ПОКОЙНИК (ЖМУРИК, УМИРАШКА, МЕРТВЕЛЬ, ГОЛОВА)

Чело­век, избывший свой век, усопший, отошедший, преста­вившийся, побывшийся, скончавшийся. По традиционным представлениям смерть происходит вследствие истощения жизненной энергии. По прошествии года и совершении всех поминальных обрядов П. переходит в разряд родите — лей-предков.

В традиционной культуре различали «свою смерть» и «нечистую» — преждевременную. К умершим «своей», естественной смертью относили тех, кто умер от старости, они принимали образ предков-родителей. Йх почитали и не­однократно поминали в течение года. «Нечистая смерть» — неестественная, преждевременная, в молодые годы. Умер­ших такой смертью опасались, ждали от них неприятностей. Считалось, что такие П. могли выходить из могил в сумерки и ночью, посещать дом, родственников, знакомых, являться им в снах, а с первыми петухами возвращаться в могилу. Преждевременная смерть, в народных представлениях, опас­на неизрасходованной жизненной энергией, а отсюда и осо­бое отношение к П., не избывшему свой век.

По поверьям, смерть предвещали те или иные особенности поведения животных и птиц: голубь залетает в окно; собака воет по ночам; курица поет петухом; кукушка прокукует в затылок; дятел долбит стену дома; кошка ложится поперек половиц; корова ложится у ворот; лошадь, везущая П., оста­навливается у чьих-нибудь ворот; вестником смерти был и увиденный во сне белый петух. Были и другие приметы «к П.»: трещит матица, стол, божница, подоконный угол или из печки выпадает кирпич. Повсеместно верили, что в новом, только что отстроенном доме непременно кто-то должен умереть. Поэтому в дом первыми пускали кошку или собаку, а также совсем старых людей, годы которых сочтены. Другие приметы связывались с хлебом, который, в традиционных верованиях, мог замещать человека. Если хлеб в печи рас­трескивался, падал с лопаты, если вырастал необычайно обильный урожай в поле и на огороде — это говорило о том, что в селе будет П.; также считали, что богатый урожай льна — «на покров головы». Существовали запреты: вече­ром мести избу — выметешь кого-нибудь, свистеть в избе. Не следовало прорубать в старом доме окно. Не разрешалось ходить в одном лапте, полагали, что если ходишь в левом — умрет мать, в правом — отец. (Отвалившиеся подметка или каблук также предвещали утрату.)

Первым признаком, свидетельствовавшим о смерти, при­знавалось отсутствие дыхания. Об умершем говорили, что он «испустил дух», «пар (душа) вон». Смерть представлялась как отделение души от тела. Подтверждением того, что душа вышла из тела человека, было волнение воды в чашке, которую ставили в изголовье умиравшего, говорили — душа омылась. Обряды, направленные на констатацию необрати­мости процесса смерти, начинались с того, что П. закрывали

Глаза и клали на них по медной монете. В народной тради­ции это объяснялось так: если у мертвеца один или два глаза открыты, значит, он высматривает кого-то и обязатель­но уведет за собой еще одного члена семьи. Также, чтобы не «удваивать» П., в доме завешивались все зеркала на время до сорока дней. Подобные же опасения имели место, если у П. был открыт рот или тело долго не остывало.

Закрывание глаз связано с представлением о слепоте мертвых, что являлось одним из признаков инакости сущест­ва, принадлежности к потустороннему миру. Например, тра­диция часто приписывала слепым умение предсказывать будущее, объяснять видения из потустороннего мира, поэто­му закрытые глаза прекращали контакты П. с миром живых. С этой же целью П. покрывали скатертью. Чтобы удалить покойного из мира живых, нужно лишить его черт, которые характерны для живых, то есть способности видеть, слышать, говорить, двигаться. В заговорах часто встречался мотив неподвижности П. — «лежит — ни рукой, ни ногой, ни буй­ной головой». В обрядах неподвижность умершего знаме­нуется связыванием ему рук и ног, которые развязывали при перенесении в гроб (есть поверье о том, что нитка из савана обладает свойством успокоения и усмиряла драчунов). Развя­зывание пут перед опусканием гроба в могилу отражает представление о продолжении жизни в потустороннем мире. Нарушение этого обычая могло обернуться бедой для участ­ников похорон: мертвец мог «являться» и «жаловаться» на то, что его неправильно похоронили, либо вредить живым.

Устойчивым признаком смерти выступает, по народным представлениям, физическая чистота — вымытость, отсут­ствие запаха (см. Похороны). Обряжая П., соблюдали ряд правил, способствовавших выделению его из мира живых. В Пермской обл. вплоть до 1940-х гг. при одевании погре­бальной рубахи сохранялся архаический способ застегивания женской рубахи слева-направо, как у мужчин. Распростра­ненной загадкой о П. была следующая: «Обулся не так, одел­ся не так, поехал не так, опружился (заехал) в ухаб, что не выедешь никак». Она в полном объеме показывает все дейст­вия, связанные с приготовлениями к погребению. Смертная одежда должна окончательно выделить мертвого из мира живых. На женщину-П. не надевали передника, онучи и оборы лаптей повязывали задом наперед. В одежде женщин соблюдали возрастные различия: умершим в среднем возрас­те надевали одежду, характерную для этого поколения, стар­шим — потемнее, особенно это касалось головных платков, способ повязывания которых у пожилых и молодых разли­чался как при жизни, так и после смерти. Голову молодым повязывали светлым платком, волосы заплетали в две косы И укладывали на голове обручем, а старухам надевали мягкие чепцы (шашмуру, сороку, волосник) и повязывали их темны­ми платками. В Пермской губ. в старообрядческой среде ста­рушкам надевали головной платок, не складывая привычно,
а в роспуск, завязывая под подбородком узел, а не закалы­вали булавкой, как при жизни. Повсеместно покойницам не надевали украшений, которые они носили при жизни: сни­мали кольца, бусы, вынимали серьги из ушей. Если вдова или вдовец давали обет не вступать вторично в брак, то, надевая «смертное», по обычаю на одежде все завязывали и застеги­вали. В случае, если кто-либо желал вступить в брак еще раз (такое часто случалось при наличии маленьких детей), то ворот рубахи оставляли незавязанным, что гарантировало развязывание прежних брачных уз — продолжение жизни. Мужчине-П. никогда не брили бороды и усов, верили, что это грозило появлением нового П. в доме.

Погребальная одежда мужчин, как и женщин, была преи­мущественно белого цвета. В кожаной обуви не хорони­ли, считая это за грех. В гроб мужчинам клали предметы, связанные с мужскими занятиями: незаконченные лапти, инструменты, кроме этого, мыло, расческу, съестные припа­сы, могли положить и бутылку со спиртным напитком, па­пиросы, трубку. Сверху П. накрывали саваном.

После выноса П. в доме совершали ряд действий, которые были направлены на охрану жилища. Как только гроб снима­ли с лавки, на это место хозяйка клала камень, квашню, ухват или полено, чтобы место не пустовало для другого П. Лавки переворачивали, чтобы П. не было пути назад. А в доме мыли полы, окончательно очищая помещение от П.

Выносили гроб ногами вперед, стараясь не задевать за косяк дверного проема, несли его либо на руках, либо на полотенцах мужчины, не являющиеся родственниками или молодыми по возрасту. Магические действия при выносе гроба соблюдали, чтобы избежать «возвращения» покойного и связанных с этим бед для семьи и всей общины в целом.

По традиционным представлениям, нарушение предпи­санных правил обращения с П. в случае смерти хозяина влекло за собой еще одну утрату в доме. Говорили, что «по­койник у ворот не стоит, а свое возьмет обязательно». В этой поговорке под «своим» подразумевали долю покой­ного при жизни. Идея мужской доли в общем семейном благосостоянии воплощалась во время погребальных обря­дов в зерне — овеществленной форме этого благосостоя­ния. Погребально-поминальные ритуалы, как и свадебные, являются для самого П. и для его родственников переход­ными, меняющими статус всех участников и, соответствен­но, долю каждого. Доля живых увеличивается, а доля умер­шего перераспределяется между живыми путем ее «траты». Заранее приготовленный стариком гроб (дом-жилище), за­полненный зерном, которое после смерти раздавалось ни­щим или рассыпалось перед похоронной процессией, — его последняя доля в общем имуществе. Последняя доля жен­щины — приготовленная ею смертная одежда и холсты. Холсты раздавали на похоронах женщин, как зерно — на похоронах мужчин.

Особенно боялись мести умерших неестественной смертью: самоубийц, опившихся, утопленников. По поверью, их век еще не избыт на земле, а следовательно, они будут вредить живым. Верили, что земля их не принимает семь лет и они становятся упырями. По ночам такие мертвецы ходят по земле и пугают прохожих. Если в деревне был утопленник, то ждали засуху. Для ее предотвращения деревенские вдовы ночью поливали могилку. Если был вихрь, непогода, то счи­тали, что где-то человек повесился. Хоронили умерших «не своей» смертью за оградой кладбища, отдельно от осталь­ных. Представления о П., умерших неестественной смертью, зачастую схожи в народных быличках с нечистой силой. Им приписывались деяния, свойственные колдунам, чертям, ведьмам.

Литература:

1. Байбурин А К Ритуал в традиционной культуре. СПб., 1993; 2. Виноградов Г. С. Смерть и загробная жизнь в воззрениях русско­го старожильческого населения Сибири // Сб. трудов профессоров и преподавателей Гос. Иркутск, ун-та Вып. 5. 1923; 3. Попов Г. Рус­ская народно-бытовая медицина. По материалам этнографического бюро кн. В. Н. Тенишева. СПб., 1903; 4. Смирнов В. Народные похороны и причитания в Костромском крае. Второй эгногр. сб. костромского науч. об-ва по изучению местного края. Вып XV Кострома, 1920.

П. Прокопьева