НЕКРУГА (РЕКРУТЫ, НОВОБРАНЦЫ, СЛУЖИВЫЕ, СТЕНОВЫЕ)

Лица, призванные на службу в армию, имели, по народным представлениям, ярко выраженный переходный статус.

Существующий с 1705 г. и до военной реформы 1874 г. термин «рекруты» — официальный, утвержденный государ­ством для обозначения призывников — в результате пре­образований заменили на «новобранцев», но его народный эквивалент «Н.» продолжал употребляться в народе вплоть до 1940-х гг.

Народный взгляд на рекрутчину предопределила история развития военной повинности в России. Рекрутская повин­ность была введена Петром I в 1699 г. По его указу сельская община предоставляла рекрутов в количестве, которое опре­деляло, сообразуясь с государственной надобностью, рекрут­ское правление. Лица, призванные на пожизненную воен­ную службу, отбирались из общего числа кандидатов в воз­расте от 20 до 35 лет «по усмотрению общества». В 1793 г. срок службы перестал быть пожизненным и сократился до двадцати пяти лет, а в 1834 г. — до двадцати лет, из кото­рых пятнадцать лет были действительными, а пять лет пред­ставляли собой бессрочный отпуск. С 1872 г. рекруту пред­стояло отслужить менее двенадцати лет. Реформа 1874 г. отменила рекрутскую систему набора, установив всеобщую воинскую повинность и сократив срок службы до трех — шести лет, кроме того, был утвержден призывной возраст: 21 год.

В первой половине XIX в. порядок набора рекрутов осу­ществлялся по округам из расчета 5—7 человек с 1000 душ и представлял собой так называемую очередную систему, выработанную самим деревенским обществом и узаконен­ную рекрутским уставом 1810 г. По схеме, все семьи рек­рутского участка вносились в «очередный список», в по­рядке уменьшения в семье числа мужчин-работников в возрасте от 18 до 60 лет. Первыми в списке стояли семьи, имевшие более семи работников, они должны были поставить трех рекрутов, по одному в каждый набор. Вто­рыми шли те семьи, в которых имелось более четырех работоспособных мужчин, — от них в те же сроки требо­валось два рекрута. Третьими значились семьи, включав­шие двух-трех мужчин, они дважды пропускали очередь и поставляли одного рекрута в течение трех наборов. Семьи, имеющие только одного кормильца, от повинности освобождались. При этом предпочтение отдавалось холос­тым (по старшинству) или женатым, но не имевшим детей. По такому принципу многие военнообязанные в течение пятнадцати лет ждали своей участи, не ведая, придется ли им служить. В 1854 г. данный порядок набора был заменен жеребьевкой. Теперь все семьи делились на разряды в за­висимости от количества рабочих рук, а внутри каждого из них рекрутов определял жребий. Во всех системах во­инской повинности допускалась замена рекрута другим лицом по обоюдному согласию. В то же время прави­тельство продавало зачетные квитанции, которые владелец мог предъявить в любой набор для освобождения от служ­бы себя или другого лица.

После введения всеобщей воинской повинности формаль­но призыву подлежали все крестьянские парни, достигшие 21 года, но только треть из их числа не имела льгот и про­ходила действительную военную службу. «Безлеготными» оказывались в семьях средние и младшие сыновья, они за­нимали особое положение как в доме, так и в молодежном сообществе.

В 1890-х гг. на Русском Севере потенциального рекрута от рождения сопровождало сочувственное и заботливое от­ношение, которое еще более возрастало, когда ему исполня­лось 20 лет и он «вставал на очередь». Родители старались исполнять все желания сына, освобождали его от тяжелой работы, не посылали в поле, лес, на трудные зимние зара­ботки. Если зимой он еще выполнял разные мелкие работы по хозяйству, то с наступлением весны, а тем более лета, ему позволяли проводить время как вздумается. В Олонец­кой губ. его не упрекали, если он бросал начатую работу. «Оставь, сработается без тебя», — говорил в таких случаях отец. Предоставление рекруту возможности погулять перед неволей армейской службы объясняли желанием родных оставить у призывника добрую память о своем семействе. Вместе с тем подобное времяпровождение характерно для лиц, находящихся в ситуации изменения статуса, например в преддверии женитьбы.

Начиная со второй половины сентября, за один-два меся­ца до жеребьевки, родители предоставляли рекрутам пол­ную свободу. В Архангельской губ. при этом приговаривали. «Пускай погуляют — ведь стеновые». С этого момента рек­руты почти всегда отсутствовали дома, словно избегая оста­ваться с домашними, каждый день посещали беседы и вече­ринки как в своей, так и в соседних деревнях.

В Архангельской и Олонецкой губ. на молодежных вече­ринках рекрут становился центром компании, ему оказывал­ся особый почет и хозяевами, и товарищами, которые охот­но отдавали ему первенство в играх и плясках. Он часто становился запевалой, избирался водящим в посиделочных играх. Возглавляя ватаги гуляющих парней, рекрут демон­стрировал удальство и разухабистое веселье. Отсюда все­дозволенность и разгул некрутских гуляний, сопровождав­шихся выходками и шалостями, которые взрослые старались не замечать. Ощущение безнаказанности, а также дозво­ленный выход за рамки общинных правил и законов иногда проявлялись и в отношениях с девушками. Так, в Вологод­ской губ. в 1880-е гг. парни, предназначенные в рекруты, не стеснялись заводить любовные отношения одновременно с несколькими девушками, обещая каждой жениться. Одна­ко в Олонецкой губ. в конце XIX в. у рекрута перед отправ­кой в армию уже была постоянная «парочка» — невеста, За которой он ухаживал последний год или два, она же про­вожала его и дожидалась возвращения.

В середине октября — начале ноября рекрут должен был следовать на призывной участок. О времени и месте сбора волостное правление оповещало призывников за несколько недель. К назначенному сроку Н. в сопровождении род­ных отправлялись в уездный город на «сборку» «для выну­тая жребия». Там им предстояло быть «обмеренными» и «освидетельствованными», чтобы получить подтверждение о пригодности к военной службе или о негодности. В Оло­нецкой губ. о последнем варианте говорили: «избыть», «под меру не подойти». Другим итогом освидетельствова­ния могла стать годовая отсрочка в результате жеребьевки («взять дальний билет»). Новобранцы, вытащившие счастли­вый жребий, оставались дома, те, кому не повезло, в срок от одной до девяти недель отправлялись в армию. Время от жеребьевки до призыва определяли как отпуск, в соот­ветствии с чем выдавался документ.

В середине XIX в., когда уход в солдаты в восприятии крестьян был равносилен смерти, основным желанием ново­бранцев и их родителей было избежать службы. В связи с этим достаточное распространение получило членовре­дительство: отсечение пальцев, прокалывание барабанных перепонок, вытравливание кожи на ногах и т. п. Делались попытки оставить парня дома магическими средствами. В Юхновском у. Смоленской губ. перед комиссией парней старались как можно чаще кормить яичницей, чтобы грудь стала поуже и они не соответствовали необходимым стан­дартам. В Олонецкой губ. при отъезде сына в присутствие Мать клала его ложку на божницу, а мутовки, ухват и Ножи — в печь, рукоятками к тылу, чтобы сына не забрали. Благословляя отъезжающего сына иконой, родители желали ему «подальше жребий вытянуть», то есть получить отсроч­ку или избавиться от солдатства. На одной из территорий Олонецкой губ. форма подобного напутствия рекрута пере­кликалась с местной традицией благословения невесты, отправляющейся к венцу. Отец и мать садились на лавку, их колени покрывали шубой из овчины мехом наружу. Рекрут трижды кланялся в колени отцу и матери, после чего роди­тели, поднявшись, покрывали шубой его голову с пригово­ром: «Бог тебя благословит. Помилуй тебя Господи и сохра­ни от грозной службы государевой».

Судьбу сына мать пыталась узнать при помощи гаданий В Олонецкой губ. перед выходом рекрута из дома она отре­зала от четырех углов скатерти, покрывавшей обеденный стол, небольшие лоскутки, которые клала на печной столб (верх печи над устьем), зажигала и смотрела, куда пойдет дым. Направление дыма во внутрь избы предсказывало хороший исход поездки сына, а вовне, к входной двери — плохой. Узнать судьбу сына можно было, запекая его нательный крест в хлеб. Мать разламывала каравай над порогом так, чтобы одна половина упала за порог в сени а другая в горницу. Если крест оказывался в сенях, сына должны взять в солдаты. Иногда каравай просто разламы­вали и смотрели, куда обращен крест лицевой стороной если к верхней кромке хлеба, то было верным знаком, что сына не заберут на службу, если же крест запекся ребром значит, следовало ждать отсрочки на год. В Повинецком у. Олонецкой губ. перед образом зажигали две свечи, а рекру­та просили затушить одну из них, если он выбирал правую, его должны были призвать. О результатах гадания рекруту не сообщали.

Ритуал проводов рекрутов, сформировавшийся к сере­дине XIX в., был почти одинаков на севере и на юге Рос­сии. Он состоял из гулянья, в ходе которого рекрут прощал­ся с молодой вольной жизнью и со своими товарищами, а также самих проводов, являвшихся делом семейным и об­щественным (см. Некрутские проводы).

Обрядность и фольклорные тексты, сопутствовавшие про­водам, были наполнены похоронной и свадебной символи­кой и отражали переходный статус И. В качестве лица, по­кидающего свое социальное пространство (семью, общину, возрастную группу), он отправлялся, и возможно навсегда, во внешний мир, ассоциирующийся с миром смерти. Подоб­но умирающему или жениху (а скорее невесте), а также инициируемому, оказывался на границе «человеческого» и «потустороннего» миров. Это особое положение нашло отражение как в народных представлениях о рекрутах, так и в их поведении.

В XIX — начале XX в. по рекрутам еще причитали, как по покойникам, в рекрутской частушке преобладал мотив прощания, на уход в армию смотрели как на символическую смерть, при этом смерть «неправильную», неестественную, произошедшую преждевременно и без соблюдения обрядо­вых действий, которые обеспечивали бы правильный пере­ход в мир «родителей». Выбывший из социума при жизни, рекрут и после смерти, будучи похоронен в чужой земле, а не на родном деревенском кладбище, не мог соединиться со своими умершими родственниками. Фактически он ста­новился в один ряд с умершими не своей смертью и само­убийцами, которых хоронили вне кладбища.

В былинках даже живому рекруту, покинувшему свой дом, приписывали поведение, свойственное «заложному по­койнику»: «он» (черт в его облике) являлся сильно тоскую­щей жене; звал ее уехать с собой; просил у родных есть; душил людей во сне, то есть представлял опасность для тех, к кому приходил.

В рекрутской обрядности похоронная символика тесно переплетена со свадебной, которая наиболее характерно проявлялась в обычае гостеваний. Кроме того, в восточно­славянской традиции для умершего парня (у русских чаще для девушки) похороны выполняли роль свадьбы, чтобы его жизненный цикл на земле замкнулся. Такая «свадьба взамен свадьбы» обеспечивала «правильный» переход в иной мир, предотвращая вред живым со стороны не изжившего своего века умершего. Еще в конце XIX в. рекрутский обряд рас­сматривался как альтернатива свадьбе и был ориентирован на похороны. Соотнесение свадьбы и рекрутчины характер­но для рекрутской частушки того времени:

Скоро-скоро повенчают, Круг налоя обведут, На мисто бронзова колечка Нам по жеребью дадут.

Женят, женят нас, молодчиков, Во нонешнем году, И дадут нам по невесте, По казенному ружью.

Единство свадебных и поминальных мотивов в рекрут­ской обрядности проявилось также в обычае, существую­щем по сей день в Вологодской обл. и пограничных с ней районах Костромской. Девушки при непосредственном учас­тии новобранца изготавливали для него ритуальное деревце, которое можно сопоставить со свадебным, символизировав­шим волю и молодость (см. Девичья красота).

В день проводов девушки срубали березовую, реже чере­муховую ветку, которую украшали разноцветными банти­ками из лент и тряпочек. Ветку прибивали к углу избы и оставляли до тех пор, пока она сама не падала. В Коло — гривском р-не Костромской обл. чаще всего использовали верхушки молодых берез или елей. Девушки или сам Н. приносили из леса маленькую елочку и, украсив ее, ставили в переднем углу дома новобранца, а после проводов при­колачивали под конек или на угол дома. В других местно­стях Кологривского р-на Костромской обл. в этом качестве выступало дерево (ель, рябина, клен, береза), высаженное перед домом после рождения ребенка. Парень перед уходом в армию, а девушка перед замужеством украшали его раз­ноцветными лентами.

Свадебная символика присутствовала и в костюме Н., который одевался, «как жених», особенно в день отправки. В Грязовецком у. Вологодской губ. парень накидывал на плечи поверх верхней одежды длинное вышитое поло­тенце, украшенное лентами, подарок от «почетницы».

Его концы спускались по груди чуть не до самой земли. В Пермской губ. отличительным знаком новобранца был бумажный цветок на шапке или в петлице, а на севере Прикамья — пришитые к шапке или фуражке длинные разноцветные ленты, подаренные девушками. Иногда таки­ми ленточками украшали гармошку, с которой парень не расставался в дни гуляний.

Подобно жениху рекрут перед утратой своего прежнего статуса прощался со своей возрастной группой. Сопровож­давший это прощание «молодецкий» разгул, веселье, выпив­ка и определенная вседозволенность, одобренная деревен­ским обществом, придавали погребально-свадебной симво­лике инициационный оттенок.

Отношение к военной службе изменилось окончательно в 1920—1930-е гг.: армия вошла обязательным элементом в жизнь каждого здорового мужчины и с этого времени прием в армию начинают рассматривать как проверку юно­ши на половозрастную состоятельность, то есть момент ини­циации.

В Вологодской обл. девушки нередко третировали парней, признанных негодными к службе, подговаривая младших спеть во время вечеринки для них частушку:

Ты гори-гори лучина, Вся на уголья исшай [истлей], Да окаянная бракоука, На бисиди не мешай.

В Кологривском р-не Костромской обл. не отслужившие в армии парни («килуны», «браковка») считались опозо­ренными, с ними не гуляли девушки, и зачастую они так и оставались холостыми.

Служба стала важным предсвадебным возрастным эта­пом. С начала XX в. она все чаще предшествовала женить­бе, тогда как ранее было принято женить сына до армии, чтобы привязать его к земле, заручиться его возвраще­нием в деревню. Во второй четверти XX в. призванный в армию парень обычно уже имел невесту, которая дожи­далась его три года, в течение которых ее положение в молодежной среде было равнозначно «сговоренке» — просватанной. Одним из мотивов девичьих частушек этого времени, распевавшихся на гуляньях, ‘было расставание с женихом и ожидание его возвращения, как наступления срока свадьбы:

Проводила дролю в армию, Кричала: «Воротись». Впереди раздался голос: «Ухажорочка, дождись».

Проводила дролю в армию, Закрыла ворота. Я без милого осталась На три года сирота.

Возвратившийся со службы парень считался повзрослев­шим, поэтому реже участвовал в молодежных увеселениях (например, в драках) и готовился к скорой женитьбе.

Литература:

1. Иванов А. Г. Рекрутчина в низовьях Печеры // Известия Архангельского общества изучения Русского Севера. Т. 4. Архан­гельск, 1911. № 6; 2. Кормина Ж. В. Рекрутская обрядность: ритуал и социально-исторический контекст // Мифология и повседнев­ность. Вып. 2. СПб., 1999; 3. Мельницкий А. Рекрутчина // ЖС. 1894. Вып. 1; 4. Морозов И. А., Смольников С. Н. Некрута // Духов­ная культура северного Белозерья. М., 1997; 5. Левин П. Рекрутские обычаи и причитания Олонецкой губ. // ОГВ. 1895. 18, 21 окт., 3 нояб.; 6. Черницын С. В. Некоторые обычаи и обряды донских казаков, связанные с проводами на военную службу // Известия Северо-Кавказского научного центра высшей школы. Обществен­ные науки. 1988. № 3; 7. Черных А. В. Поведенческие нормы в рек­рутской обрядности (по материалам Пермского Прикамья) // Муж­ской сборник. Вып. 1. Мужчина в традиционной культуре. М., 2001; 8. Ярыгина Е. В. Кологривский рекрутский обряд // Мужской сбор­ник. Вып. 1. Мужчина в традиционной культуре. М., 2001; 9. Архив РЭМ, ф. 7, on. 1, д. 130, 206; ф. 10, on. 1, д. 99.

В. Холодная