КУЗНЕЦ

Специалист по обработке металла, занимавшийся изготовле­нием и обновлением крестьянских орудий, починкой транс­портных средств и ковкой лошадей.

Кузница, находившаяся чаще всего на окраине селения, играла роль «мужского клуба»: возле нее собирались мужи­ки, не только чтобы наточить плуг или подковать коня, но и обсудить местные новости, а то и выяснить отноше­ния. «В кузнице выпивали, все время дрались», — вспоми­нает жительница вологодской д. Залесье. С выпивкой у куз­ницы были связаны рассказы о появлениях возле нее нечис­той силы, которая особенно привязчива к пьяным. «Дедушка Семен, — рассказывала о местном кузнеце жительница по­шехонской д. Есипово, — говорил: Куешь-куешь. Вдруг при­ходит человек. Пойдем, говорит, выпьем. Приходим в чай­ную в Белом селе. Заказываем на двоих. А тот человек не зашел в чайную. — Я, — говорит Семен, — вышел — чело­века нет. Я выпил свой стакан и ушел. А его стакан-то стоит. — Нечистая сила».

К. и вместе с тем кузнице отводилась значительная роль в обряде мужской инициации. Деревенские парни заказы­вали или сами делали в кузнице трёстки — заостренные с одного конца и загнутые с другого орудия из металли­ческих прутьев (или зубьев брошенной колхозной бороны). С ними парни ходили драться в праздничные дни «стен­кой на стенку», улицей на улицу. Трёстки играли роль зна­ков предбрачного статуса парней во время деревенских гу­ляний. Если учесть, что праздничные драки играли роль мужской инициации, то К., изготавливавший (или наблю­давший за изготовлением) трёстки, выступал в роли ини­циатора.

Место у кузницы было табуировано для женщин или пользовалось у них дурной славой. «У кузницы раньше не­чистый покажется — то мужиком стоит… ночью каза­лось», — говорили жители вятской д. Шишульга. В белорус­ском Полесье «кузница становилась кало речечки». И детей пугали: «Не ходи, там баба-яга жалезная. — Бона ж у реки, у вады: А то жалезная баба зъест». Возможно, такой запрет был связан с ролью кузницы как места мужских собраний, разговоров и выпивок.

По поверьям, К. могли опознать ведьму, что позволяло им обвинять некоторых женщин в колдовстве. Предполагалось, что черти ездили вместо коней на самоубийцах, опойцах (умерших от запоя), утопленниках и удавленниках, а также на ведьмах и К., подковывая такую лошадь, мог будто бы узнать ногу той или иной женщины. Пошехонская житель­ница (1901 г. рождения) вспоминала один такой случай: «Приехал какой-то человек ковать лошадь. Подковал — спа­сибо не сказал, засмеялся и ушел. Кузнец говорил: Кую — не лошадь, а бабья нога. — Когда он отошел, спасибо не сказал, значит, не человек был. И пропал. — Ковал, говорит кузнец, лошадь, а очутилась не лошадь. — Это в Сосновце

Было, 12 километров». Тут же готово и объяснение: «Черти на бабах ездят. И им надо ковать копыта… Кузнец пришел и говорит жене: Лошадь ковал, лошадь сивая была. А очу­тилась — бабья нога!» Бывало, что К. «узнавал» ногу кон­кретной женщины. Это являлось тогда поводом для обви­нения в колдовстве, что заканчивалось нередко избиением, изгнанием или публичным осуждением предполагаемой «ведьмы». К. в данном случае выступал выразителем муж­ского общественного мнения, высказывая обвинение в адрес той женщины, которая имела уже репутацию ведьмы. Фак­тически К. только давал санкцию на ее наказание.

С другой стороны, с образом К. в свадебной символике связаны представления о крепком и прочном браке, который он должен сковать для жениха и невесты, как сковывают железо. К. — постоянный персонаж любовных (приворот­ных) заговоров: «Как у славного господина кузнец кует, железо кипит, варится и уклад к железу прикипает и при­варивается; так бы и раба Божия (имярек) прикипала и при­варивалась во век веков и до веку». В святочных играх и гаданиях молодежи фигура К. олицетворяла собой заклю­чение брака. Подблюдная песня о К. предвещала девушке, которой ее поют, свадьбу:

Идет кузнец из кузницы,

Несет кузнец золотой венец.

Известны святочные игры «в К». Тверской вариант назы­вался «девок ковать»: ребята и девушки разбивались пара­ми, а оставшуюся без пары девушку «ковали» — шлепали по пяткам и другим местам, а потом сажали в санки вместе с парнем и возили по деревне. В другом варианте игры К. «перековывал» стариков в молодых. Парни, ряженные стариками, вносили в избу скамейку, с которой свисало до пола покрывало, а под ним прятались подростки. Ряженые «старики» забирались под скамейку, «К» бил по ней моло­том, и оттуда выскакивал подросток. Перековывание ста­рика в молодого означало возвращение человеку, уже вы­шедшему по летам из брачного возраста, возможности же­ниться, то есть все эти игры указывали на символическую власть К. в области брачных отношений.

Литература:

1. Иванов В. В., Топоров В. И. Проблема функций кузнеца в свете семиотической типологии культур // Материалы Всесоюзно­го симпозиума по вторичным моделирующим системам. I (5). Тарту, 1974; 2. Максимов С. В. Нечистая, неведомая и крестная сила. С. 299; 3. Смирнов В. Народные гаданья в Костромском крае // Труды Костромского науч. о-ва по изучению местного края. Вып. XLI. Кострома, 1927. С.17-91; 4. Архив МАЭ РАН, ф. К-1, оп. 2, д. 1242, 1337, 1416, 1417, 1568.

Т. Щепанская