КОСА

Прическа, характерная в русской культурной традиции для возрастных групп, включающих девочек и девушек. Оформ­ление К. девочки отличалось тем, что ее затягивали тонким, сплетенным шнуром («гарусом», «косником», «косоплеткой») или просто тряпичным лоскутком, то есть никак не укра­шали. С появлением регул (месячных очищений), озна­чавших созревание девушки, последняя получала право на ношение в косе яркой красивой широкой ленты.

Совершеннолетние девушки уделяли большое внимание своей прическе: «Волосы женской молодежи причесываются гладко. Сперва их расчесывают редкими, а потом частыми гребнями, далее намачивают водою, иногда с сахаром или квасом, иногда с солью и пивом, зачесывают за уши, делая прямой по носу пробор, космы (как сами говорят) заплетают в одну косу, шелковыми, довольно длинными и яркими лен­тами, которые завязываются бантом; при бедности же косо — плетки бывают из простых тесемок. Коса выпускается на спину из-под косынки или платка» (3, с. 59).

Более древней девичьей прической, чем К, исследователи считают распущенные по плечам волосы: «…когда девушки одевают повязки и чёлки, то по старинному обычаю, не за­плетают себе кос, а волосы распускают по голове, расчесав их гладко» (3, с. 59). В XIX в. девушки так носили волосы только в ряде случаев: во время праздничных торжеств, в ритуализованных ситуациях, при совершении обрядов. Ношение нарядных головных уборов было принято в празд­ничное время. Повсеместно существовал обычай, по кото­рому во время родов, особенно тяжелых, знающая о них де­вушка распускала К, чтобы облегчить страдания роженицы. «Во многих русских областях девушкам полагалось распус­кать волосы к причастию, в отдельных районах это делали только сироты: в Воронежской губ., например, круглая си­рота полностью распускала волосы к молебну на великий пост, потерявшая одного из родителей шла с полузаплетен­ной косой, остальные заплетали и украшали косу полно­стью» (1, с. 81—82). Общепринято было венчаться с рас­пущенными или слегка стянутыми на уровне шеи волосами. К. расплетали перед гаданием, во время ряженья, при совер­шении обряда опахивания. В Рязанской губ. девушки с рас­пущенными волосами участвовали в ритуале проводов ру­салки. Во всех этих случаях расплетание волос служило зна­ком утраты принадлежности индивидуума к социуму или — более конкретно — к определенной социовозрастной груп­пе. Такое отрицание признаков культуры и приближение к природному состоянию являлось необходимым условием для стимулирования контакта с силами природы во время ритуальных действий продуцирующего или познаватель­ного характера, а также для обретения нового социального статуса.

Девушки заплетали одну К, в отличие от замужних жен­щин, которые носили две К, уложенные на голове и закры­тые головным убором. Исключение составляла традиция в ряде мест Псковской губ., где «в прошлом девушки до 17— 18 лет плели одну косу, а как становились «невестами» — две косы» (1, с. 117). Этот факт, возможно, обусловлен влия­нием белорусской культуры, в которой имело место ноше­ние девушками двух К., уложенных венцом на голове. Обычная девичья К. — в три пряди — плелась таким обра­зом, что одна прядь укладывалась поверх другой, в отличие от женских кос, при заплетании которых пряди соединялись одна под другую. В будни волосы заплетали туго, используя косоплетки, «а в праздник как можно слабее, чтобы коса казалась шире» (3, с. 59). Это был не единственный способ продемонстрировать толщину К., иногда девушки плели сложные К. в четыре и более прядей. В свадебной поэзии сохранилось описание такой К.:

Заплетите мне струбчату косу Во двенадцать мелких прядочек, Во пшеничное зернышко, В конопляное семечко, Заплети-тко мне ленты алые.

На севере России подобные К. назывались «бесчисленни- цами»; у южно-русского населения различали «косы с не­четным числом прядей (пять — пятнадцать) — в дробнушку и косы с четным числом прядей (четыре — девятнадцать) — лопатно» (5, с. 277).

Помимо лент в качестве украшения прически взрослые девушки использовали разнообразные подвески в виде кис­тей из бисера, стекляруса, шнурков из золотных и серебря­ных ниток, косникй — жесткие пластинки из картона или стеганого холста разнообразной формы (треугольные, трапе­циевидные, в виде цветка, сердцевидные), обшитые яркими дорогими тканями (шелк, штоф, парча, полупарча, бархат), реже — хлопчатобумажной материей и украшенные золот — ным шитьем, разноцветной металлической фольгой, бисе­ром, резаным перламутром, речным жемчугом.

Такое внимание девушек к своей прическе и к волосам вообще не случайно. В народных представлениях волосы считались средоточием жизненных сил человека. Большое количество волос в традиционном сознании воспринималось как символ множества, изобилия, плодовитости, богатства. В этой связи продуцирующая сила, приписываемая волосам, использовалась в акциях магического характера. Так, напри­мер, во Владимирской губ. первое яйцо, снесенное молодой курицей, трижды катали на голове старшего ребенка и при­говаривали: «Курочка, курочка, снеси столько яичек, сколь­ко у N (имя ребенка) волосков!» Показательно, что в сва­дебном обряде жениха и невесту сажали на вывороченную мехом наружу шубу (в традиционной культуре мех являлся аналогом волос), а также невесте желали иметь столько детей, сколько волосков на тулупе.

Длина К. девушки была своего рода знаком ее зрелости и, соответственно, готовности к замужеству. Не случайно в сказках героиня-невеста — всегда обладательница не про­сто К., а длинной К., что нередко отражалось в имени: Марья-краса Долгая Коса. В реальной жизни, если у девуш­ки были плохие волосы, она старалась утолстить и удлинить свою К, заплетая ее не в три, а в большее число прядей, а также с помощью украшений: бантов, лент, косников.

Длинная К. всегда считалась украшением и гордостью девушки; об этом свидетельствует широко распространен­ная поговорка: «Девичья коса на всю Москву (на все село) краса». Это делало К. и волосы в целом предметом особой заботы. Так, у бухтарминских старообрядок было принято жирно смазывать «волосы топленым маслом, чтобы они не трепались от горного ветра и чтобы голова была всегда глад­кой» (2, с. 360). Повсеместно считалось: чтобы К. была длин­ной и толстой, в Чистый четверг нужно расчесывать волосы под яблоней. Поскольку волосы воспринимались в народном сознании как заместитель самого человека, то верили, что с помощью волос можно навести порчу, поэтому выпав­шие при расчесывании волоски всегда собирали и прятали в укромном месте.

В традиционной русской культуре К. стала символом девичества и невинности. Это объясняет тот факт, что де­вушку, не вышедшую замуж, называли «непетой К.» или «косником», а выражение «трепать К.» означало «остаться в девушках». С другой стороны, если девушка до замужест­ва родила ребенка, ей не позволялось ходить с открытой К; ее называли «покрыткой», и она должна была закрывать свои волосы платком.

Соответственно отмеченной символике, значительное место в свадебной традиции отводилось действиям и обрядам с девичьей К. Так, например, в Заонежье после удачно завер­шенного сватовства К. заплетали лишь наполовину и как знак просватанья крепили к ней длинную широкую ленту. Обряд расплетания девичьей К. повсеместно имел централь­ное значение в свадебной обрядности. Особенно это подчерк­нуто в традиции кержаков, старообрядцев Чердынского у. Пермской губ., где отсутствовал обряд церковного венчания. У кержаков «весь церемониал брака заключается… главным образом в расплетании косы, после которого девица уже счи­тается мужнею женой» (7, с. 58), и вслед за которым сразу начиналось свадебное застолье.

Некогда расставание с К. (волосами) имело, по всей видимости, буквальное значение. Об этом свидетельствуют, в частности, данные культурных традиций, родственных рус­ской. Так, на Украине и в Белоруссии существовал обычай во время свадьбы обрезать невесте косу. В русской тради­ции также сохранились отголоски обычая обрезания волос; причем значение его в некоторых случаях приобрело не­сколько иной смысл. Так, в Тверской губ., когда невесте перед отъездом к венцу расплетали К., «подружка говорила: „Режу косу, режу косу", а жених уплачивал, чтобы не реза­ли». Здесь же иногда «на вечерине, после бани боярки гро­зятся жениху отрезать у невесты косу. Жених косу выку­пает. Были случаи, когда косу обрезали» (8, с. 125, 142). В Саратовской губ. в середине XIX в. во время «продажи» невестиной К. рядом сидел мальчик с ножницами и «пока­зывал вид, что хочет отрезать косу» (6, с. 117). В некоторых местах Тверской губ. «проданную» К. расплетала сваха со стороны жениха: «Девушки поют: „Коса, моя косынька, / Русая коса…" Во время пения сваха нарочно рвет косу, сни­мает с нее алую ленту и показывает вид, что она разрывает ее. Этим самым уничтожается девичья свобода» (8, с. 124). Непосредственное упоминание об обрезании К. сохранилось в свадебной лирике:

Приехала сватьюшка Немилая,

Взяла мою косыньку В обе руки: Отрезала русую, Не жалея.

На более позднем этапе развития свадебной обрядности аналогом обрезания К. явилось ее расплетение, расчесыва­ние и покрывание волос. После свадьбы невеста утрачивала право на ношение одной К. Более того, женщине, в отличие от девушки, не позволялось оставлять волосы открытыми. Сразу после венчания в сторожке рядом с церковью невесте надевали женский головной убор, который полностью за­крывал волосы, заплетенные по-бабьи.

Мотив смены девичьей прически на женскую является одним из наиболее ярких в свадебной поэзии, сопровождав­шей обряд прощания девушки с К, девичьей красотой и де­вичеством:

Не поет ли пташечка рано по заре,

Не плачет ли девица об русой косе?

Вечер ее косыньку девушки плели,

Да девушки плели!

Разделили косыньку на шесть долей,

Да на шесть долей!

Клали ее косыньку да поверх головы!

Вот тебе, да косынька, да до веку лежать,

А тебе, подруженька, в девках не бывать.

Особенности ритуальной смены девичьей прически на женскую, равно как и реминисценции архаичного обряда обрезания К. невесты, свидетельствуют о наличии в тради­ционной культуре представлений о родовой принадлежности волос индивидуума. Так, волосы молодухи заплетали в две К. представительницы жениховой и невестиной сторон: в Ка­лужской губ. правую К. плела мать жениха, левую — сваха невесты; в Костромской губ. — женихова сваха и невестина

Крестная, причем считалось, что «если крестная заплетет косу быстрее, то невеста будет верх в доме держать, и на­оборот» (8, с. 112—113).

Во многих местных традициях К. выступала как пред­метное воплощение девичьей красоты; причем К. невесты в таком качестве в Поволжье и в некоторых районах Воло­годской губ. заменяла К., сплетенная из кудели (см. Кудель). Последняя символизировала невесту, а прикрепленная к «елочке» на углу дома или к веревке между домами невесты и жениха была знаком свадьбы.

Как символ невесты и девичьей жизни К. дала название ряду свадебных обрядов. Так, в Пермской губ. «К.» называ­ли прощальную вечеринку с подругами невесты в ее доме накануне венчания, то есть девичник, а в Тобольской губ. — свадебное угощение. В Самарской губ. накануне венчания у невесты собирались родственники и дарили ей подарки «на К.»: крестная — «рукава» (рубаху), крестный отец — образ и хлеб, которыми они будут благословлять невесту, другие дарили деньги. В Томской и Пензенской губ. на сле­дующий день после девичника и накануне венчания в доме невесты устраивалось угощение вином, которое называлось «пропивать К». Во многих локальных традициях существо­вал обряд «продажи К.» стороной невесты и «выкупа К.» стороной жениха; как правило, его приурочивали к утру дня венчания.

Литература:

1. Бернштам Т. А. Молодежь в обрядовой жизни русской общи­ны XIX — нач. XX в. Л., 1988; 2. Гринкова Н. П. Одежда бухтар — минских старообрядцев // Бухтарминские старообрядцы. Л., 1930; 3. Ефименко П. С. Материалы по этнографии русского населения Архангельской губ. М., 1877. Ч. I; 4. Завойко Г. К. В костромских лесах по Ветлуге-реке // Труды Костромского научного общества по изучению местного края. Вып. 8. Кострома, 1917; 5. Зеле­нин Д. К. Восточнославянская этнография. М., 1991; 6. Минх А. Н. Народные обычаи, обряды, суеверия и предрассудки крестьян Са­ратовской губ. // Записки ИРГО по отд. этнографии. СПб., 1890. Т. XIX Вып. II; 7. Чесноков А. Свадебные обряды и песни «кержа­ков» // Живая старина. № 20. Вып. 1. СПб., 1911; 8. Шапова­лова Г. Г., Лаврентьева Л, С. Обряды и обрядовый фольклор рус­ских Поволжья. Л., 1985.

Е. Мадлевская