ДЕВОЧКА (КУТЫРКА, НЕДОРОСЛАЯ, ОТРОКОВИЦА, ПОДЛЕТОК, ПОДРОЩА)

Подросток от 7—8 до 13—15 лет. В этом воз­расте происходило физиологическое и психологическое формирование Д. как представительницы женского пола; она начинала осознавать свою половую принадлежность. Изменение статуса отражалось в формах обращения к Д., в особенностях ее прически и одежды, в поведении и тру­довых занятиях, в характере игр. С 16 лет ее уже при­знавали «девкой», «девушкой», то есть достигшей брачного возраста.

Подростковый период делился по крайней мере на два этапа, соответствующие распределению Д. на два «слоя» (возрастные группы): «младший» («девченята», «девчонка») и «средний» («на подросте»). По достижении совершенно­летия Д.-подросток переходила в «старший слой» — группу взрослых девушек «на выданье».

С подросткового возраста Д. начинали называть по имени (до этого доминировали обращения к ним, в которых отсут­ствовало указание на пол: «детка», «п ос и куш а», обобщен­ное — «ребятня», «мелочь», «челядь», «горох»). Однако в от­личие от взрослых девушек, называемых полным именем (иногда с отчеством), в номинациях подростков присутство­вали суффиксы с уменьшительным и ласкательным значе­нием: Дунька, Клавдюшка, Машуня.

Переход от детства к отрочеству знаменовался измене­ниями в одежде. Если до 6—7 лет Д., как и мальчиков, оде­вали только в рубашечку с поясом, то по достижении этого возраста к костюму в зависимости от местной традиции прибавлялись юбка или сарафанчик. Одежда Д.-подростков по покрою была такой же, как и у взрослых девушек, отли­чаясь лишь качеством материала: либо ее шили из самой дешевой ткани, либо перешивали из поношенных вещей старших сестер или взрослых.

В западно — и южно-русских губерниях Д.-подростки не­редко носили рубаху без поясной одежды вплоть до совер­шеннолетия и даже свадьбы (см. Девушка, Бабий наряд). Зато одним из маркеров принадлежности к женскому полу здесь непременно были сережки: в 6—7 лет Д. протыкали уши и надевали «пушки» — круглые шарики из гусиного пуха. Такие «пушки» впоследствии — во время девичества, а затем и в первые годы замужества — являлись деталью головного убора и закреплялись на висках или под ушами.

Кроме сережек Д.-подростки могли носить и другие укра­шения, но обычно их не покупали, а использовали недолго­вечные самоделки. Так, бусы чаще всего представляли собой нанизанные на нитку ягоды.

О внешности Д. заботилась мать: следила за чистотой одежды, заплетала косу, которую, правда, до совершенноле­тия скрепляла не красивая покупная лента, а обрывок ткани или свитый из нитей гашник. Ориентируясь на будущую судьбу дочери, мать с каждым годом все больше внимания

Уделяла ее внешнему виду, так как в противном случае она могла услышать упреки со стороны соседей.

Традиционно для подростков не поощрялось соприкосно­вение в быту с предметами, соответствующими противопо­ложному полу. Это, по народным представлениям, могло изменить половую природу или спровоцировать обретение качеств другого пола и, соответственно, пагубно сказаться на дальнейшей судьбе. Для Д. сравнения «как парень», «как мальчишка», исходящие от подруг или взрослых, восприни­мались как серьезный укор и оскорбление.

В процессе выполнения домашних и полевых работ (стряпня, уборка дома, стирка, доение коровы, жатва и про­чее) мать обучала всему этому дочь, показывая и объясняя, что к чему, иногда позволяя осуществлять наиболее простые операции. По мере освоения трудовых навыков Д. начинали рассматривать как помощницу матери, и за нею закрепляли некоторые посильные для нее обязанности. Так, Д. могла выгнать и встретить скотину, помочь приготовить для нее корм, поднести матери, занятой готовкой, продукты или кухонную утварь, подмести пол, помыть посуду, присмот­реть за младшими братьями и сестрами. По виду трудовых занятий Д.-подростка называли «казачихой» (работница по найму с 12 лет), «пестуньей», «нянькой», «смотреей».

В области ткаческих работ, считавшихся в традиции жен­ским занятием, Д. в 5—7 лет могла помогать матери нама­тывать нитки на цевки (берестяные трубочки, выполняю­щие роль катушек) для челнока (деталь, с помощью которой при тканье через зев основы пропускается уточная нить). К 7 годам она овладевала навыками прядения, и отец делал ей личную прялочку чуть меньшего размера, чем обыкно­венная. В южно-русских губерниях Д-подростки не только пряли, но и чесали шерсть. Во многих местах с 10 лет девочки начинали ткать пояса. В Орловской губ. в 12 лет маленькая мастерица могла изготовить себе наряд. Повсе­местно у русских к 14—15 годам — завершению подрост­кового периода — Д. была уже способна ткать, что было необходимо для заготовки приданого на следующем возраст­ном этапе.

В некоторых местностях в конце XIX — начале XX в. еще сохранялись обряды посвящения в ткаческое ремесло. Так, в Смоленской губ. первую спряденную Д. нитку сматывали в клубочек и сжигали, а «оставшуюся золицу новопоставлен — ная прядильщица должна выпить и закусить хлебцем; тогда над нею смеются: „Его зъяси — будишь харошая пряха" — <…> — „Зъешь, а то прясть ня будишь уметь"» (3, с. 200). В Вологодской губ. семи-восьмилетние Д., только что научив­шиеся прясть, собирались на «маленькие» посиделки. Здесь они устраивали хоровод вокруг ступы для толчения зерна и приговаривали: «Ступа да пест, научи меня престь!» Если у Д. нить не получалась ровной и прочной, ей нужно было в Чистый понедельник (первый день Великого поста) выбе­жать вечером на улицу, зажечь напряденный клубочек и под­нять подол, чтобы сесть голышом на снег, дожидаясь, пока не сгорят все нитки. Считалось, что после этого прядение будет ей удаваться. Иногда, в то время пока Д. сидела на снегу, клу­бочек сжигали в печке старушки, которые давали ей верете­но и кудель для прядения первой нитки. На Вологодчине этот обычай бытовал вплоть до 1940-х гг.

С 9—11 лет дочь помогала матери жать в поле, для чего ей изготавливали маленький серп. Чуть позже, по мере на­копления физических сил, она могла уже копать картошку. Одной из обязанностей Д.-подростков была прополка ого­родных растений.

В подростковом возрасте происходило формирование групп по половому признаку. Для их общения было харак­терно разделение и некоторое противостояние Д. и мальчи­ков, выражавшееся в насмешках друг над другом, в усилен­ном использовании дразнилок, в обсуждении и сравнении статусов в пользу своей группы. При этом внутри нее пори­цалось проявление качеств или особенностей поведения, присущих противоположному полу.

Д. организовывали свои собрания: «маленькие» и «сред­ние» беседы, на которых, как и взрослые девушки, пряли, а также разучивали песни и игры, входившие в репертуар старших поколений. Во многих местностях на посиделки Д. мальчики-подростки не приходили.

Для «недоростков» очень притягательны были беседы взрослых, и наиболее бойкие Д. старались проникнуть туда, хотя бы в качестве наблюдателей. Участие же их в посиде — лочных играх практически исключалось. Нарушителей с на­смешками и позором выпроваживали за дверь избы. Если для перехода с «младших» посиделок на «средние» было до­статочно приглашения («Настасья, приходи сево года к нам на беседу!»), то при переходе на «взрослую» беседу устраи­валась особая церемония. Старшие девушки, придя к обще­му решению по поводу кандидатов для перевода, направляли со своей вечерины на «среднюю» беседу нескольких чело­век, которые, приглашая ту или иную Д. к себе, кланялись ей в ноги. Новенькие не сразу становились полноправ­ными участницами «взрослых» посиделок. Они занимали наименее престижные места и имели особые наименования: «напусканки», «охобетье», «подчалки».

Во время весенне-летних гуляний Д. устраивали свои игры и хороводы неподалеку от взрослых молодежных со­браний. На последних они тоже могли появляться, но лишь как пассивные наблюдатели.

Возраст от 13—14 до 16—17 лет был наиболее тревожным для самой Д. и для ее матери. С момента появления у доче­ри регул (месячных очищений) мать начинала с особым вни­манием «приглядывать» за ее поведением. Считалось, что в этом возрасте Д. без должного осознания может кем-ни — будь увлечься; поэтому следили, чтобы она не заигрывалась

Поздно вечером с мальчиками-ровесниками. Мать объясняла дочери подробности, касающиеся ее взросления и отноше­ний между мужчиной и женщиной, и по возможности ста­ралась вызвать ее на откровенное общение.

В некоторых местностях первые регулы Д. знаменовались ритуальными действиями. Так, в Орловской губ. в связи с со­бытием собирались все женщины села и устраивали совмест­ную трапезу, при этом Д. должна была плясать на своей рубашке. Во Владимирской губ. подруги сажали ее в снег, обливали водой, поджигали запачканную рубашку. Здесь же по этому случаю устраивали игру «в молодые»: «невесту» (Д.-подростка) и «жениха» (старшую по возрасту девушку) отводили в овин на ночь «молодиться».

В целом во время подросткового периода происходило ак­тивное осознание Д. ее будущей роли женщины, на разных уровнях осуществлялась постепенная подготовка к переходу ее в следующий возрастной статус. При этом основными по­средниками в передаче «женского» знания и умений были мать (в рамках семьи) и представительницы более взрослой девичьей группы (в рамках всей крестьянской общины).

Литература:

1. Байбурин А. К. Ритуал в традиционной культуре. Структурно — семантический анализ восточно-славянских обрядов. СПб., 1993; 2. Бернштам Т. А. Молодежь в обрядовой жизни русской общины XIX — начала XX века: Половозрастной аспект традиционной куль­туры. Л., 1988; 3. Добровольский В. Н. Смоленский областной сло­варь. Смоленск, 1914; 4. Кабакова Г. И. Девочка // Славянские древности: Этнолингвистический словарь. М., 1995. Т. 1; Девуш­ка // Там же; 5. Кабакова Г. И. Антропология женского тела в сла­вянской традиции. М., 2001; 6. Морозов И. А., Слепцова И. С. Праздничная культура Вологодского края. Ч. 1. Святки и маслени­ца // Российский этнограф. М., 1993. № 8; 7. Архив СПб ГУ, 2000, Вологодская обл.

Е. Мадлевская