НИЩИЙ

Человек неимущий, крайне бедный, живущий подаянием.

Нищенство существовало на Руси издавна и всегда со­ставляло характерную черту русской культуры. Обстоятель­ства могли повергнуть в нищету любого, невзирая на его социальную, возрастную, половую принадлежность: солдата и дьякона, крестьянина и горожанина, старика и ребенка, мужчину и женщину.

Большинство Н. жили подаянием вынужденно: станови­лись нетрудоспособными по старости и болезни или были готовы трудиться, но по стечению обстоятельств (голодный год, безработица и др.) не могли себя обеспечить. Немало встречалось и тех, кто побирался по лености, привычке к праздношатательству и тунеядству — спившиеся, нравствен­но падшие люди («голытьба», «босявки», «босяки», «босая команда», «золотая рота», «шахаи»), В этом случае нищенст­во нередко объединялось с преступностью — с воровством, проституцией — и превращалось в доходный промысел, секреты которого передавались от поколения к поколению. Нищенство в таком виде — характерная черта городской жизни, где существовали все условия для его процветания. В городах Н. были «рассыпаны» повсюду: в торговых рядах, у трактиров и погребов, у бань, на площадях и особенно на кладбищах, у церквей. На мостах и перекрестках — наибо­лее популярных местах для Н. разных видов и сословий — в дневное время постоянно обитали так называемые лежен — ки (калеки). Вот описание Н. на московских улицах XIX в.: «…бабы с грудными детьми и с поленами вместо детей…

Погорелые… „сбирающие на некрута"… „выписавшиеся из больниц"… отставные чиновники и военные, красные от пьянства и в рубище, но часто с орденом в петличке… старухи, одни с гробами, другие с гробовыми крышками: они собирают на похороны, а за ними новые старухи соби­рают на приданое невестам… мужики, просящие на угнан­ную лошадь… солдаты… монахи и монахини, собирающие на построение обителей, мужики, бабы на построение церк­вей… странники и странницы собирающие на дорогу ко гробу Господню… мальчики и девочки… выросшие на черда­ках, на улице, в подвалах, от пяти и шести лет и часто до пятнадцати — шестнадцати» (2, с. 61). Н. собирались около церковных учреждений в особо отведенных для них местах; селились в специальных заведениях, созданных властями. Их делили на типы. Богаделенные И. («богаделыцина», «бо — жедомы») обитали в приютах для призора дряхлых, увечных и неисцелимых. Однако богадельни («божьи дома», «божьи приюты») при церквах, часовнях, монастырях, кладбищах для многих И. были недостижимы, те же, кому волей слу­чая удавалось попасть в приют, зачастую были здоровы и работоспособны. У кладбищ просили «Христа ради» так на­зываемые кладбищенские И., без них не обходилась ни одна церемония отпевания и похорон. Соборные И. жили при соборах практически в роли штатных. При монастырях (например, Новгородско-Хутынском, Троице-Сергиевом) со­стояли целые слободы И. Их содержание осуществлялось в основном на руги (дары прихожан в виде денег, вещей, а также хлеба, шерсти и др.) и средства, пожертвованные высокопоставленными особами. И. жили при каждой церк­ви, обычно располагаясь в одной или нескольких отдельных избах. Есть свидетельства, что при некоторых церквах, осо­бенно тех, что удалены от столицы, Н. селились целыми слободами (например, на погосте Покровском на Вытегре).

Можно было встретить и тех, кто решался на доброволь­ное нищенство, отказавшись от прежнего положения и раз­дав свое имущество, чтобы в скитаниях и лишениях идти к духовному совершенству. Некоторые сознательно пуска­лись «с сумой по миру» вследствие каких-либо обстоя­тельств: погорельцы, бобыли, беглые, увечные, пострадавшие в результате «моровых поветрий», неурожаев и др. В этом случае добровольное нищенство считалось особым видом по­движничества, а Н. сливался в народном сознании с обра­зом странника и паломника, «бродящих» по миру, живущих «тем, что Бог подаст».

И. часто объединялись в артели, ватаги или цехи для совместного сбора подаяния и оказания помощи друг другу в странствиях по деревням, монастырям, ярмаркам. В результате был создан институт старецких старост (цех — мейстеров, атаманов, возглавлявших артели и избираемых по одному на уезд). Например, в Олонецком крае слепцы и калеки, организовываясь в артели, собирали «ради Христа»
хлеб, толокно, горох, сено, лен и др. Все это артельщики делили между собой, распределяя по паям. Тот, кому при­надлежала лошадь или повозка, получал два пая. Почти в каждой артели имелись знахарь или знахарка, занимав­шиеся кроме прочего лечением и ворожбой, они также получали по два пая. Существовала особая солидарность между Н. одной ватаги, как и между разными ватагами и артелями, на что указывает особый нищенский или стариц — кий язык, державшийся в тайне.

На Руси считали, что Н. связан с иными силами и обла­дает «тайным знанием», недоступным для других людей. Сочетание церковной и мифологической традиций сформи­ровало в сознании русского человека своеобразный образ Н. С одной стороны, идеалы православия призывали отно­ситься к Н. как к подвижнику, страннику, паломнику, наде­ленному благодатью и приближенному к миру горнему. Как самих Н., так и раздавание милостыни окружал ореол, соот­носимый с религиозными представлениями о милосердии, сострадании, нестяжательстве. Н. считались «красой церков­ной», «Христовой братией», «церковными людьми», «бого­мольцами за мир». Православная норма духовного спасения определяла, что «в рай входят святой милостыней»: «нищий богатым питается, а богатый нищего молитвой спасается». В народе полагали, что, подавая милостыню, прибегают к сильному душеспасительному средству; например, в Яро­славской губ. говорили: она «полезна для души и прощают­ся от Господа прегрешения». С другой стороны, отголоски мифологических представлений перешли на Н., наделив их чертами посредника между «тем» и «этим» мирами. Н. являлся вещим глашатаем божественных словес, скитаю­щимся по земле, слепота или увечье которого способство­вали его более глубокому духовному видению. И вместе с тем в слепоте и физических недостатках Н. видели связь с нечистой силой, так как все, что имело мифологические корни, относили к области дьявольского. Так, на основании народных поверий юродивые происходили от «уродов» («юродов»), калики — от «калек». Встреча с Н. счита­лась плохим предзнаменованием, требовала осторожности и предварительных мер безопасности. Поэтому с Н. обраща­лись почтительно, старались помочь насколько возможно — и Богу угодишь, и от черта убережешься.

Раздача милостыни считалась богоугодным делом, сни­мающим грехи, а кроме того, могла предотвратить порчу, Сглаз. О чем говорят пословицы: «Милостыня перед Богом оправдает»; «Пост приводит ко вратам рая, а милостыня отверзает их». Обычно подавали милостыню и по непо­средственной просьбе Н., и по конкретному, закрепленному обычаем поводу. Например, в Суджанском у. Курской губ. хозяйки по большим праздникам брали в церковь «паля — ницы» (ржаные лепешки), вареники, пироги для раздачи Н. после службы. На Святки было принято угощать Н. и наде-

Лять их большим количеством снеди. На Аграфену Купаль­ницу (23 июня / 6 июля), приходящуюся на Петров­ский пост, посреди деревни выставлялись столы с постными яствами для Н. за общий счет. Милостыня раздавалась во время похоронного обряда и в поминальные дни (например, третины, девятины, полусорочины, сорочины, годовщины). Н. пускали в дом, кормили, часто давали с собой продуктов и денег. Существовала милостыня в виде епитимьи, налагае­мой на кающихся грешников духовным отцом (старцем, свя­щенником). Угодным Богу считался сам факт подачи мило­стыни, а не ее размер. Например, известен обычай симво­лической раздачи милостыни — так называемая копеечная милостыня (каждому нищему — по копейке). Вариантом ее являлась «сороковая милостыня», когда нищим по ппу — ке раздавали специально испеченные крошечные бараньей (всего сорок в одной связке). Число сорок имело религиоз­ную символику, а также мифологические корни, поэтому, считалось, обладало сакральным значением.

Литература:

1. Даль В. Толковый словарь живого великорусского языка М, 1998; 2. Прыжов И. Нищие на Святой Руси. Казань, 1913; 3. Си­нявский А. Д. Иван-дурак: очерк русской народной веры. М, 2001; 4. Энциклопедический словарь / Сост. Ф. А. Брокгауз, И. А Еф­рон. Т. 21.

Е. Федорова