СЕЯТЕЛЬ
Крестьянин, осуществлявший посев зерновых и технических культур.
С точки зрения традиционного мировоззрения, мужик, засевая поле, выполнял главную функцию хозяина — обеспечивал семью пропитанием. Особое значение перед началом сева имел молитвенный контакт с высшими силами и Богом, а также контакт с землей, выраженный в ритуализированных действиях, которые содержали архаическую семантику
Ее «оплодотворения» и передачу ей плодородной силы. Поэтому, во-первых, сев должен был осуществляться мужчиной, участие в нем женщин считалось грехом: «С землей работать не ее [бабы] дело. Землю только поганит…»; «Самим Господом положено, чтобы сеял мужик, потому бабе сеять грех»; «Раньше в поле с севалкой ни одной бабы не увидишь, ну и урожаи были хорошие». Вторым обязательным условием считалось проведение сева здоровым и нестарым человеком, обладавшим социальной полноценностью и высоким личным статусом, демонстрировавшим обладание высокой степенью плодородной силы. Третьим качеством засе — валыцика могла быть богоизбранность, на которую указывал выпадавший ему жребий. Все три качества соотносились со статусом общественного засевалыцика, действия которого должны были обеспечить благополучное начало сева для всей деревни.
Обычно на сход собирались все женатые мужчины-хозяе — ва, за исключением больных. Голосованием или жребием они избирали на почетную должность первого засеваль- щика, человека с «легкой рукой», счастливчика. Вот как об этом пелось в одной из смоленских песен:
Сидят мужичье, мужи честные, Они радуют раду добрую… «А хто ж у нас щасливый муж, Щасливый муж, хозяинушка? И он же у нас на запашичках, И он же у нас на засевычках…»
В Демянском у. Новгородской губ. для жеребьевки в шляпу кидали косточки и каждый хозяин, обнажив голову, вытаскивал одну. Тот, кому доставалась косая косточка — «косынка», становился засевалыциком. Во Владимирской губ. при выборе засевалыцика руководствовались прежде всего репутацией кандидата. Обычно в С. избирали человека богобоязненного и благочестивого, семья которого считалась наиболее благополучной, дружной и удачливой. В случае успеха он мог засевать не один год подряд, а после его смерти право на первый сев переходило по наследству к сыновьям. Мотив благополучности хозяйства как отражение наличия мужской производящей силы, соотносимой с потенцией, предопределил то, что в некоторых местах из числа претендентов исключали стариков, говоря, что их «черед уже вышел». В Московской iy6., если жребий падал на хозяина старого или больного, он перепоручал засев своему сыну, за чем внимательно следило сообщество, иначе общественный засев считался недействительным и выбирался новый засевалыцик. В то же время в других местах участие стариков в засеве считалось наиболее предпочтительным ввиду их «чистоты» и особой близости к Богу. Самого старого жителя деревни, даже если он уже не мог ходить, сыновья привозили на телеге в поле и выводили, поддерживая под руки, на пашню. Старик брал горсть из лукошка, в котором смешали свое зерно все хозяева деревни, и бросал ее на пашню, после чего каждый мог начинать сев на своей полосе.
В избрании человека на должность первого засевалыцика, а в особенности при выпадении ему этого жребия, крестьяне видели проявление милости Божьей, поэтому часто в этом качестве утверждали священника — «божьего человека». В Раненбургском у. Рязанской губ., чтобы заручиться поддержкой вышних сил перед севом, на Пасху, священника приглашали отслужить общий молебен на околице села. Деревенский староста выносил стол, ставил на него сосуды с водой и овсом, а крестьяне клали по пирогу от каждого двора. После молебна священник, окропив хлеб и зерно, символически засевал — разбрасывал овес горстями на все стороны, а мужики ловили его шапками или полами одежды, чтобы добавить к своему посевному зерну. В Лихвин — ском у. Калужской губ. молебен, на котором присутствовала вся деревня, устраивался в день засева яровых на краю поля. Там устанавливали стол, на нем была чаша со святой водой, свечи и несколько караваев хлеба. За столом, спиной к полю и лицом к священнику, выстраивались крестьяне с иконами в руках. Отслужив молебен, священник производил засев, кидая горсть зерна из севалки (в которую от каждого двора ссыпалось по горсти) на пашню, а после этого в сопровождении дьячка, несшего чашу с водой, обходил участки всех хозяев и кропил их святой водой. Следом за священником шел общественный засевалыцик — крестьянин, «распочинавший» сев. В Смоленской губ. схожий молебен совершался в день сева озимых.
Осознание сева как священного акта повлияло на формирование в семье обычая перепоручать его начало старику или мальчику. В этом русская традиция перекликалась с представлениями белорусов о зависимости удачного сева от «невинности» его исполнителя, от степени его физической и моральной чистоты. Требование чистоты отразилось и в обычаях, предшествовавших выезду С. в поле: он обязательно мылся в бане, надевал чистую праздничную одежду, иногда рубаху, в которой принимал причастие; хозяйка наводила в доме чистоту и порядок, покрывала стол чистой скатертью. Эти действия чаще всего объясняли стремлением сохранить хлеба, которым предстояло уродиться «чистыми», лишенными сорняков. Иногда при избрании семейного засевалыцика использовали элемент богоизбранности. Если семья включала нескольких лиц мужского пола, а тем более уже женатых, на засевалыцика указывал жребий. Для жеребьевки могли воспользоваться испеченными в среду на Крестопоклонной неделе Великого поста «крестами», в один из которых запекали нательный крестик, монету или зерно. Тот, кому доставался отмеченный «крест», даже если это годовалый ребенок, должен был засевать.
И все же предпочтительным семейным засевалыциком являлся зрелый мужчина — хозяин. Это мотивировалось представлениями о севе как об акте оплодотворения земли, передаче ей мужской производящей энергии. На что указывает комплекс предписаний, регламентировавших поведение и одежду С. При посеве зерновых он должен был идти по пашне босиком, без шапки, без пояса (чтобы не сдерживать рост злаков). В некоторых случаях зерно, предназначенное для посева, полагалось нести в старых мужских штанах, а в севалку или штаны С. класть яйца, которые затем крошили и разбрасывали вместе с зерном или целиком зарывали в землю. Бытовало убеждение, что в качестве колдовского приема хозяину нужно начать сев в полночь голым, тогда урожай будет особенно обильным, а колос «ядреным». Наиболее ярко оплодотворяющая символика обнажения С. проявлялась при посеве льна и конопли: в Брянской обл., выйдя на поле, мужик спускал штаны до колен, чтобы лен рос ему по пояс; посев производили без штанов или в обнаженном виде и в некоторых уездах Вологодской, Симбирской, Московской и Олонецкой губ.; в Поречском у. Смоленской губ. до или после сева мужик голым объезжал поле на лошади. Идею оплодотворения земли содержат магические действия хозяина и хозяйки, символизировавшие Соитие: катание и кувыркание по житу в день начала сева или в Юрьев день. В Трубчевском р-не Брянской обл. прежде чем начать сев хлеба, баба с мужиком катались по участку земли, «чтоб жито двойные колосья родило».
Статус С. включает в себя выполнение роли жреца при вступлении в молитвенный контакт с Богом и небесными силами, при испрашивании у них благополучия и доли для своей семьи. Священность акта посева обусловлена и тем, что хлеб (рожь, жито) назывался в народе «божьим даром», «духом святым» и считался воплощением самого Бога. О связи мужской функции сеяния с верховной сакральной силой говорят словесные формулы, ему сопутствовавшие. Часто они ограничивались молитвой «Отче наш» или призывом: «Благослови/зароди, Господи», но в некоторых местах при засеве сохранилась традиция произнесения особых молитв. Например, в Ярославской губ., бросив первую горсть, С. крестился, кланялся на все четыре стороны и говорил: «Дай, Боже, урожай всем православным христианам»; в Тверской губ. при засеве приговаривали: «Народи, Господи, с полосьмины три осьмины, народи, Господи, на птиц небесных, на всю нищую братью и на всех православных», а в Московской: «Пошли, Господи, милость свою на всякую долю, на нищую долю, на сиротскую долю, на птиц небесных, на свое семейство». Обращаясь за помощью к Богу или наиболее почитаемому святому, С. устанавливал связь с ними и заключал договор, благодаря которому его действия приобретали способность обеспечить прокормление не только для своей семьи, но
И для всех людей, вне зависимости от социального статуса, а также для зверей, птиц и скота. При этом упоминание птиц, а также нищих могло символизировать заботу о доле умерших, так как они нередко выступали в роли посредников между миром предков и миром потомков. Так, молитва С. об изобилии подразумевала идею всеобщего прокормления и обеспечивала поддержание благополучного существования мироздания.
1. Бернштам Т. А. Молодежь в обрядовой жизни русской общины XIX — начала XX века. Л., 1988; 2. Кабакова Г. И. Антропология женского тела в славянской традиции. М., 2001; 3. Левкиевская Е. Е. Магическая функция хозяина в восточнославянской традиционной культуре // Мужской сборник. Вып. 1. М., 2001.
В. Холодная