темного цвета. В южных губер­ниях, где характерен понёвный комплекс, поясная одежда отличалась меньшим количеством вышивки, нашитых цвет­ных лент, особенно красных. После 40—45 лет женщина сменяла тяжелую понёву на легкую «простушку». В Мещер­ском крае, как правило, понёву носили до самой старости, хотя С. иногда не возбранялось показываться и без нее, в старушечьем навздевнике или шушпане — «на старуху кто посмотрит». В южно-русском головном уборе — «соро­ке» на очелье в старушечьем варианте появлялась белая не — зашитая полоса. Рубахи С. лишались постепенно вышивки, а у очень старых орнаментировались белой нитью, что сбли­жало их с маркировкой покойников. Старушечьи пояса — темного, чаще черного цвета. Одежду С. шили их замужние дочери, хотя жили они со своими сыновьями и невестками. Овдовевшая С. использовала на одежду накопленный преж­де лен и холст. В народе говорили, что на старость женщи­ны копили лен, «как невеста к свадьбе».

Женщины, перешедшие в категорию С, спали отдельно от Стариков, вместе с внуками. При встрече старые женщины первыми здоровались со стариками, а молодежь и взрос­лое население «сами вперед кланялись» старикам и С. Назы­вали С. бабушкой, с прибавлением имени (бабушка Ульяна). С, сдавшие болыпину, переставали участвовать в хозяйст­венной деятельности, ходить на жатву, стряпать, в доме они становились няньками, спутницами внуков во время сбора грибов и ягод. Занимаясь детьми, они уже не распоряжались хозяйством, не могли угощать прохожих, не ставили квашню, не пекли хлебов (см. Болъшуха), в их ведении была лишь вы­печка просфор для причащения.

Были семьи, где домашние жалели С. совсем мало или не жалели вовсе, считая, что «пора костям на место»; «их на том свете уже с фонарями ищут»; «на старух смотреть, так и не жить». Лечить стариков и С. считали за грех. Повсеместно было распространено мнение, что долго живущие люди «зае­дают чужой век», то есть отнимают часть жизни молодых.

Такое представление доминировало особенно там, где стари­ков было мало, а С. — много. Так, в Поморье старики редко доживали до старости, они гибли на промыслах, умирали от тяжелого труда в сравнительно молодые годы, дома остава­лись С.-вдовы. Долго живущих С. считали ведьмами, кол­дуньями. Верили, что у долго живущих кровь течет по двум жилам. Это означало, что они обладали повышенной жизнен­ной силой, потому длительное время могли оставаться здоро­выми, сильными, отнимая эту силу у других, а после смерти способны за собой «увести из семьи» еще двух человек.

В доме для С. отгораживали угол за занавесочкой, где та проводила почти все время, а если была возможность, то строили ей отдельную келью. Мать-С. после раздела иму­щества между женатыми сыновьями всегда оставалась в ста­ром доме — «на своей подошве». Вполне вероятно, что ста­рики предпочитали оставаться в старом доме из-за поверья, по которому в новом жилище прежде умирал тот, кто пер­вым входил в него, а как правило, в дом запускали вначале кошку либо старики заходили первыми.

Чувствуя приближение старости, старики, особенно С, становились более набожными. Они строго соблюдали все посты и запреты, особенно часто постились в первую пят­ницу на первой неделе Великого поста, поскольку считали, что тот, «кто постится сию пятницу, тот внезапной смертью не умрет», также накануне Крещения, до момента освя­щения в церкви воды, а в Петров или Успенский пост один раз в сутки ели сухарики с водой. В день Усекновения гла­вы Иоанна Предтечи (29 августа /11 сентября) церковь налагает пост, но многие набожные С. за неделю до празд­ника добровольно постились и в самый праздник не ели ничего шарообразного, имеющего подобие головы: ни кар­тофеля, ни яблок и пр. Старые люди, преимущественно С, не довольствуясь соблюдением установленных постов, дава­ли обещание соблюдать пост еще по понедельникам — понедельничали; кроме того, обязательно постились в среду и пятницу. Усердное соблюдение постов считали необходи­мым для облегчения души, для ее «не трудного» перемеще­ния в «иное» пространство. В праздничные и воскресные дни немощные С. не ходили в храм, а вместе с внучатами все время богослужения молились дома.

С, находившиеся в «чистом» возрасте, не имевшие поло­вых сношений, принимали на себя устойчивые социальные обязанности в общине. Они становились знахарками, пови­тухами; исполняли плачи на похоронах вместо родственниц умершего, если те были не искусны в этом, обучали плачам более молодых, выступали в роли подголосниц на свадьбах. Подголосница помогала невесте плакать, причитать при про­щании с подругами. На свадьбах С. выступали в роли рев­нительниц старинных обычаев — «соблюдали старинку», следили за порядком следования ритуалов и передавали зна­ния против порчи молодому поколению женщин.

Как люди близкие к пределу земной жизни, С. и пожи­лые женщины становились незаменимыми участницами по — хоронно-поминальных обрядов. В их обязанности входило изготовление погребальной одежды для себя и мужа, саваны и похоронную одежду для замужних женщин также могли приготовить только пожилые (см. Смертная одежда). Боль­шинство ритуальных действий, связанных с покойным, со­вершали исключительно старики и С: обмывали и одевали. За это их одаривали чем-нибудь из одежды покойника. При­чем для обмывания мужчин предпочитали приглашать вдо­вых старух, считая, что, несмотря на старость, «черт силен» и замужняя женщина может «иметь грех», а потому не может считаться вполне чистой для совершения ритуальных действий. В ведении С. находилось зажигание свечей, при­готовление убранства гроба, вынос за ворота щепок от гроба; раздача милостыни — коржиков с медом и бубликов по дороге за гробом до могилы. Их приглашали на ночь си­деть с покойником — стеречь душу, «чтобы покойнику веселее было». Во время «сидения» полагалось вспоминать покойника, его добродетели; ему наказывали передавать поклоны при встрече с умершими родственниками и знако­мыми. Утром уходили со словами: «Слава тебе, Господи, по — ночевали ночку, хоть бы мне кто так поночевал». За ночное бдение их угощали. С. были непременными участницами и распорядительницами на поминальных обедах.

Составляя единую ритуально чистую группу с вдовами и старыми девами, С., утратившие способность к деторожде­нию, относились к категории имеющих статус девственно­сти, в данном случае возвратной, обладающей характери­стикой чистоты. Поэтому они принимали участие в обрядах ограждения общины от различного рода опасностей, напри­мер в «опахивании» села против мора, в обрядах вызывания дождя. В Орловской губ. С. выполняли такой обряд ночью, когда все уснут. С. брала ведро, шла к реке, набирала воды и, не оглядываясь, ни с кем не разговаривая и смотря на небо, читала трижды «Отче наш» и «Богородицу». Воду она несла на пашню, дочитав молитвы, выливала воду. И так по­вторяла три раза. После этого, сделав по три поклона на все четыре стороны, уходила домой. Этот обряд могла исполнять только та С., которая весь век провела благочестиво, непо­рочно как до замужества, так и после.

Вместе с тем С. участвовали в изготовлении «обыден­ного» (сотканного в один день) полотна и в выгоне скота во время эпидемии. Этот обряд выглядел следующим образом: в начале лета вечером в избе собирались С. и девочки — подростки с прялками, веретенами и льном. Девушки пряли, С. сновали — ткали. Тканье производилось втайне от остальных, внеся станок, складывали его поскорее, наклады­вали основу и ткали. К рассвету старались выткать полотно по длине равное ширине улицы. Как только полотно было готово, разбегались по домам, чтобы оповестить домашних

И ближайших соседей. Все шли на улицу, гоня впереди себя скот. Несколько старых женщин выносили полотно на край села и расстилали его через улицу. Весь скот деревни про­гоняли через полотно, строго следя, чтобы ни одна взрослая женщина не переступила его. Полотно и остатки кудели сжигали до восхода солнца.

Вся ритуально-нормативная практика крестьянской общи­ны находилась в ведении С, они были носительницами и трансляторами для следующих поколений знаний об обрядах и обычаях, поскольку ритуально-магический опыт женщи­нами обретался постепенно.

Литература:

1. Адоньева С. Б. О ритуальной функции женщины в русской традиции // Живая старина. 1998. № 1; 2. Гринкова П. П. Родовые пережитки, связанные с разделением по полу и возрасту // Совет­ская этнография. 1936. № 2; 3. Попов Г. Русская народно-бытовая медицина. По материалам Этнографического бюро кн. В. Н. Тени — шева. СПб., 1903; 4. Селиванов В. В. Год русского земледельца. Зарайский уезд, Рязанской губернии. Рязань, 1887.

Н. Прокопъева