МАТЕРИНСКОЕ ПРОКЛЯТИЕ

В народных верованиях — причина страшной судьбы проклятых детей: их исчезновение, похище­ние нечистой силой, превращение в животных (лягушку, змею и др.), болезней, несчастных случаев, трагической смерти.

В с. Благовещенск Вельского р-на Архангельской обл. записан рассказ об одном случае, когда мать сгоряча обру­гала своих дочерей, девочек семи и восьми лет: «Понеси

Материнское проклятие 33g

Леший! — После чего они ушли в лес. Две недели нет и нет. Искали всем сельсоветом, молебен служили. А одна старуш­ка (знахарка. — Т. Щ.) сделала что-то — ну и нашлись. Шофер и нашел, на дороге. Они говорят: — Вот, нас дедуш­ка кормил (дедушка — одно из иносказательных наименова­ний лешего. — Т. Щ.). — Две недели-то чем питались?!. Это материнское проклятье имеет силу. А материно благослове­ние, говорят, на воде не тонет и в огне не горит». Значи­тельно менее выражены верования, связанные с отцовским проклятием. Когда в с. Борок на Северной Двине (в Архан­гельской обл.) потерялся слабоумный мальчик, у которого не было матери, некоторые начали было говорить, что это отец «отдал» его нечистой силе. Однако, по мнению большинства сельчан, «отцу не отдать, это только мать могла». «Материн­ское проклятие считается гораздо сильнее отцовского», — пишут и псковские корреспонденты Этнографического бюро кн. В. Н. Тенишева. Тем не менее встречались рассказы об отцовском проклятии, имевшем не менее тяжелые последст­вия, хотя материнское в подобных сюжетах преобладает.

Рассказы о М. п. могут быть поняты в системе народных представлений о материнстве и нормах, определявших пове­дение матери. Они служат, в частности, подкреплением одной из главных норм: требование к матери «быть добрым человеком», «не ругаться», в особенности бранными словами. Если для мужчины самым страшным ругательством считался мат, то для женщины — упоминание лешего. До сих пор в деревнях говорят, что женщине лучше выматериться, чем «лешакнуться». Это правило приобретало характер магиче­ского табу во время беременности. До наших дней не только в деревнях, но отчасти и среди горожанок стойко поверье, что у женщины, ругающейся и сквернословящей во время беременности, ребенок может родиться уродом, слабоумным, злобным, нерадивым или стать колдуном. Запрет ругаться сохранял свою силу и после родов, как одно из главных требований к поведению матери. Чтобы предупредить «ле- шакливую» женщину, соседки рассказывали о возможных страшных последствиях ее поведения. В Пустошкинском р-не Псковской обл. считалось, что проклятые дети превращаются в животных: «Говорили раньше, что проклинали. Матка про­клянет [ребенка] — и его ты больше не увидишь: уйдеть куда или… в лягушку превратится, в собаку, в волка на несколько лет. Это по материну проклятью… Например, ребенок пла­чет, беспокойный, — и скажешь: — Да будь ты проклят!— И, говорят, превращался в какое-то животное. Матери нельзя было ругаться, надо быть добрым человеком». Следствием М. п. чаще всего признавали исчезновение ребенка, которое объясняли тем, что его «увел леший» или он превратился в какое-нибудь животное. Говорили, что и после смерти про­клятые дети являлись к родителям, которые вынуждены были наблюдать их мучения, потому что души таких детей не могут обрести покоя, пока проклятие не потеряет силу.

По некоторым поверьям, проклятые дети превращались в нечистую силу (леших, чертей) или поступали к ней в услужение; они приходили невидимыми в свои родные деревни, поджигали дома или похищали продукты, остав­ленные хозяйками без благословения. Из проклятых детей, по поверьям, вырастали колдуны и ведьмы, также становив­шиеся источником разнообразных бед для жителей деревни. По ярославским поверьям, проклятый ребенок превращался в лягушку-коровницу, которая по ночам выходила из во­доема и выдаивала деревенских коров. Это перекликалось с поверьями о ведьмах, которые также доят коров, превра­щаясь в лягушек, змей или кошек (см. Ведьма).

В системе народных верований М. п., то есть нарушение отношений человека с матерью, считалось причиной его ухода, блужданий, гибели — исключения из общества, из всей системы человеческих отношений. Даже в том случае, когда проклятого матерью человека после его пребывания «во власти лешего» удавалось вернуть в деревню, он еще некоторое время сохранял печать отчуждения: избегал лю­дей, время от времени уходил в лес. Нередко такие люди утрачивали способность к нормальному общению (у них развивались нарушения речи — немота или заикание), не могли вступить в брак, не участвовали в коллективных ра­ботах и празднествах, предпочитая уединение. Для преодо­ления этого знахари лечили человека с помощью специаль­ных обрядов — «ладили от испуга». Способы снятия испуга предполагали использование в обрядах символов родов и ма­теринства, с помощью которых восстанавливали материн­скую защиту, нарушенную в момент проклятия. Большинст­во этих способов заключалось в том, что воспроизводилась вполне ощутимая реальная связь с нею. При лечении взрос­лых людей мать могла заменяться другой родственницей или деревенской знахаркой.

Литература:

1. Щепанская Т. Б. Пронимальная символика // Женщина и ве­щественный мир культуры у народов России и Европы. СПб., 1999; 2. Щепанская Т. Б. К этнокультуре эмоций: испуг (эмоциональная саморегуляция в культуре материнства) // Родины, дети, повитухи в традициях народной культуры. М., 2001.

Т. Щепанская

В системе традиционных представлений это центральная женская роль, а материнство — главное предназначение женщины. В обрядах и фольклоре М. — символ порождения и поддержания жизни, а также единства семьи; материнст­во — самое прочное и первичное среди человеческих отно­шений, основа всех других связей между людьми. Метафора материнства использовалась в приворотных заговорах, при­званных навеки соединить любящих людей: «Как тоскует

Мать по дитяти, так раба Божия тосковала и горевала по рабе Божием, тосковало и горевало ея сердце…» Отношения с М. служат в фольклоре образцом, по которому строятся прочие человеческие отношения, например супружеские. По бытующим и в наши дни представлениям, семья бывает прочной, когда мужчина выбирает жену, похожую на свою М. Те же представления зафиксированы и в народных пес­нях, например в новгородской песне о том, как молодец искал себе идеальную жену. После ряда неудачных вариан­тов он останавливается на девушке, которая готова «заме­нить» его М.:

Я тебе, молодец,

В поле работница,

В доме хозяюшка…

Родимой матушке

Я заменушка.

Материнство в народной традиции воплощало объедини­тельный принцип; с ним связан комплекс табу на любые проявления конфликтного, агрессивного поведения, разъеди­няющего людей. Статус М. предполагал соблюдение запре­тов на ссоры, ругань и т. п. формы конфликтного поведе­ния; эти запреты вступали в силу уже во время беременно­сти. Как говорила многодетная жительница с. Морозово Пустошкинского р-на Псковской обл., «матери нельзя было ругаться, надо быть добрым человеком. Чтоб женщина, осо­бенно когда она носит (ребенка, во время беременности. — Т. Щ.), чтоб было доброе сердце, сама добрая». Соблюдение этих правил должно было обеспечить рождение здорового младенца. В случае нарушения их ребенок, по поверьям, мог родиться уродом, слабоумным, недобрым, непослушным, не­жизнеспособным. Рождение такого ребенка ставили в вину М., припоминая ей ругань или давнюю ссору: «Ага, ты ска­зала (т. е. дурное слово. — Т. Щ.), вот и ребенок такой!» В «Этнографическом обозрении» за 1906 г. упомянут слу­чай, произошедший в одном из сел Петербургской губ. Уродство новорожденного ребенка — заячью губу — жен­щины единодушно связывали с конфликтным поведением М., которая и сама сознавала за собою «незамолимый грех», раскаивалась, стала на каждую службу ходить в церковь и молиться. По бытующим и теперь среди женщин поверьям, ссоры, брань, сквернословие М. во время беременности могут стать причиною разного рода психических и физиче­ских нарушений у будущего ребенка: немоты, заикания, слабоумия, заячьей губы, волчьей пасти и пр. Беременной женщине, не разрешалось бить и в особенности пинать но­гами домашних животных, присутствовать при забое скота; опасным считалось даже случайно «раскосить» во время сенокоса мелкого зверька (зайца, мышь, лягушку или змею). В общем, за время беременности (а это период подготовки к обретению статуса М. или его подтверждение) тради­
ция целенаправленно формирует у женщины определенное мировосприятие, которое ассоциируется с материнством. «Я сама такая спокойная, независтливая, — говорила псков­ская крестьянка, вырастившая пятерых детей. — И дети мои не болели никогда!» Действие этих норм не ограничивалось периодом беременности. Брань М., а тем более проклятие в адрес своих детей, по поверьям, приводит к их исчезно­вению, болезни, гибели, говорили, что их уводит нечистая сила, что они превращаются в лягушек, лошадей и собак, становятся ведьмами и колдунами (см. Материнское прокля­тие). Табу на агрессивность — необходимый элемент тради­ционного комплекса материнства. Беременность была време­нем испытания — общественное мнение оценивало способ­ность женщины к самоконтролю, ее умение подавлять или сдерживать агрессивность.

В народной речи материнство нередко служило метафорой или образом власти, основанной на естественном праве рож­дения. В новгородских говорах «матик» означало старшего в доме, остающегося главным «на хозяйстве», вообще коно­вода, зачинщика. Матка — предводитель партии в разного рода играх, в основном соревновательных, где делятся на две партии. В криминальном арго «мама», «матка» — глава воров­ского сообщества (независимо от пола), как будто лидерство строится здесь по матрице (образцу) материнства.

В народной речи лексикой, объединенной понятием «М.», маркирован целый ряд объектов, выполняющих функции главенства, доминирования: «матера» — в северно-русских и сибирских говорах обозначает «сухое место среди болот», материк, сушу, самую густую часть леса, главное русло реки (в отличие от протоков); в говорах Владимирской, Вологод­ской, Воронежской обл. «матка» — самая страшная, сплош­ная оспа, самая крупная оспина. В языке северно-русских, сибирских, каспийских рыбаков и охотников «матка» — самодельный компас: «Как курица водит цыплят, так маткою управляется судно».

Представления о материнстве отражены в различных жан­рах русского фольклора. В духовных стихах они воплотились в образы Матери-земли и Богоматери. В стихе о Голуби­ной книге материнство фигурирует как основа человеческой и природной иерархии. Князь Владимир, в русской мифо — поэтической традиции устроитель и объединитель государст­ва, вопрошает библейского «царя Давыда»: «А который царь над царями царь, / А который город городам мати, / А кото­рая рыба всем рыбам мати…» — и получает ответ: «Расалим (т. е. Иерусалим. — Г. Щ.) город городам мати… / Окиян море всем морям мати… / Уж и Тит рыба всем рыбам мати…» (7, с. 126); так что, по замечанию исследователя ду­ховных стихов Г. П. Федотова, «все главы космической и социальной иерархии (град, церковь) именуются матерями Не отечество и не царство («царь зверей»), но именно мате­ринство полагается в основу иерархии» (7, с. 69).

В семье М. традиционно отводится роль хранительницы нравственного закона, определяющего единство семейного коллектива: «Весь мир в семье от матери». На М. лежала основная ответственность за нравственные качества и судь­бы детей. Нарушение материнского закона в фольклоре часто фигурирует как причина разнообразных несчастий, случающихся с человеком.

В структуре традиционной семьи М. имела значительную власть, которая предполагала и право на осуществление насилия, в первую очередь по отношению к детям, как санк­ции за нарушение правил. Однако традиция «не замечает» материнского насилия, не определяет его как насилие: «Мать и бия не бьёт»; «Материи побои не болят»; «Родная мать и высоко замахнется, да не больно бьет»; «Мать и вы­соко подымет, да не больно опустит руку». «Не замечая» материнского насилия, традиция тем самым отказывается от его регламентации, оставляя М. право самой определять его допустимость и меру.

В число обязанностей М. входил контроль над различ­ными проявлениями насилия со стороны членов ее семьи, в первую очередь детей. Характерная ситуация изображена в новгородской былине о Василии Буслаеве. Однажды нов­городцы обидели этого молодца, не позвав на пир. Он их вызвал биться «у чудна креста, у жива моста, у матушки реки Волхови». Там он так разошелся, размахивая тележною осью, что новгородцы стали опасаться: «убьёт ведь… всех до единого, разорит у нас весь Новгород». Его пытаются оста­новить попадавшиеся навстречу уважаемые люди, святые Старцы, его собственный крестный — и гибнут от его руки. Тогда делегация новгородцев — в одних вариантах былины «толпа молодечьская», в других знатные старцы или жен­щины — отправляется к его М.:

Уж уйми-ко се своего сына любимого, Ты оставь хошь нас тепериче на семена… Побежала тогда она скоро да на побоище… И скопила назади на плечи молодецкие, Говорила сама дак таково слово: Ты уйми-ко се, мой сын, дак ретиво серцо, Опусти-ко се, мой сын, дак руки белыя, А оставь-ко мужиков теперь на семена.

Примечательна реакция Василия:

Опускались у Василья да руки белыя, Выпадала да его нынче ось тележная, Говорил-де сам своей мамоньки родимоей: Хорошо ты, моя мамушка, удумала…

Не признающий ничьей власти Василий покоряется только М.

В случае проявления насилия со стороны других членов семьи ответственность за него ложилась на М. семейства, которая должна была поддерживать согласие. Даже в том

Случае, если она терпела побои со стороны мужа, общест — — венное мнение возлагало на нее значительную часть ответ­ственности, во-первых за то, что не сумела наладить доб­рые отношения в семье, во-вторых — за сам выбор супруга. По традиционным представлениям, женщина должйа была еще «в парнях характер вызнать», внимательно наблюдая, как ведет себя ее будущий муж во время праздничных драк, прислушиваясь к советам М. и старших женщин. «Когда гуляешь с парнем, если он жисть будет показывать — в сто­роны расходись», — советовали они. Чтобы «вызнать харак­тер» будущего мужа, девушки прибегали к помощи спе­циальных гаданий. Например, падали в снег, затем вставали и рассматривали оставшийся след: если он испещрен по­перечными полосами — муж будет бить.

В целом, материнство в русской народной традиции было одной из основ, на которых покоилась вся система социаль­ных отношений, а роль М. считалась одной из самых значи­мых социальных ролей.

Литература:

1. Головачева А. В. Картина мира и модель мира в прагматике заговора // Исследования в области балто-славянский духовной культуры: Заговор. М., 1993; 2. Новгородские былины. М., 1978.

3. Словарь русских народных говоров: В 20 т. М., 1965—1985.

4. Степанов В. Сведения о родильных и крестинных обрядах в Клинском уезде Московской губернии (Собрано по программе В. Н. Харузиной) // Этнографическое обозрение. 1906. № 3-4.

5. Традиционный фольклор Новгородской области. По записям 1963—1976 гг. Л., 1979; 6. Успенский Д. И. Родины и крестины, уход за родильницей и новорожденным // Этнографическое обозрение. 1895. № 4; 7. Федотов Г. П. Стихи духовные (Русская народная вера по духовным стихам). М., 1991. Т. 18.

Т. Щепанская