КУКЛА

Антропоморфное изображение, использовавшееся в магиче­ской практике и обрядах жизненного и календарного циклов.

В земледельческих ритуалах при помощи действий с чело­векоподобным чучелом, носящих, как правило, деструктив­ный характер, осуществлялся диалог между социумом и при­родой, направленный на перераспределение сил в последней Это уничтожение К. «Масленицы» в масленичной обрядности и русалки — в троицко-семицкой; похороны кукушки, Кост­ромы, Марены, Ярилы, Купалы в весенне-летний период; зака­пывание в землю в момент завершения уборки хлеба муж­ского чучела — аналога последнего снопа (Николиной бо­роды). Целью таких ритуалов было воздействие на силы природы для обеспечения будущего урожая. При этом К. оли­цетворяла природную энергию, сосредоточенную в растениях.

Подобному механизму «обмена» подчинены факты при­менения К. в магии, направленной на благополучие не толь­ко в сфере земледелия, но и в области других жизненных интересов человека. Так, например, если в семье один за другим умирали два человека, то в гроб последнего покой­ника для предотвращения третьей смерти клали специально приготовленную антропоморфную К.

Вплоть до 1930-х гг. на территории бывшей Воронежской губ. существовала традиция изготовления К., олицетворяю­щих болезни, в частности двенадцать лихорадок. Их свора­чивали из разноцветных лоскутков в виде небольших (около 5—6 см) девичьих фигурок. Эти К., обозначавшие симптомы лихорадки, по местным поверьям, являлись изображениями двенадцати девушек — дочерей царя Ирода, которые за смерть Иоанна Крестителя подверглись Божьему прокля­тию и были превращены в болезни. К. «лихорадок» вешали в хате возле печки, и они, по народным представлениям, должны были защищать от болезней хозяев дома.

Использование К. было широко распространено в про­фессиональной магии: если плотники, построившие дом, остались недовольны оплатой за работу, они могли в послед­ний венец бревен, под балку, подложить маленькую тря­пичную К. Жить в таком доме становилось невозможно, так как ночью беспрерывно слышался детский плач.

Повсеместно бытовал обычай подсовывать в постель Молодоженов К., изображающую младенца. При этом над молодыми смеялись: мол, не успели пожениться, как родили ребенка. Шуточное по форме, это действие по сути являлось одним из многочисленных магических приемов, направлен­ных на обеспечение потомства новой брачной пары.

Использование К. в традиционной магии и в обрядах фиксирующих переходные моменты в жизни человека, по большей части предполагало отношения между членами со­циума, а изготовляемое антропоморфное изображение, как правило, было индивидуализировано, то есть К. соотноси­лась с конкретным человеком: создавая ее для той или иной цели, ориентировались на определенную личность. И хотя

Не всегда удавалось в точности воспроизвести это лицо, К. становилась двойником человека. Иногда достаточен был. лишь намек на половую природу индивида, чтобы воздейст­вие на изображение обеспечивало намеченный результат. Так, на Русском Севере, в Заонежье, для порчи жениха и разлада в отношениях молодоженов колдун отыскивал около дома невесты щепку, напоминающую по форме человека и имеющую отверстие от сучка, прятал ее в поленницу дров, произнося заговор. Предполагалось, что «как молодой не в состоянии найти эту щепку, так он будет не в состоя­нии найти и… у жены» (4, с. 19).

Довольно поздним в русской традиции являлось использо­вание К. в функции девичьей красоты в свадебной обряд­ности. Судя по рукописным источникам, обычай изготовле­ния К.-красоты возник не раньше последней четверти XIX в. и был распространен на ограниченной территории, включаю­щей Костромскую, Ярославскую, Тверскую губ. В ряде ло­кальных традиций, где материальным воплощением девичьей красоты было деревце, обычно елочка, К. выступала аналогом таких элементов ее убранства, как коса из кудели, лента.

К.-красоту изготавливали подруги невесты в период от Сватовства до кануна свадьбы. В Тверской губ. эту К. назы­вали «невестиной красой»; в день свадьбы подруги прино­сили ее в дом невесты и ставили на стол, покрытый ска­тертью. «Кукла эта бывает величиною чуть не в аршин (около 70 см. — Е. М.): делается она просто из одних тряпок, а иногда с фарфоровой головкой, если таковую представляет­ся возможным достать. Наряжают эту куклу в бумажную тряпку-юбку, как это делают дети, чтобы кукла стояла, и на эту-то юбку нашивают всякую всячину ярких цветов. Все это сделано очень грубо, аляповато, да зато пестро, красно, золо­тисто. Эту куклу, эту «красу» невестину… охраняют все де­вушки, и за нее берут выкуп с жениха». Когда приезжали жених и гости, две девушки садились рядом с невестой, подо­двигая к себе К. и требуя подарка. Сват со стороны жениха доставал деньги и говорил: «Мы за выкупом не постоим, а только уж красу невестину беречь — таперича не их дело: нареченный супруг убережет лучше ихнего, уж череда их таперича отошла, полно — своего не уступим… ну-те-ка, красные девицы, продайте нам ваши местечки; чай, не дорого за них возьмете? Вот и денежки». После некоторого торга девушки поднимались с места: одна брала деньги, другая — «красу». Цена выкупа за К. обычно составляла от сорока копеек до рубля. Это была плата за время, потраченное на ее шитье и украшение.

В некоторых местах Тверской губ. красивую К. в вуа­ли — «невесту» — прикрепляли к верхушке украшенной елочки, а по бокам располагали еще одну или две К. — «шафериц». Восхваляя невесту, девушки требовали у дружек Жениха заплатить за место за столом. Елку убирали со стола, когда платили выкуп.

В Ярославской и Костромской губ. К. меньшего размера также прикрепляли к верхушке к рас оты -« е л о ч к и » или к бу­тылке, в которой стояла «елочка». К. делали с косой, в платье из хорошего лоскутка, с бусами. В день свадьбы девушки вносили ее в дом невесты и требовали за нее выкуп у каж­дого из окружения жениха. В этих традициях были хорошо разработаны приговоры на «вынос» свадебного деревца — красоты. В них упоминалась и К:

На нашей елочке,

На золотой верховочке

Сцдиг кукла,

Кукла-то — плуг,

Она не смотрит в куг,

Она смотрит туг,

Где денежки кладут! <…>

Позвольте елочьсу принять,

По свечке погасить,

Девью красоту посеребрить,

Нас, красных девушек, одарить!

После исполнения приговора гость, к которому обра­щались, тушил одну свечку и одаривал девушек деньгами. Получив со всех выкуп, подружки невесты выносили «елоч­ку» на крыльцо; деньги за девичью красоту шли в их пользу. В некоторых местах «елочку» с К. ставили на свадебный стол и после венца, так, чтобы К. была повернута лицом к жениху и невесте.

Во Владимирской губ. «К» называли переодетую родст­венницу невесты, которая, как и девушки-подружки в по­волжских традициях, требовала выкуп со стороны жениха за место за столом: «Выкупая место, дружка берет ковш квасу, кладет на дно монеты — грош и копейку — и гово­рит «К»:

Попей-ко, попей-ко, на дне-то найдешь копейку.

А побольше попьешь, еще грош найдешь.

Выпив квас, «кукла» уступает место жениху и невесте, которые садятся на баранью шубу» (6, с. 258).

Несмотря на позднее происхождение, этот феномен К.-красоты имел определенные предпосылки, что связано с традицией изготовления человекоподобных чучел для обря­дов календарного цикла. При сопоставлении их с К.-красотой можно отметить равноправную взаимозаменяемость антропо­морфных и растительных (дерево, ветвь дерева) атрибутов, а также мотив их полного уничтожения или извлечения из сферы обрядовой ситуации в конце или на определенном этапе ритуала.

Претерпев некоторую смысловую трансформацию, К-кра- сота сохранилась до настоящего времени: в городской среде широко распространен обычай украшать свадебную машину К. в наряде невесты. Только здесь она выступает уже как символ свадьбы. Подобное изменение назначения ритуаль­ного предмета, иногда в процессе одного обряда, нередко имело место и в традиционной свадьбе. Это относится прежде всего к образу свадебного деревца, которое могло вы­ступать и в функции девичьей красоты, и как знак свадьбы вообще.

На Русском Севере и в Костромской губ. существовал типологически близкий обычай изготовления К, выполняв­шей функцию заместителя отсутствующего человека, обыч­но родственника. Так, в Костромской губ. при проводах парня в армию его девушка делала К, которую помещала на углу его дома, нередко вместе с «елочкой», подобной сва­дебному деревцу-красоте: «девушки из тряпок и хлопка де­лают солдатика в виде куклы с принадлежностями рекрута: полотенцем на груди или в руках и платочком. Если же парень, кроме того, был музыкант, то кукле дают в руки и соответствующий музыкальный инструмент — гармонину, балалайку, — сделанные из бумаги или из дерева сора­змерно с куклой; елочку и солдатика прибивают гвоздиками к стене, к карнизу или на налобыше, близ подволощного окошка того дома, откуда взят новобранец, причем прибива­ют таким образом, чтобы солдатик находился под елочкой» (2, с. 22—23). В плане сравнения рекрутской и свадебной обрядности показательно, что проводы новобранца и кон­струкция «елочки» с К. назывались «девишником».

Материал такого рода записывался этнографами и в конце XX в.: «Вот когда он пойдет в армию, в тот день и прибивают, когда провожают ёо в армию дивчата. Они и делают и елочку, они и этоо „солдатика" делают, они при­бивают ко стене… И вот пока с армии не придет, не уби­рали» (5, с. 277).

Подобные примеры сохраняются до сих пор на Вологод — чине: «Вот ты поэхала, мать да отец об тебе росстраиваюц — ця, жалеют, сделают куклу и хранят… на грядки посадят… эту куклу никуда не девают, с места ни стрясут! Все на иё глидят… Из глины делали <…> Одевали, платье сошьют, на­ложат <…> У коо дак из глины, а у коо дак вот так, навер­тят тряпки на павки [палки], куделю… и ждут до тех пор, пока она [или он] не вернецца домой. Она [кукла] сидит все там, стоит. А вернецца. <…> Как приэжжаэт он домой… сразу куклу ему подают в руки. Он садицца за стол, куклу берет в руки. А потом отдает ребятишкам [играть]. <…> Раныпы… дак или на полицу посадят к иконам, штёбы было видно, как зайдешь… А покажут ему — посмиюцца да вы­бросят, да и все. <…> А это у нас в диревни-то, раныпни-ти старухи… старше матери нашей, они делали» (5, с. 276).

По судьбе К. судили об участи отсутствовавшего члена семьи: если она падала или разрушалась, то считали, что человек погибнет или пропадет.

К. использовалась не только в обрядах, но и в сфере вос­питания детей. Для девочек от 7 до 14 лет характерным раз­влечением были сюжетные игры с К. Располагаясь с ними

На окне избы, в амбаре или просто на улице, девочки с большой точностью воспроизводили обрядовые, празднич­ные и бытовые сцены, которые наблюдали в реальной жизни взрослых. Самой излюбленной была игра «в свадь­бу», в которой разыгрывались отдельные эпизоды свадебно­го обряда: сватовство, богомолье, баня, девишник, венчание свадебный пир и др. Девочки воспроизводили настоящие свадебные приговоры, диалоги, песни и даже причитания в голос. Подобным образом играли также «в беседу» (поси­делку), «в метище» (гулянье), «в похороны». Они сами изго­тавливали К. из лоскутков или получали их в наследство от старших сестер. Во время игры наделяли К. именами, отче­ствами и фамилиями знакомых односельчан или своими собственными. Такие игры с К. оказывались своеобразной формой передачи коллективного опыта и подготовкой детей к типичным жизненным ситуациям, в которых им пред­стояло оказаться в будущем.

В современной деревне К., которыми некогда играли дети, выставляют на окне, располагают в красном углу, в серванте или другом видном месте. В данном случае К. является украшением интерьера, а также, подобно фотогра­фии, знаком-памятью о покинувших дом близких.

Литература:

1. Еремина В. И. Ритуал и фольклор. Л., 1991; 2. Завойко Г. К В Костромских лесах по Ветлуге-реке. (Этнографические материа­лы, записанные в Костромской губ. в 1914—1916 гг.) // Труды Костромского науч. об-ва по изучению местного края. Вып. УШ. Этнографический сб. Кострома, 1917; 3. Комарова С, Катушкин М. Кукольные люди: Культурологический очерк. СПб., 1999; 4. Логи­нов К К Семейные обряды и верования русских Заонежья. Петро­заводск, 1993; 5. Морозов И. А. Кукла в современном интерьере (к проблеме эволюции статуса вещи) // Музей. Традиции. Этич­ность. XX XXI вв. Материалы международной научной конферен­ции, посвященной 100-летию Российского этнографического музея. СПб.; Кишинев, 2002; 6. Мыльникова К, Цинциус В. Северно-вели — корусская свадьба // Материалы по свадьбе и семейно-родовому строю народов СССР. Л., 1926; 7. Фирсов Б. М, Киселева И. Г. Быт великорусских крестьян-землепашцев. Описание материале Этнографического бюро князя В. Н. Тенишева (на примере Вги димирской губ.). СПб., 1993; 8. Шаповалова Г. Г., Лаврентьева Л. С. Обряды и обрядовый фольклор русских Поволжья. Л., 1985 9. Архив РЭМ, ф. 7, оп. 2, д. 2091.

Е. Мадлевская