НОВОРОЖДЕННЫЙ

Младенец в возрасте до сорока дней, восприни­мавшийся в народной культуре как маргинальное существо, сохраняющее в течение некоторого времени связь с полу­сторонним миром, откуда он явился. Главной целью направ­ленных на Н. действий было удержание его в мире людей, что достигалось разнообразными способами: его идентифи­кацией, имянаречением, крещением, формированием телес­ного облика и т. д.

Сразу после появления ребенка на свет отрезали пупо­вину на расстоянии вершка от живота, а оставшуюся часть пуповины посередине перетягивали ниткой или волосами Матери, «чтобы был привязан к матери». Свободный конец в Тверской губ. орошался молоком матери три-четыре раза в день. Отрезанную пуповину могли использовать в магиче­ских целях. Так, в Рязанской губ. повитуха натирала пупо­виной щеки Н., чтобы «тот был красавцем или красавицей». Отрезание пуповины было началом половой идентифика­ции младенца: пуповину девочки отрезали на веретене, прялке или других «женских» предметах, мальчика — на топоре, сапожной колодке и т. д. Затем повивальная бабка Мыла младенца и крест-накрест посыпала солью «от сглаза». Обмывание ребенка преследовало не только гигиенические цели, но и призвано смыть следы «пребывания» младенца

Новорожденный

Новорожденный

В «ином мире» и тем самым оформить изменение его ста­туса, что сопоставимо с обмыванием невесты или покой­ника. В Вятской губ. ребенка парили со словами: «Ручки, толстейте, ядренейте; ножки, ходите, свое тело носите; язык, говори, свою головушку корми». На юге России во время обмывания ставилась цель наделить младенца половой иден­тичностью: повитуха в момент купания требовала от роди­телей положить на стол ножницы, нитки, катушку, шило — для девочки, а для мальчика «все мущинское ложут»: моло­ток, плоскогубцы, нож. Нередко Н. после этого заворачи­вали на короткое время в грязный рукотерник или отцов­ские портки, чтобы «все его любили». Это обрядовое дейст­вие было направлено прежде всего на «привязывание» младенца к пространству культуры, так как грязные и ста­рые вещи, «пожившие» в домашней среде, наделялись поло­жительной семантикой. В некоторых локальных традициях в отцовские портки или материнскую юбку, в зависимости от пола, заворачивали младенца для того, чтобы тем самым подчеркнуть или — с точки зрения мифопоэтических пред­ставлений — сформировать его половую идентичность (см Роженица, Родинный обряд).

Следующим важным этапом обряда отделения ребенка от природной сферы и придания ему «человеческого» облика было правление его тела, так как «повитухи убеждены, что будто все косточки новорожденного поломаны во время прохождения его через таз при рождении». Младенцу, у ко­торого, согласно представлениям, тело «мягкое как воск» (ср. его обозначение — «сырой», «парной»), правили голову: «Пусть будет твоя головка яблочком круглым», — затем еы — Тягивали крест-накрест руки и ноги, разглаживали спину и живот. Особенное внимание уделялось носу, который счи­тался мягким в течение сорока дней: его зажимали двумя пальцами, несколько раз потягивали с пожеланием, чтобы он не стал курносым и широким. Иногда повивальная бабка правила гениталии Н., чтобы оказать влияние на будущее половое поведение; например, у девочки она сжимала паль­цами половые губы, чтобы они «не были широкими» и, со­ответственно, чтобы она, когда вырастет, сохранила цело­мудрие. В Пензенской и Пермской губ. повитухи старались своим ртом высосать у Н. «из ушей, глаз ноздрей и груди будто попавшую туда, по их разумению, слизь после родов». К сороковому дню тело младенца считалось уже почти пол­ностью «оформленным».

Согласно мифопоэтическим представлениям, телесные свойства Н. могли указывать на срок его жизни. Особенно важен признак твердости всего тела или отдельных частей. Отсутствие крепости и твердости тела Н. воспринималось как «печать» смерти. Так, в Сибири примечали: «Если лег­кое и крепкое тельце — долговечный», «Если до года не за­растет темя — недолговечный». В Ярославской губ. полага­ли, что «если ребенок растет пухлым и нежным», то умрет.

Повсеместно о жизнеспособности младенца гадали по ушам: если они мягкие, то ребенок не выживет. В заговорах и апо — тропеях (оберегах) обычно символами твердости и крепости выступали железо и камень, поэтому широко бытовала тра­диция помещать в колыбель нож или ножницы, ополас­кивать младенца водой с камня или водой через дверную скобу. Мягкости, как знаку смерти, аналогичен другой при­знак — сырость (или полнота). О пухлом ходили суждения: «Сырой ребенок, он умрет»» (Новгородская губ.); «Сырень — кий, помирущий» (Енисейская губ.).

Также существенной была ориентация тела (частей тела) младенца в пространстве, причем с низом — землей — свя­зывались отрицательные значения. Повсеместно была рас­пространена примета, что если младенец родился лицом вниз, то долго не проживет, или если спит лицом вниз, то оста­нется сиротой. В Костромской губ. раскрывали рот спящему ребенку и смотрели на язык, если «наверху — живущий, а книзу — неживущий»; в Вятской губ. считали, что торча­щие вверх уши свидетельствуют о жизненности ребенка; в Смоленской губ. осматривали зубы: «У кого верхние зубы раньше прорежутся, те выживут». Земля (низ) в данном кон­тексте становилась знаком смерти. В Костромской губ. выра­жение «земля на лице выступила» означало приближающую­ся смерть; в Ярославской губ. полагали, что если ребенок ест землю или если он тяжелый, то не будет долго жить — «его земля к себе тянет»; то же в Архангельской губ.: «Тяжеловес­ный человек недолговечен». Была распространенной тради­ция гадать о сроке жизни ребенка по глазам: если у Н. глаза «пустые», то есть в них не видно слезных желез или отсут­ствует отражение, то он недолго проживет, а также загадыва­ли по ногам и рукам: если короткие пятки, подошвы «саль­ные» или на руках «пережимы», то это предвещает смерть.

Лексика родинной обрядности характеризует младенца как нечто приобретенное, найденное, чужое: «находка», «добыток», «трофейник», «новинка». Только что родившийся младенец во многом загадочен и таинствен, мотив тайны звучит в описании ребенка, которое встречается в загово­рах, например в северорусском заговоре на ловлю белок: «Как родился сей раб младенец, не знает себе ни имени, ни вотчины, ни отца ни матери, ни роду ни племени, и не страсти и не боязни, не имеет в себе не ума и не разума, и на ногах скорого и тихого хождения, ставания, скакания и не пути и не дороги, не днины не ночи». Здесь образ ребенка создается через «отрицательные» маркированные категории, очерчивающие контуры личности, также пределы ее влияния, но на вопрос, что происходит внутри нее самой, ответа нет. Поэтому в родинном обряде очень важным был мотив идентификации Н. посредством рассматривания его тела. Особенно пристального внимания удостаивались те точки тела, которые обнаруживали индивидуальность Н., его непохожесть на других. Такими точками, сконцентрировав­шими в себе информацию о природе ребенка, его месте в родовой ситуации, являлись родинки и родимые пятна. Об этом свидетельствует лексическое значение обозначаю­щих их народных терминов: «знамьеце», «знамя», «знадеб — ка», «знатьба», «знать». У русских в Сибири по совпаде­нию родинок и родимых пятен у покойного и Н. определяли «возвращение» умершего: «Обнаружить вернувшегося помо­гают… какие-либо родимые пятна, рубцы на теле младенца, которые якобы были у ушедшего из жизни». Там же был распространен обряд «метания (ребенка) над столом» доя выявления сходства младенца с кем-либо из родителей: «И вот сродственники приходят его проведать, и этого же маленького, ему-то всего-то четыре дня, уже мечут над столом, на кого он походит». У терских казаков визуаль­ное «изучение» дополнялось осязательным: на крестинах во время обеда каждый подходил к младенцу и ощупывал руками. Отсутствие же меток на теле и, как следствие, невозможность его познать предвещает скорую смерть. Так, в Вятской губ. считали, что если у ребенка нет роди­мого пятна, то он умрет; и наоборот, в Архангельской губ. полагали, что у кого много родимых пятен, тот счастливый.

Одним из важнейших способов идентификации Н., в том числе и половой, выступал обряд имянаречения и крещения, являющийся в то же время средством удер­жания ребенка в мире людей. Широко бытовало представ­ление, что если долго не крестить младенца, то нечистая сила подменит его своим детищем; если повитуха забудет имя ребенка, то он умрет. В народной культуре имя Н. обычно давали по святцам. По времени имянаречение нередко совпадало с обрядом крещения, с которого, собст­венно, и начиналась человеческая судьба младенца, его приближение к Богу, приобщение к сфере духовного. После получения имени и введения в православную веру Н. приобретает новое качество: становится объектом со­циального пространства, существом, которое может быть узнано и познано.

Для младенца жизненно необходимым было не только иметь имя, но и знать свое родство, то есть своих родите­лей, их имена. С этой целью совершался обряд «отклика — ния» или оживление Н. посредством выкрикивания имен ро­дителей. Так, в Сибири «когда ребенок не подает признаков жизни, он… (отец) бьет палочкой в дно сковородки и гар­кает по имени мать, если родилась девочка, или свое, если мальчик»; в Астраханской губ. «бабка топает ногою и назы­вает отцово имя, отчего малютка должен показать признаки жизни»; в Рязанской губ. бабка-повитуха брала ребенка на руки и, качая его, выкрикивала имя отца, которое за ней повторял сам отец и все присутствовавшие; на Кубани ре­бенка клали на порог и произносили имена родителей: если мальчик — имя отца, если девочка — матери. Таким образом, озвучивание имен родителей вводило Н. в систему родственных связей, указывало ему место в родовой ситуа­ции и тем самым давало ответ на вопрос: кто я такой? Знание ответа, как видно из приведенных свидетельств, является эффективным средством закрепления ребенка в мире людей.

Первой едой Н. был хлеб: делали соску из хлеба, «чтобы захлебить его, чтобы на хлеб пошел». Грудь давали на сле­дующий день после рождения, или только после крещения, или обряда размывания рук. Считали, что пока ребенок не брал грудь, он «есть херувим», или если сразу кормить молоком, то у ребенка будут плохие зубы. Сначала младенцу давали правую грудь, чтобы он не вырос левшой. При пер­вом пеленании, которое делалось крестообразно, мать катала ребенка с боку на бок, приговаривая: «Терпи холод, терпи голод, терпи нужду, терпи все». В Тульской губ., чтобы Н. был спокоен, при пеленании вместо свивальника употребля­ли приготовленные для половиков толстые нити, а чтобы был «красив и привлекателен», его покрывали материей зеленого цвета. В Орловской губ. до крещения ребенка оде­вали в перематку — квадратный кусок ткани с отверстием для головы. Крестильную пеленку специально украшали, иногда ею служила венчальная рубаха отца младенца. Рубашку, пояс и крест младенцу дарили только после кре­щения или получения очистительной молитвы. В Новго­родской губ. рубашку Н. в течение первого года стирали не выворачивая, «иначе не будет ходить и говорить».

В колыбель ребенка обычно укладывали в день крещения, а иногда на двадцатый или сороковой день. До крещения первым домом для ребенка часто служило корыто. В колы­бели, которая в крестьянской избе всегда подвешивалась на шесте, закрепленном под потолком, младенца держали, как правило, один-два года.

До принятия очистительной молитвы (на сороковой день) ребенок считался «нечистым», поэтому обращение с ним было жестко регламентировано: его не показывали посто­ронним, в Вологодской губ. окачивали каждодневно водой с локтя левой руки. В Тверской губ., наоборот, сорок дней не мыли, чтобы «не раздразнить цвета»; в Пензенской губ. мать кормила только своим молоком; в Смоленской губ. до сорокового дня лежал на лежаке или с матерью; на Кубани в течение шести недель мать «исправляла» младенцу нос, повсеместно до сорокового дня Н. называли «сырым» или «парным». В день очистительной молитвы крестная прино­сила Н. крест, рубашку и пояс. В Пензенской губ. поясом мерили печку, «чтобы таким же толстым был крестник».

Литература:

1. Байбурин А. К. Обрядовые формы половой идентификации детей // Этнические стереотипы мужского и женского поведения. СПб., 1991; 2. Байбурин А. К. Ритуал в традиционной культуре. Структурно-семантический анализ восточнославянских обрядов.

Нож

СПб., 1993; 3. Баранов Д. А «Незнакомые» дети (к характеристике образа новорожденного в русской традиционной культуре // Эпю — графическое обозрение. 1998. № 5; 4. Демич В. Ф. Педиатрия у рус­ского народа. СПб., 1892; 5. Мазалова Н. Е. Состав человеческий. Человек в традиционных соматических представлениях русских. СПб., 2001; 6. Покровский Е. А. Физическое воспитание детей у разных народов преимущественно России. Материалы для медико — антропологического исследования. М, 1884; 7. Архив РЭМ, ф. 7, оп. 1.

Д. Баранов