ДЕВСТВЕННОСТЬ (НЕВИННОСТЬ, ЦЕЛОМУДРИЕ, ЧЕСТЬ, ЧЕСТ­НОСТЬ)

Одно из основных качеств девушки или парня, до­стигших совершеннолетия. В традиционной культуре эта «скрытая» для окружающих физиологическая характеристи­ка считалась важной прежде всего для девушки, что, собст­венно, отражено в номинации «девственность»; с наиболь­шей силой она актуализировалась в свадебном обряде.

Основной признак Д. — целостность — содержится в таких именованиях целомудренной девушки, как «целка», «непочатая», и наоборот, «в названиях девушки, утратив­шей девственность… подчеркивается нарушение целостно­сти [рус. целка ломаная; перм. нецельная; Оренбург, неуце — левшая; олон. колотое копыто; яросл. порушена, криночка снятая)» (2, с. 35).

На поздних этапах формирования свадебной обрядности физиологический признак целостности невесты в большей степени озвучивался в морально-этическом плане: как сино­нимичные Д. выступали понятия честности, невинности. Девственницу так и называли: «хорошая», «честная», «не­винная», «безвинная». Знаменательно, что в русских диалек­тах сама свадьба называлась «бесчестьем», а в свадебной поэзии звучал мотив «обесчещенья» девушки: олицетво­рение женской доли — «белая кика» грозит сшибить с го­ловы невесты девичью красоту и тем самым «обесчестить» перед всеми.

Д. девушки или утрата ее прежде времени устанавлива­лась, превращаясь из «скрытого» признака в очевидный, обычно после постельного обряда в первую брачную ночь. Вместе с тем в русской традиции конца XIX — начала XX в. сохранились реликты добрачного узнавания целостности невесты. Так, в южно-русских губ., а также в Псковской и Тверской обряд расплетания косы совершался на квашне, что соответствовало обряду белорусской свадебной тради­ции, в котором сесть на дежу или кадку с рожью позволя­лось только девственнице.

Однако наиболее распространенным способом проверки Д. невесты была демонстрация ее рубахи или брачной про­стыни. Чтобы предотвратить подлог, свахи провожали моло­дых со свадебного пира до самой брачной постели, а в не­которых традициях перед тем, как оставить их наедине, переодевали невесту в чистую рубашку; в Черниговской губ. в XIX в. даже снимали с невесты серьги, украшения, выни­мали из волос шпильки, то есть следили, чтобы не осталось никаких металлических предметов, что позволило бы совер­шить обман. Показательно, что венчальная рубаха невесты в Архангельской губ. изготавливалась из белого холста и на­зывалась «исцельницей»; в некоторых местах она называ­лась «целошной». Брачная рубашка и простыня с пятнами Крови служили доказательством целомудрия невесты. Эти предметы выставляли напоказ не только родственникам, но и другим участникам свадьбы, а также всем односельчанам. В некоторых местностях, например в Оренбуржье, этот обы­чай сохранялся до 1960-х гг.

Кровь как результат дефлорации стала в традиционной культуре основой для символических обозначений Д., доми­нирующим признаком которых является красный цвет. Так, на Брянщине в случае подтверждения Д. невесты к жерди прикрепляли красный флаг или фартук и ходили так по селу. В Псковской губ. процессию, направлявшуюся на вто­рой день свадьбы из дома жениха к родителям невесты, воз­главлял человек, несущий на длинной палке красный платок. Во многих локальных свадебных традициях в качестве знака невинности невесты выступала красная лента. В Поволжье ею на второй день свадьбы повязывали горлышко бутылки. В Калужской губ. лентами и цветами украшали горшок.

Во Владимирской губ. сваха и женщины, участвовавшие в свадьбе, пришивали к одежде и другим предметам розо­вые ленточки и ходили или разъезжали по улицам, стуча в заслонку и сковородки, — это было знаком того, что с не­вестой «все благополучно».

Противопоставлением красному цвету как знаку Д. вы­ступали белый и черный, символизировавшие «бесчестье». У терских казаков нечестную невесту выводили в публичное место в рубахе, испачканной навозом. В Полесье вешали на дом или укрепляли на шесте белый, черный (синий, как вариант черного) флаг, вымазанную сажей брачную рубаху, грязную тряпку, служащую затычкой для печной трубы. С этими фактами соотносился широко распространенный у восточных славян обычай мазать дегтем ворота или окна нечестной невесты.

Понятие Д. в народной культуре воплощалось не только на цветовом уровне, но также на предметном и акциональном.

В западно — и южно-русских губерниях благодаря крас­ному цвету символом Д. невесты являлись ягоды калины. Поэтому в Курской губ. брачная рубашка со следами невин­ности молодой, которую приносили и раскладывали прямо перед гостями, называлась «калиной». В Оренбургской губ. после постельного обряда гости требовали на «честный суд» рубашку молодушки, и если она оказывалась «с краской», «с честью», то чествовали и родителей новобрачной. Устра­ивалась пирушка, которая называлась «калинкой», где их потчевали калиновой настойкой. На Украине родителям честной невесты из дома жениха посылали хорошего ка­чества настойку, к горлышку бутылки привязывали кисть калины.

На стыке цветового и предметного уровней с понятием Д. соотносятся цветы или один цветок, обычно искусствен­ные, которыми украшали свадебные атрибуты, обозначаю­щие невинность невесты. Так, в Нижегородской губ. на вто­рой день свадьбы во время произнесения свахой благо­дарственных слов родителям молодой, сумевших охранить дочь от бесчестья, дружка ловким движением ножа сбивал с круглого свадебного «курника» прикрепленный к нему цветок.

Наиболее распространенным предметным символом цело­мудрия невесты выступал целый, иногда новый сосуд: гор­шок, кринка, кувшин, реже другая посуда. Битье горшков утром после брачной ночи — практически повсеместно бы­товавшее у русских действо — являлось метафорой дефло­рации. При этом важно было, чтобы горшки использовались целыми. Битый же или дырявый сосуд, а также просто че­репок символизировали утраченную до брака Д. Так, в Ка­лужской губ., если невеста не была девственницей, горшок с разбитым днищем надевали на палку и носили по селу со «страшными» песнями. В Полесье в таком случае черепок от разбитого горшка клали на голову матери или отца невесты, либо жених поднимал черепок от горшка из мусорной кучи и клал его на стол. На Русском Севере битье горшков дуб­лировалось разбиванием стакана или рюмки с вином. Это делал сам жених во время утреннего стола после брачной ночи. Если все было в порядке, он со всей силы бросал наполненный стакан в матицу или об стену; в противном случае разбивал его об пол или не бил вовсе.

Такие действия соотносились с разнообразными акциями деструктивного характера в обрядах расставания с девичьей красотой — разрушением, сжиганием, разбрасыванием тех или иных ее материальных воплощений. Уничтожение це­лостности предметных изображений девичьей красоты сим­волизировали утрату Д. в процессе свадебного обряда (см. Девичий головной убор, Кудель, Лента, Расплетание косы, Свадебное деревце, Свадебный веник). Такое сопоставление вполне закономерно, поскольку Д. являлась одним из обяза­тельных признаков девичьей красоты.

Соотнесение дырявой, прохудившейся посуды и утра­ченной до времени Д. проявлялось в публичном поднесении Матери невесты водки в стакане без дна, так что в ее руках напиток выливался на пол.

Противопоставление признаков «целого» (как целомуд­рия) и «дырявого» (как его отсутствия) нашло отражение в ритуалах свадебного стола, проходившего в доме роди­телей новобрачной на второй день свадьбы. На Русском Севере, в Псковской губ. обязательным блюдом этого стола была яичница, которую привозили из дома жениха. В слу­чае нечестности невесты ее родителям подавали яичницу с вырезанным куском и плевали. Повсеместно мать невесты готовила блины, которыми первым потчевала молодого. Если он прокусывал в блине середину и откладывал его, всем становилось ясно, что его жена не сохранила Д. до свадьбы. То же означал и вырезанный им в стопке блинов клин, что сопровождалось словами: «Теща, заливай клин». В не­которых местностях молодой должен был подать теще блин с деньгами: если все «в порядке», то он опускал на блин рубль, а если нет — то вместо целой монеты сыпал мелочь.

В народной традиции символом не сохраненной Д. стал хомут как предмет, имеющий форму полого круга. Его на­девали в знак позора и бесчестья и на молодую, и на ее мать, а в некоторых местностях и на отца. В таком виде их водили по улице, сопровождая непристойными песнями и издевательствами.

Д. невесты в народной традиции придавалось большое значение, что очевидно по разработанности в русской сва­дебной обрядности разнообразных акций публичной демон­страции «честности» молодой, приведенных выше. В украин­ской культуре даже имелся покровитель девушек, защи­щавший их от бесчестья: им считался св. Касьян. Родители девушек молились ему, чтобы сохранил дочерей в чистоте и целомудрии. В рамках народной культуры, в которой регу­лирование жизненно важных процессов в судьбе отдельной личности и всего социума происходило посредством ритуа­ла, «несоблюдение невинности до ритуально предписанного момента — вызов всему миропорядку. Не случайно это йа — рушение, по традиционным представлениям, могло пагубно отразиться в самых разных сферах» (1, с. 72). В Воронеж­ской губ. верили, что если невесте удастся скрыть от роди­телей мужа потерю Д. до брака, то дом обязательно постиг­нет несчастье: издохнет бык или лошадь, неприятности будут у кого-нибудь из новобрачных. Поэтому не удивитель­но, что «единственные условия, которые требовали… со сто­роны невесты, — смиренность и сохранение целомудрия до свадьбы» (5, с. 75).

Кроме того, Д. невесты в традиции приписывалась маги­ческая защитная и продуцирующая сила. Во многих местах, например в Оренбуржье, заболевшего грудного ребенка за­ворачивали в брачную рубаху матери, что, по поверьям, способствовало выздоровлению. В Воронежской губ. боль­ную голову лечили «покрасой» — девичьей красотой в виде пучков ржи. До венчания «покрасу» подвешивали к потолку дома, а после свадьбы снимали и относили на чердак, бе­режно сохраняя колоски для лечебных целей. В случае не­обходимости рожь из «покрасы» варили и настоем обмы­вали больные места. Однако «покраса» имела силу лишь при том условии, что невеста до свадьбы была девственницей. В противном случае она оказывалась, по народным пред­ставлениям, бесполезной и ее выкидывали на улицу. Оче­видно, что магическая сила приписывалась девичьей красоте именно в связи с целостностью невесты. В Киевской губ. бесплодным женщинам для обеспечения чадородия тради­цией предписывалось в день св. Акилины (или Акулины — 13/26 июня) сварить и выпить настой из калины. Калиной, наряду с барвинком и колосьями овса, было украшено сва­дебное деревце девушки, являвшейся старшей дочерью в семье. Показателен также полесский обычай, по которому невеста вставала правой или обеими ногами на дежу, по­крытую тканью и выставленную в воротах или на пороге дома жениха. Это могла сделать только девственница; счи­талось, что в этом случае в доме всегда будет удаваться вы­печка хлеба. Нечестная невеста не имела права наступить на дежу; она обходила или перепрыгивала ее. Обман, по на­родным поверьям, грозил несчастьем: хлеб не будет родить­ся, скот погибнет, дети не выживут, в семье не будет ладу — (См. также Свадебное деревце).

Обнаружение нечестности невесты изменяло ход и на­строение свадьбы: ряд ритуалов второго и третьего дня не производился, радость сменялась всеобщим неудовольст­вием. Потеря Д. до брака воспринималась как позор не только невесты и ее родителей, но и всего рода, а подтверж­дение невинности, напротив, служило их всеобщей чести.

Литература:

1. Байбурин А. К. Ритуал в традиционной культуре, структурно- семантический анализ восточнославянских обрядов. СПб., 1993; 2. Зеленин Д. К. Описание рукописей РГО. Пг., 1914—1916; 3. Каба­кова Г. И. Девственность // Славянские древности: Этнолингвисти­ческий словарь. М., 1999. Т. 2; 4. Кистяковский А. Ф. К вопросу о цензуре нравов у народа // Записки Имп. РГО по отд. этнографии. 1878. Т. VIII. Отд. I; 5. Козырев Н. Свадебные обряды и обычаи в Островском уезде Псковской губернии // Живая старина. 1912. № 1; 6. Малявкин Г. Станица Червленая Кизлярского отдела Тер­ской области // ЭО. 1891. № 1; 7. Толстая С. М. Символика девст­венности в полесском свадебном обряде // Секс и эротика в рус­ской традиционной культуре / Сост. А. Л. Топорков. М., 1996; 8. Яковлев Г. Пословицы, поговорки, крылатые слова, приметы и поверья, собранные в слободе Сагунах, Острогожского уезда // Живая старина. 1905. Вып. 1—2.

Е. Мадлевская