ГЕНДЕР В ИСТОРИИ И ПРОТОЧЕЛОВЕЧЕСКИЙ ЯЗЫК

Данная работа (в совокупности со статьей «Proto-world language», помещенной в этом же сборнике) имеет отношение к моей попытке ре­конструировать протоязык хомо сапиенса1. Если реконструировать этот язык (слов примерно 800), то можно будет ответить на многие загадки гендерной истории человечества. В статье «Proto-world language» уде­ляется много внимания сравнению базовой лексики финского и малай­ского (вариант Bahasa Indonesia) языков. Ниже я попытаюсь объяснить, почему сравнение этих языков перспективно для реконструкции про­тоязыка хомо сапиенса, который (язык) будет далее сокращенно назы­ваться ПЯ (протоязык). Начать придется издалека.

Как и когда возник человеческий язык (первый язык вида хомо са — пиенс)? Относительно недавно Стивен Браун2 (и не только он, а, на­пример, Марио Ванешут и Джон Скойлз или Стивен Митен и т. д.) вы­двинули гипотезу музыкального языка — musilanguage, который я здесь и далее предлагаю называть по-русски «музиланг».

Я согласен с этой гипотезой. Суть ее в том, что обычному челове­ческому языку (его разновидностей на земле имеется более трех тысяч) предшествовал язык музыкальный, в котором место фонем занимали дискретные музыкальные тоны («ноты»). Основание для такого пред­положения многочисленны и хорошо обоснованы3, здесь я на них оста­навливаться не буду. Музыка предшествовала появлению как музилан — га, так и собственно человеческого языка (протоязыка). Согласно Джо­зефу Джордания музыка появилась как средство коллективного отпуги­вания хищников еще у предшественников хомо сапиенса4.

Если музиланг существовал, то когда и каков он был?

Рассмотрим первую часть вопроса. Методы глоттохронологии оце­нивают примерную «дату» схождения всех живых и исчезнувших от­дельных языков к первому языку хомо сапиенса примерно в 45 кн.5 «Кн.» это сокращение: «килолет назад», то есть «тысяч лет назад».

Примерно 45 тысяч лет назад появился первый протоязык (или со­вокупность его диалектов), от которого в самых «генетически» удален­ных друг от друга языках сохраняется примерно по 3-4 фонетически сходных (интуитивно узнаваемых) слова с родственной (или даже оди­наковой семантикой). Современные компаративисты (сравнительные лингвисты) из «группы оптимистов» считают, что существует пример­но 6-7 максимально широких лингвистических объединений (суперме­гасемей языков)6. Перечислим их:

1. Африка: нигер-кордофанская, нило-сахарская и койсанская су­пермегасемьи.

2. Евразия: евразийская и аустрическая семьи.

3. Америка: америндская семья.

4. Новая Гвинея: индо-тихоокеанская фила (по Дж. Гринбергу7).

Всего 7 лингвистических супермегасемей. По мнению ряда специа­листов (я согласен с этим мнением), эскоалеутские языки примыкают (“генетически”) к ностратическим, языки на дене — к сино-кавказским.

Евразийская супермегасемья (Е) включает следующие мегасемьи: афразийскую, дене-баскскую (включает синокавказскую филу, семью на дене, баскский и бурушаский языки), и ностратическую мегасемью языков8.

Койсанские языки обнаруживают примерно одинаковое количество сближений (предположительно — когнатов) со всеми тремя первона­чальными компонентами Е (т. е. — с ностратическими, сино-кавказскими и афразийскими языками)9. Сюда же, я думаю, примыкает и австралий­ская семья пама-ньюнган10.

Не входящие в пама-ньюнган языки, вероятно, родственны папуас­ским (индо-тихоокеанским) языкам. Материалы, свидетельствующие о том, что койсанские языки родственны евразийским, представлены в моей предыдущей книге (Казанков 2007) и на сайте Института Африки (Kazankov, Proto-Language). Доказательства родства аустрической (Ау) и евразийской (Е) фил будут представлены в третьей статье данного сборника, которая называется «Proto-world language».

Таким образом, в моей интерпретации число максимальных объе­динений сокращается до пяти мегасемей. Соответствующий список включает на максимально глубоком уровне следующие макросемьи: евразийскую (Е) и аустрическую (Ау).

Состав аустрической мегасемьи такой: семьи аустро-тай, аустроя — зиатская и мяо-яо.

Все вышеуказанное разнообразие дивергирующих протоязыков (будущих языковых семей) распространилось по всей ойкумене (ис­ключая Антарктиду) начиная с периода примерно 45 кн. Районом исхо­да и распространения первого протоязыка был Левант. Таким образом, согласно первому рабочему предположению, музиланг в период до 45 кн. существовал у всех хомо сапиенсов, которые к этому времени рас­пространились по всем континентам кроме Америк (Антарктиду здесь я далее поминать не буду). Начиная с какого времени он появился — не­известно (напоминаем, что само существование музиланга — гипотеза), и сейчас пока бесполезно делать об этом предположения. Однако инте­ресно (и небесполезно) рассмотреть гипотетический сценарий первич­ного распространения языков хомо сапиенса с учетом предположения о том, что к началу этого процесса музиланг уже существовал много ты­сяч лет.

Итак, представим себе Левант 45 тысячелетия. Здесь in situ осуще­ствляется переход от среднего палеолита к верхнему, иными словами — люди изобретают технику стандартизированного верхнепалеолитиче­ского скола. Эта «дата» совпадает с глоттохронологическими расчетами коалесценции человеческих языков (см. выше), поэтому разумно пред­положить, что распространение по планете верхнепалеолитической техники (ВП) и человеческих языков — это две грани одного процесса. Третью грань этого процесса исследует сравнительная мифология, но касаться этой темы мы здесь пока не будем.

Предположим, что первыми ушли из Леванта на восток и юго- восток люди, говорившие на языках, отдаленными потомками которых сейчас являются, соответственно, америндские и папуасские языки. Рассмотрим следующий временной срез: 40 кн. Орудия ВП достигли Алтая (пещера Кара-Бом)11 и Саравака (северо-западная часть о. Кали­мантан в Индонезии — пещера Ниах). Разумно предположить, что оби­татели пещеры Кара-Бом говорили на протоамериндских языках, а пе­щеры Ниах — на протопапуасских.

В Западной Азии остались люди, языки которых принадлежали к евразийской лингвистической филе (Е) (далее мы будем писать для краткости — «к системе Е»).

Что происходит в это время в Северной Африке, откуда до Леванта «рукой подать»? Здесь по-прежнему господствует среднепалеолитиче­ская технологическая (СТ) традиция (атерийская культура), так же как и в Европе (неандертальские культуры). Забегая вперед, скажу, что данные генетики показывают, что внеафриканские генетические систе­мы митохондриальной ДНК (мтДНК) вернулись в Африку (из Передней Азии) двумя волнами около 30 кн. Одна из этих волн проникла в Эфио­пию, другая — в Северную Африку.

На языках каких семей говорили эти люди? Учитывая то, что рас­пространение афразийских языков в Африке связано с более поздним периодом (этапом экспансии систем производящего хозяйства), надо искать другие (не афразийские) кандидатуры. Их всего две, учитывая то, что мы выше написали о койсанских языках. Эго системы нигер — конго и нило-сахарская. Я предлагаю рассмотреть гипотезу о том, что в Северной Африке, начиная с 30 кн. и до появления афразийцев (бербе­ров), проживали носители языков семьи нигер-конго (впоследствии перешедшие на берберские языки). Специфические генные маркеры берберов показывают, что появлись они (эти маркеры) в Северной Аф­рике именно 30 тысяч лет назад12(примерно, конечно).

Что касается языков Эфиопии 30 кн., то говорить о них преждевре­менно. Сначала нужно определить степень близости нило-сахарской се­мьи к системе Е. Возвращение внеафриканских митохондриальных генов в Африку примерно совпадает со временем распространения культур позднего каменного века, которые рассматриваются археологами в каче­стве примерного аналога орудий верхнего палеолита Европы13.

«Как все это связано с музилангом?» — может спросить читатель. А вот как.

Австралия и Новая Гвинея, по примерно согласующимся данным генетики, археологии и палеоантропологии, были заселены соответст­венно (речь идет о первопоселенцах) 60 и 50 кн. На каких языках там тогда говорили? На музиланге (музилангах), равно как и в Африке до 30 кн. Это логическое следствие рассмотрения гипотезы о том, что на­стоящий язык появился только 45 кн. Разумеется, нельзя исключать варианта гипотезы, что настоящие языки существовали и до этого вре­менного периода. Но дело в том, что материальных следов от них в су­ществующих языках не осталось. Возможно, они появятся, когда будет реконструирована более обширная и глубокая базовая лексика рассмот­ренных выше макросемей. Но я считаю маловероятным, что даже даль­нейшие успехи компаративистики позволят отодвинуть дату появления ПЯ за рубеж 45 кн. Поэтому продолжим рассмотрение более вероятного сценария.

Перейдем к ответу на второй из вопросов, поставленных в начале данной работы. Что представлял из себя музиланг?

Рассмотрим наиболее сложную вокализацию шимпанзе (pant hooting). Согласно данным Джейн Гудолл, она осуществляется «в аф­фективных, а не символических поведенческих контекстах» (формули­ровка П. Марлера14). То же самое у гиббонов: их вокализации осущест­вляются в эмоциональном, а не в символическом контексте (там же). Иными словами, их вокализации — это не язык, а «музыка» (а кроме того, даже и не музыка, поскольку отсутствуют точные тона и ритмика), то есть эмоциональные вокализации, исполняемые частично в тех же поведенческих контекстах, в которых у человека на первый план вы­ступает музыка. Итак, вокализации человекообразных функционально далеки от музиланга и соответствуют до некоторой степени функциям музыки (учитывая значительно большую простоту поведения шимпанзе в сравнении с человеком).

Рассмотрим теперь язык верветовых мартышек (той группы, кото­рую изучали P. M. Сейфарс и Д. Л. Чейни). В нем есть по меньшей мере «три слова», а точнее — речевых сигнала. Один речевой сигнал этих мартышек (крик) обозначает угрозу с воздуха (орел, коршун и т. п.), второй — угрозу с земли от крупной кошки (чаще всего — леопарда) и третий — угрозу от змей.

На каждый тип этих угроз мартышки должны реагировать по- разному, например, при угрозе с воздуха — прятаться в кустах, а при угрозе леопарда — залезать на тонкие ветви высоких деревьев. В соот­ветствии с практикой такого защитного поведения «традиционно» вы­рабатывается набор речевых сигналов «языка» (коммуникативной сис­темы мартышек)15.

Можно представить себе, что на доязыковом этапе коммуникации у хомо сапиенса было больше (предположим в рабочем порядке, что око­ло сотни) таких нерасчленяемых музыкальных сигналов (поскольку человек все-таки умнее мартышки). Что они из себя представляли? Здесь нам на помощь приходит этномузыкология. Наиболее древние типы пения представлены в Африке (и в мире вообще) у пигмеев, буш­менов и некоторых народов юго-западной Эфиопии. Они обладают раз­витым полифоническим пением так называемого хокетного стиля. Сло­во хокет на старофранцузском языке означает «икота». В современной музыковедческой литературе оно (по-английски — hocket) означает осо­бый стиль пения, который будет охарактеризован ниже.

Рассмотрим, как соотносятся с типологизацией африканских стилей развитой полифонии данные этногеномики. Вот что пишет по этому поводу известный этномузыколог Виктор Грауэр.

«…уникальная черта гаплогруппы L 1 (сейчас генетики договори­лись называть эту гапло группу L016) заключается в том, что она сохра­няет след фазы существования общих предков для банту и западных пигмеев… Увязывая расчетное время существования наиболее позднего общего предка L 1 и его кладов с данными палеоклиматологии и архео­логии мы выдвигаем предположение, что предки банту и западных раз­делились в промежутке между 60 и 30 кн.»17.

Исходя из этого авторы кантометрических исследований делают вывод, что в период до разделения (не позднее чем 30 кн.) банту и за­падные пигмеи обладали общей музыкальной культурой. Они исследо­вали музыкальную культуру пигмеев мбензеле (ака бабензеле), биака (ака ака), бакола, бака и бабинга (ака бинга). Вокальная музыка всех четырех групп типологически одинакова, в ней используются кратные (квинтовые, квартовые и октавные передвижения высоты звука, взаи­мопереплетение вокальных линий и йодли. Кроме того, у ака и бабензе­ле известны обертоновые флейты, дающие при передувании те же ин­тервалы, что встречаются в пении. У ака эти флейты называются «мо — беке», а у бензеле (бабензеле) они называются «хиндеву».

Вокальная музыка восточных пигмеев (мбути) по типу идентична вышеописанному стилю. Она также характеризуется йодлированием и свободной импровизацией в неречевом хоровом полифоничном пении (йодль у мбути называется йейи [yeyi]). К тому же типу принадлежит и пение бушменов, хотя более конкретные характеристики их пения, ко­нечно, отличают их от любых пигмейских групп больше, чем пигмей — ские группы друг от друга.

Виктор А. Грауэр работал в начале своей этномузыкологической карьеры в качестве ассистента знаменитого фольклориста Алана Ло­макса Интерес был в равной мере направлен как к формальному анали­зу (кантометрике) музыкального материала, так и к анализу культурно­го и социального контекстов внутри которых изучаемая «экзотическая» музыка существовала. И раз за разом мы оказывались очарованными музыкой двух групп охотничье-собирательского населения Африки: пигмеев Центральной Африки и бушменов Южной и Юго-Западной Африки. (Должен заметить, что музыка хадза, третьей сравнительно сохранной группы охотников-собирателей Африки, не обнаруживает, к сожалению (для науки), признаков архаизма, вероятно вследствие ак — культурационных процессов. — А. К.). Материалы по генетике хадза продтвсрждают это предположение. Материалов по музыке сандаве пока нет. В терминах катометрики (формального анализа по методике, разработанной Аланом Ломаксом) вокальная музыка этих групп может быть описана наличием переплетения голосов, максимального тембро­вого слияния, контрапунктовой полифонии, точно скоординированной полиритмии, йодлирования, техники пения с расслабленным горлом, коротких повторяющихся фраз, слогов, не несущих смысловой нагруз­ки… и так далее.

В другой работе В. Грауэр дает более полный список общих эле­ментов бушменского и пигмейского пения, а именно: постоянное нало­жение концов вокальных фраз (партий) — interlocking; частое использо­вание хокетной техники; частое использование йодлей; циклическая структура пения; постоянное пульсирование неартикулированных, пе­реплетенных, неоформленных во фразы мотивов; использование базо­вых мелодий или фраз в качестве «ментальных референций», причем не обязательно осознанно, исполнителями других партий; тональные за­мены на октавы, кварты и квинты; временные сдвиги, создающие эф­фект канона; частые повторы фраз, перемежающиеся их варьировани­ем; разъятые мелодические линии; полиритмически согласованные во­кальные партии; полиритмическая аккомпанирующая перкуссия, осно­ванная на хлопании в ладоши, опора на вокализирование, не несущее семантической нагрузки; сочетание полифонии и гетерофонии18.

Итак, пение пигмейско-бушменского стиля (ПБ) сформировалось не менее 70 кн., когда, согласно рассматриваемому в данной книге сце­нарию, настоящего языка (ПЯ) у хомо сапиенса (предковых пигмеев и бушменов) еще не было. Есть ли какой-нибудь ключ, который указывал бы на характер их музиланга, существовавшего 70 тысяч лет назад? Да, есть!

Традиционное пение современных пигмеев и бушменов перенасы­щено октавными скачками, несущими слабую эмоциональную нагруз­ку. Йодль сам по себе эмоционально нейтрален, в отличие от вразуми­тельно сочиненной короткой мелодии в пределах более узкого гамбиту — са и с меньшими мелодийными скачками. Сравните, например, испол­нение йодля (которое, если признаться честно, напоминает мелодийную интонацию осла, даже гласные те же: «и-а, и-а») с первыми четырьмя нотами из арии Канио «Смейся, паяц» в опере Руджеро Леонковалло «Паяцы» (в итальянском оригинале это пять нот «риди паяччо»). Гам — битус здесь — малая терция, нот всего три, эмоциональный эффект — громадный. Зачем же музыке ПБ, которая, как и всякая другая музыка, передает в основном эмоциональное сообщение столько октавных скачков?

Картина меняется, если мы предположим, что когда-то стиль ПБ был не только музыкой, но и сигнальной системой, языком. Тогда в музыкальной (в интонационном плане) системе необходимо в первую очередь обеспечить несмешение сигналов. Надо сделать так, чтобы один сигнал нельзя было принять за другой. Эго обеспечивается тем, что сигналы значительно разносятся по высоте. Они могут различаться, например, на октаву, или на квинту, подобно тому как в азбуке Морзе точка и тире различаются по длительности. Возможно, что в музиланге было два сигнала, может быть, три, но не очень много, как не много азотистых оснований в генетическом коде (четыре).

Дело в том, что пение ПБ в основном бессодержательно-слоговое (БС), так же как и большая часть остальной музыки, ассоциированной с шаманским трансом. Шаманское пение бушменов полностью БС, пиг­меи не имеют шаманизма, но их пение также основано на БС, и только в некоторых песнях «сверху» иногда накладывается главный голос со словами — «мотанголе» (тд1агщ61ё) у пигмеев ака. Датировка сложения этого стиля — 72 кн. Брауэр считает, что он развился из хокетного кри — чания ранних гоминидов, что, в общем-то, выглядит довольно правдо­подобно.

Как уже говорилось, по глоттохронологическим расчетам предок всех современных языковых семей, — а их восемь, появился примерно лишь 44-45 кн. Мои расчеты дают такую же цифру. Поясню, как я их сделал. По моим долголетним наблюдениям, в списке базовой лексики языка любой рано покинувшей Южную Азию макросемьи — в первую очередь здесь интересны андаманско-новогвинейские языки и языки индейцев Южной Америки — можно найти 3-4 слова, перспективных для этимологического сравнения с языками евразийской группы (семи­тохамитский — ностратический — синокавказский).

Какие выводы можно сделать из этого наблюдения? Либо у хомо сапиенса на протяжении по меньшей мере нескольких тысячелетий его первоначального существования не было языка, что в общем-то мало­вероятно, либо одна из групп человечества полностью ассимилировала в языковом отношении все остальные, причем так, что даже следов су­ществования до-верхнепалеолитического языка не осталось. В преды­дущем предложении я назвал этот язык ужасно длинным словом пото­му, что расчетное время появления ПЯ, оставившего рефлексы в совре­менных языках полностью совпадает со временем появления культуры верхнего палеолита в Леванте (или Загросе, это дела не меняет). До это­го орудия хомо сапиенса не отличались (например, в Африке) от ору­дий более архаичных гоминид из среды которых он выделился.

Описанный выше тяжелый парадокс в науке о первобытном обще­стве до сих пор не разрешен и ждет своего гениального (обычно срав­нительно молодого) разрешителя. Мы в данной статье на это, конечно, не претендуем. Но все вышесказанное делает вполне вероятным такой сценарий, при котором хоровое пение пение типа БС появилось у хомо сапиенса раньше языка и оказало стимулирующее воздействие на раз­витие этого языка. Так считает В. Грауэр и имеет разумные основания так считать. Если этот процесс стимулирующего воздействия хокетного пения на развитие у человека языка как семиотической системы, по мощи аналогичного исторически зафиксированным языкам, произошел в Африке и связан с пением ПБ стиля, мы имеем основание рассмотреть его несколько более подробно в данной книге.

Что характерно для хокетного пения типа ПБ? Развитая система гласных, поскольку хокетные фразы этого требуют, — петь их с одной гласной трудно и неудобно. Характерно, что и речевая деятельность мла­денцев начинается (в возрасте 6-8 недель) с произнесения гласных19.

Итак, вначале в пении появились гласные, а датем, добавив к ним согласные, женщины хомо сапиенса (их пение является базой стиля ПБ) создали язык. Таким образом, метафорически хомо сапиенса можно называть «хомо музыкалис». (Если изложенная гипотеза подтвердится.)

Результаты компаративистики показывают, что в языках большой древности начинает преобладать строение слова типа СУСУ (соглас­ный- гласная — согласный — гласная). Когда я однаяеды сказал

С. А. Старостину, что, вероятно, в ностратическом языке слов такого строения больше половины, он ответил: «Намного больше половины». При этом в ностратическом языке были все основные неогубленные гласные. Приведу почти комбинаторный пример:

*Кила «волос»; *кала «рыба»; *кола «ребенок»; *кула «холодный». Нет только кела, но гласная е в ностратическом была (лингвист бы на­писал «для ностратического восстанавливается», но я «аутсайдер», лю­битель).

Итак, предположим, что в ПБ музиланге было четыре «фонемы»: тоника (Т), мажорная терция (М), квинта (К) и октава (О). Скажем что- нибудь на этом языке: Т-О-Т! (тоника-октава-тоника). Предположим, что это означает: «Иди сюда»! Теперь скажем Т-К-Т. Это может озна­чать: «Вот еда». Различение длительностей увеличивает комбинатор­ную емкость такого языка. Ясно, что со временем такая система вполне могла развиться в сравнительно полноценный язык, несравнимый по информационной эффективности с вокализациями верветовых марты­шек. Развитие первоначального музиланга от системы неразделимых вокализаций к фонематическому языку было, возможно, незавершен­ным и должно было проходить как аналог развития письма от иерогли­фов и алфавитному письму. Но неожиданно этот процесс был прерван изобретением согласных, сделавшим ненужной сигнальную функцию различения тона. Рискну предположить, что толчком к изобретению согласных была встреча сапиенсов с неандертальцами где-нибудь в го­рах Загроса около 47 кн. Тогда нужно допустить, что «язык» неандер­тальцев был гораздо более «гутторальным», гортанным по сравнению с плавным и мелодичным музилангом сапиенсов. Короче, на свою беду неандертальцы снабдили сапиенсов идеей добавления к музилангу со­гласных. Те развили вполне совершенный язык, многократно усилив­ший мощь передачи культурных навыков и социальную сплочен­ность, — и уничтожили неандертальцев! Выражаясь политкорректно, — вытеснили их из среды обитания в конкурентной борьбе. При этом са — пиенсы частично смешались с неандертальцами, получив от последних некоторые полезные гены (ген «амбиций», ДРД4 [7], например)20.

Смешение с неандертальцами могло быть фактором, увеличившим рост переднеазиатских сапиенсов (сравн. с полинезийцами, увеличение роста и массы тела которых по сравнению с южномонголоидным расо­вым типом, возможно, произошло в результате смешения с робустным папуасским морфологическим типом). Классические неандертальцы были ростом ниже кроманьонцев, но обладали в среднем более толсты­ми костями, так же, как папуасы относительно полинезийцев. Можно гипотетически предположить существование пока неизвестного факто­ра, который при метисации меняет градиент роста костей с «горизо — нального» на «вертикальный». Иными словами: у метисов кости начи­нают прирастать не «вширь», а в продольном направлении, удлиняться, а не утолщаться.

Теперь вернемся к точке 40 кн. и посмотрим, что происходило в Восточной Азии. Здесь в полупустынях Центральной Азии около 35 кн.

Должно было завершиться формирование протоморфных монголоидов, потомки которых создали культуры дюктай и кловис21.

Откуда пришли люди в Центральную Азию? Внимательный взгляд на физико-географическую карту Восточной Азии приводит к мысли, что к границам Центральной Азии первые люди подошли с юга. Эго были потомки бичкомберов (людей, питающихся биоресурсами лито­ральной зоны), а бичкомберы почти всегда двигаются (в географиче­ском смысле) быстрее, чем сапиенсы континентальных пространств. Вот они вышли на просторы Южного Китая. Не думаю, что это про­изошло позже, чем они достигли Австралии (60 кн.). Итак, перед бич- комберами — благодатный Китай и они начинают подниматься по доли­нам рек в глубинные его области. Но не будем забывать следующие три обстоятельства:

1. Это темнокожие популяции. Пока они находятся в субтропиче­ской зоне, не происходит отбора на светлокожесть.

2. У этих людей нет ВТ (техник обработки камня верхнего палеолита).

3. Говорят они не на ответвлениях ПЯ, а на музиланге.

Учтя эти обстоятельства, я прихожу к (предварительному) выводу, что языки и техники скола камня пришли в Центральную Азию не с юга, а с востока, из Средней Азии. Там сапиенсы, возможно, уже нача­ли «светлеть» (то есть депигментироваться) и педоморфизовываться, продвигаясь по не самым увлажненным континентальным просторам. Что касается вопроса, в какой пропорции популяции, двигавшиеся в Центральную Азию с запада, смешивались со своими собратьями (бывшими бичкомберами), двигавшимися с юга и востока (последние — по долине Хуанхэ), то это тема для будущих палеогенетических иссле­дований, в частности — для исследований генного материала костей че­ловека соответствующего возраста (около 35 кн. и ранее), найденных в Монголии. Пока можно констатировать, что в генном отношении мон­голоиды Восточной Азии явственно делятся на северную и южную группы, причем южная группа — генетически более разнообразна.

Теперь рассмотрим вопрос о прародине аустрической группы язы­ков. Я думаю, что она должна была находиться в Средней Азии, не­сколько южнее Алтая. Аустрийцы (не путать с австрийцами!) должны были находиться в Средней Азии до того, как этот район был занят си — но-кавказцами, двигавшимися на восток. На такую мысль меня наводят два обстоятельства.

1. Базовая протоавстронезийская лексика обнаруживает подозри­тельно большое количество когнатов с протоалтайским языком.

2. В более ранние периоды истории народы в основном двигались по тем же географическим путям, что и в последующие периоды. В Центральной и Восточной Азии это Великий шелковый путь.

В плане атрибуции языков по семьям Евразии остаются, конечно, языки айнов и нивхов. Язык нивхов не играет сколь-нибудь заметной роли для определения вероятности описанных выше исторических «со­бытий». Он может оказаться либо примыкающим к великой семье дене — баск (как ее когда-то назвал Моррис Сводеш), то есть к максимально расширенной сино-кавказской семье, либо оказаться америндским язы­ком. Однако любой исход решения нивхской проблемы не меняет рас­смотренных выше гипотетических палеоисторических сценариев. С айнами дело обстоит несколько иначе, но вопрос об их этногенезе пока не решен и я не готов его здесь обсуждать. Отмечу лишь, что в геноме японцев есть маркеры, объединяющие их с тибетцами. На первый взгляд, это свидетельствует о том, что люди из Тибета когда-то по про­двинулись в Японию. Но более длительное размышление приводит к мысли, что 35 кн. предки «индейцев» двигались из Монголии не только в сторону Северной Америки. Они также шли на юг, где внесли свой генный вклад в становление физического типа южных монголоидов. Но кроме того (если это была циркуммиграция), они должны были дви­гаться и строго на восток (в сторону Японии), и на юго-восток (в сторо­ну Тибета). В обеих названных областях их гены и «застряли» вследст­вие того, что эти области (Тибет и Япония) являются географическими «тупиками». Любопытно, что наиболее индеаноидную внешность среди всех азиатов имеют отдельные представители племен нага, которые пришли в Ассам из Тибета. У женщин нага даже есть ожерелья индей­ского типа (из игл дикобраза), но на этот счет я не собираюсь высказы­вать никаких гипотез.

Теперь выскажусь по поводу миграций сино-кавказцев (СК мигра­ций). Они явно должны были быть разновременными. Если связывать начало СК миграций с распространением культур микролитов, то этот процесс начался еще в финальном палеолите (около 18 кн.). Для того, чтобы в конечном счете добраться до Северной Америки, люди (на де — не) должны были начать движение из Передней Азии довольно рано. Данные археологии показывают, что микролитизация областей к восто­ку от Передней Азии осуществлялась двумя основными потоками: на север вдоль обоих берегов Каспия; западный путь вел в степи Причер­номорья и далее в Европу22. Восточный же путь вел людей в Приуралье (где мезолитические микролитические культуры с присваивающим ти­пом хозяйства обнаружены в изобилии)23 и дальше в Сибирь, где их следы теряются, но надо надеяться, будут обнаружены вследствие ус­пехов российской археологии. Вновь обнаруживаются микролиты уже в Якутии (сумнагинская культура), где их начало датируется периодом примерно 10 кн.24 На Аляске микролиты появляются в составе культу­ры денали, носители которой признаются рядом археологов в качестве предков народов на дене в 6 тыс. до наст, времени25.

Второй путь на восток из Передней Азии пролегает через Среднюю Азию, где микролиты также обнаружены в изрядном количестве мест26 (в том числе и в Монголии, кстати). Но здесь двигаются уже непосред­ственно сино-кавказцы, а не отдаленные (лингвистические) предки на дене, и движение это происходит вследствие распространения неолити­ческого земледелия.

Именно сино-кавказцы (на конечном этапе — уже сино-тибетцы) явились творческими переносчиками этих идей от афразийцев к авст- роазиатам (последние к тому времени находились уже в среднем тече­нии реки Янцзы). Эти события должны были свершаться уже в голоце­не, то есть после «даты» 10,3 кн. При этом следует учитывать, что пер­вая неолитическая культура Китая (Яншао) не была сино-тибетской. Ее носители говорили, скорее всего, на языках семьи мяо-яо. Откуда при­шли сино-кавказцы в Китай? Из района, примыкающего к Гималаям с юга? Лингвистическое разнообразие пригималайских языков сино — тибетской группы указывает именно на этот регион.

Вернемся теперь к вопросу о перспективности сравнения финского и малайского языков. В работе «Гендер в мифологии: приключения лунного зайца», помещенной в данный сборник (с. 20), я показал совпа­дение в финском и малайском языках двух слов (одного слова, факти­чески) — suku.

В малайском языке это слово означает «племя», «народность», «часть». В языке матрилинейного народа минангкабау (некоторые лин­гвисты считают этот язык диалектом малайского) суку значит «матри- линейный род, четверть». В финском суку значит «род, родственники». Мы имеем здесь полное совпадение по смыслу и фонетической форме финского и минангкабаусского этимонов. На воображаемую реплику о возможности случайного совпадения я отвечать не буду по двум при­чинам.

Во-первых — не хочу употреблять оскорбительных выражений, не­допустимых, как известно, в научной полемике.

Во-вторых, реплика о случайных совпадениях означает, по сути, отказ от любой попытки объяснения совпадения, она означает призна­ние собственного интеллектуального бессилия, в данном случае — перед конкретной научной проблемой. У меня такие реплики всегда вызывали сильнейшее эмоциональное раздражение и желание попытаться решить проблему. В статье данного сборника, которая озаглавлена «Proto-world language», я привожу более ста «случайных совпадений» между этимо­нами финского и малайского языков. Они не являются полными, как в случае со словом «суку», но не оставляют у меня ни малейших сомне­ний в том, что финский и малайский языки генетически восходят к еди­ному протоязыку. Не как отдельные языки, конечно, а в составе соот­ветствующих мегасемей, в которые эти языки входят — малайский — в аустрическую филу, финский — в евразийскую.

Выше я уже писал, что прародина аустрического языка могла нахо­диться в Средней Азии или чуть севернее. Когда? Если в этот «момент» времени в Центральной Азии находились предки индейцев будущей дюктайско-кловисской традиции, то 35 кн. аустрическая семья языков уже «должна» была (или уже могла) географически отделиться от евра­зийской мегасемьи (Е). Вдумаемся в следствия этого предположения. За последующие 35 тыс. лет в потомках Е и АУ (финском и малайском языках) сохранилось более ста этимонов, перспективных в плане сопос­тавления. Они не исчезли, но изменили в большей или меньшей степе­ни свою фонетическую форму и значение. Со словом «суку» не про­изошло ни того, ни другого.

Слово мата (глаз) сохранилось в неизменной форме только в авс­тронезийских языках. Неизменной относительно чего? Относительно соответствующего проточеловеческого слова. В проточеловеческом языке было слово мата, которое также означало «глаз». В протоаус — тронезийском языке рефлекс обсуждаемого проточеловеческого этимо­на превратился в *таСа, а в малайском (и многих других языках малай­ско-полинезийской группы) он вернулся к исходной проточеловеческой форме *mata. Знак «С» в слове *таСа соответствует аффрикате, кото­рая дает в некоторых тайваньских языках звук (фонему) «ц».

Меяеду предполагаемым временем евразийско-аустрического един­ства и временем зарождения проточеловеческого языка прошло всего 10 тыс. лет. Это значит, что внимательное сравнение базовой лексики всего лишь двух языков — финского и малайского (Bahasa Indonesia) способно вывести исследователя на значительное число этимонов про­точеловеческого языка. Материалы по папуасским и америндским язы­кам можно тогда будет привлекать в основном для контрольного срав­нения, так же как и материалы по другим отдаленно родственным мега­семьям языков. И, разумеется, лучше всего сравнивать с финским не только малайский, но и другие языки аустронезийской семьи. По фин­скому языку необходимо проводить контроль, используя, например, словари эстонского и венгерского языков.

Почему мной выбран для сравнения с малайским финский, а не эс­тонский, или венгерский языки, например? Я знаю венгерский язык, а финский только немного учил. Дело в том, что финский язык обладает наиболее простой фонематикой начала слов, так что их сходство часто оказывается более интуитивно заметным при сравнении с малайским языком, в отличие от сравнения с ними, этимонов, например, эстонско­го или венгерского языков. Язык же «бахаса индонесиа» я учу в на­стоящее время в индонезийском посольстве (бесплатно!).