Флиртаника 17
Игорь отпустил Катину руку. Она не могла поймать его взгляд — взгляд был невидящий, направленный в какую-то неведомую ей точку.
— Я вчера ультразвук делала, — незаметно вздохнув, сказала она. — Теперь уже точно говорят, что мальчик. И большой, говорят.
— Катя, прошу тебя, не волнуйся. — Как легко он угадывал ее состояние, даже не глядя, угадывал! — Как только это будет возможно, мы с тобой распишемся.
— Я совсем не об этом… — У Кати даже слезы выступили на глазах, так она расстроилась. — Я совсем не потому волнуюсь, ты что?.. Просто… Ты такой печальный все время, я же чувствую, и мне от этого тоже печально. Очень мне от этого плохо. Ты.., о жене своей думаешь, да? — наконец решилась спросить она.
Катя несколько раз видела его жену в больничном вестибюле и каждый раз старалась поскорее обойти ее — и просто обойти, и взглядом тоже. Ей было невыносимо стыдно перед этой женщиной. Конечно, у Игоря с ней по крайней мере нету детей, хотя бы отца она из семьи не уводит, но мужа… Ведь для женщины это такое страдание, и необязательно, чтобы дети… В те несколько мгновений, пока она еще не отводила взгляд от Игоревой жены, Катя видела, что та несчастлива. Очень несчастлива, этого невозможно было не заметить. Она была красивая, высокая, с необычно пышной шапочкой, подстриженными каштановыми волосами, с тонкими чертами лица — одна учительница в Катиной школе называла такие черты породистыми — и очень несчастливая… Знать, что она является причиной чужого несчастья, это и было для Кати невыносимо.
— Я не думаю о жене, — сказал Игорь. — Она сама по себе, я сам по себе.
Катя видела, что он говорит правду. Нет, она никогда не смогла бы так жить — вот так вот, совсем сама по себе. Но что сравнивать! Игорь такой сильный, что.., очень одинокий. Наверное, это закон в жизни такой: сильные люди всегда одинокие. Ну точно, Катя даже вспомнила, как бабушка однажды говорила маме о каких-то знакомых, которые никак не могут пожениться: «Да и зачем бы судьбе их сводить? Оба сильные, трудно будет — поодиночке справятся. Бог-то ведь человеку пару в помощь дает, чтоб жизнь вместе одолевать полегче было».
Ей почему-то стало не по себе от этого воспоминания. Ясно же, что от нее, от Кати, такому человеку, как Игорь, никакой помощи быть не может.
Он посмотрел на нее, погладил по руке. Его рука была так же холодна, как огонь в его глазах.
— Котлеты, говоришь, теплые еще? — сказал Игорь. — Ну так давай съедим, пока не остыли.
После того как Катя ушла, Игорю долго еще казалось, что теплое облачко, оставленное ею, кружится над его кроватью.
Она была единственная женщина, которую всегда сопровождало такое облачко. Он потому и обратил на нее внимание, хотя вообще-то не был склонен к подобным наблюдениям, а в то время, когда он впервые ее увидел, соображения такого вот зыбкого рода его просто раздражали.
Но тогда, почти год назад, его так привлекло ее девическое простодушие, что он долго не мог его забыть.
И решил позвонить ей, хотя и понимал, что делать этого, наверное, не надо.
Тогда он думал «наверное, не надо», а теперь — «конечно, не надо было». Не надо было ей звонить, не надо было вступать на эту зыбкую почву. Но он позвонил и вступил, а сейчас что ж — коготок увяз, всей птичке пропасть; так, кажется, называлась нудная в своем постановочном авангардизме пьеса Островского, на которую он однажды ходил с женой.
Мысль о жене пришла некстати — Игорю было неприятно вспоминать о ней. И даже не потому, что из-за ее неведомо откуда взявшегося любовника он уже третий месяц вынужден валяться на больничной койке, морщиться от головной боли и благодарить судьбу за то, что по крайней мере выжил. К любовнику и его дружку он испытывал только холодную злость и знал, что они получат по заслугам, если не оба, то по крайней мере тот, который отправил его в такой унизительный нокаут.
Но о жене он не хотел вспоминать не поэтому. Просто его раздражали воспоминания о ней. Такая реакция даже вызывала у него недоумение, потому что за семь лет брака у них накопилось немало счастливых воспоминаний. Они много ездили вместе и много разговаривали о том, что видели в этих поездках… Они подходили друг другу во всем, и Игорь не понимал: куда вдруг пропала гармония, которой с самого начала была отмечена их с Ирой совместная жизнь? Почему жена стала тяготить его — всем своим существом тяготить, во всех своих проявлениях?
Когда он впервые почувствовал с нею эту тягостность, то даже растерялся. Было в этом что-то не правильное, несправедливое, Ира совершенно этого не заслуживала! Он подумал, что, может быть, просто чересчур присмотрелся, притерся к ней, может, она ему поднадоела. Он знал, что такое бывает от долгой и ровной совместной жизни, его и прежде иногда тянуло на что-нибудь новенькое, и несколько коротких связей у него, конечно, за семь лет брака было. Каждая из этих связей — он отлично помнил! — только освежала его чувства к жене. Здоровый левак укрепляет брак; Игорь на собственном опыте проверил это нехитрое мужское наблюдение и убедился в его справедливости.
Он немедленно попробовал это средство снова — в его фирме как раз появилась новенькая сотрудница Алиса, очень красивая, очень, как он сразу понял, дорогостоящая штучка. То, что она не устояла перед его напором, польстило его самолюбию. Это был чистый выигрыш, потому что Алиса не могла испытывать перед ним трепет как перед начальником. Он взял ее на работу по просьбе отца, который когда-то работал в МИДе с ее отцом, и, надо полагать, девочка знала, что, уйди она с этой работы из-за неприятных ей домогательств босса, папа найдет для нее другую работу, равноценную. Значит, согласно простой логике, она переспала с боссом потому, что его домогательства оказались для нее приятны. Что ж, она тоже оказалась приятна для него — умелая, без комплексов, с молодым и ухоженным телом.
Но не помогла и Алиса: тягостность не прошла. При мысли о том, что придется провести вечер с женой — слушать ее рассказ об английском романе, который она сейчас переводит, или очередные стихи, которые она сегодня где-то прочитала и сразу запомнила наизусть, или даже просто есть приготовленный ею ужин, какой-нибудь морской коктейль в винном соусе, — ему не хотелось идти домой.
Игорь знал, что неконтролируемые эмоции — плохой советчик в делах, причем в любых делах, как в рабочих, так и в личных. Он не был примитивным человеком, но не считал себя и настолько сложным, чтобы не суметь в себе же самом разобраться. Он должен был понять, что с ним происходит, почему так переменилось его отношение к жене!
И он понял. Даже серьезного мозгового штурма не понадобилось — он понял это сразу же, как только захотел понять.
Вся она состояла из нюансов, из каких-то глубоких, внешне едва обозначенных внутренних движений; чтобы их понимать, надо было вслушиваться и всматриваться в них постоянно, напрягать все пять реальных человеческих чувств и неизвестно сколько еще нереальных.
«Но Ира же всегда такая была, — с некоторой даже растерянностью думал он. — Утонченная, вся внутри себя… Сложная вся! Но я же ее любил?»
Ответить на этот вопрос, даже заданный в прошедшем времени, он теперь не мог.
Растерянность была таким непривычным для него состоянием, ему так хотелось сбросить ее с себя, что он даже полистал однажды глянцевые журналы, которые во множестве покупала его секретарша. Но то, что он прочитал в них об отношениях мужчины и женщины, вообще о женской жизни, нисколько не прояснило картину. Да что там не прояснило — через десять минут этого чтения Игорь почувствовал себя так, будто его мозг облепила какая-то вязкая каша. Именно каша, состоящая из множества идиотских сведений о правильных сумочках и модных кафе, о пользе стервозности, о двадцати семи способах сделать грудь упругой, а мужа верным навек… От недолгого пребывания в неизвестно кем придуманном мире, в котором, оказывается, живет большинство женщин, Игоря чуть не стошнило.
В конце концов он плюнул на все эти жалкие попытки разобраться в том, что с ним происходит, и попытался жить, как жил всегда, не обращая внимания на непонятную тягостность, которой теперь сопровождалась его семейная жизнь.
И это, в общем-то, ему удалось. Вернее, удавалось — до тех пор, пока он не увидел Катю.
Она так отличалась от всех женщин, которых он знал, что Игорь даже оторопел, когда взглянул на нее впервые. Конечно, никто не заметил его оторопи — он умел владеть собою. И уж точно не заметила этого Катя. Она-то владеть собою не умела нисколько, и он без труда прочитал в ее глазах, на всем ее милом лице изумленное восхищение.
Но дело было все-таки не в восхищении — Игорь и прежде видел его в женских глазах, обращенных на него. Он не страдал заниженной самооценкой и понимал, что не относится к числу заурядных мужчин и вправе на женское восхищение рассчитывать. Дело было в другом…
Вот в этом облачке, которое окутывало его своим простым теплом, когда он смотрел на Катю.
Конечно, она отдалась ему в первый же вечер, проведенный вместе. Само по себе это его не удивило, странно было бы ожидать от нее сопротивления. Игоря удивило другое: почему его-то так тронула робкая доверчивость, с которой она ему отдалась? Может, это неожиданное чувство к ней было связано с тем, что он оказался ее первым мужчиной? Да нет, не с этим — ее девственность как раз таки легко было предвидеть, да он и вообще не понимал, что уж такого прекрасного в самой обыкновенной физиологической особенности организма.
Но вот эту нежность, эту простоту, с которой она прильнула к нему, когда он раздел ее и уложил рядом с собою, — этого предвидеть было невозможно. Она была с ним так, словно нет ничего естественнее того, чтобы всю ее, до донышка, мгновенно узнал мужчина, которого сама она не знает совсем и который, может быть, навсегда уйдет сразу же после того, как она позволит ему сделать с собою все, что он захочет. И это происходило не от испорченности — какая там испорченность! — а только от душевной простоты, которую Игорь сразу в ней понял.
Эту первую ночь вдвоем они провели в маленьком отеле у Чистых Прудов. Игорь вернулся из командировки на два дня раньше, чем собирался, и сразу снял здесь номер. Так странно было входить в отель в родном городе — что-то смещалось от этого в сознании…
«Ну и хорошо! И пусть смещается», — подумал Игорь.
Он готов был сдвинуть свое сознание куда угодно, лишь бы избавиться от того необъяснимого, но отчетливо ощущаемого недовольства своей жизнью, которое никак его не оставляло.
Кате он позвонил еще из Германии, где подписывал контракт на поставки оборудования для своего нового завода во Владимирской области. Он хотел забрать ее прямо по дороге из аэропорта, но потом все-таки решил сначала заехать в отель. Причина для этого была так смешна, что ему казалось неловким называть ее даже про себя: он хотел купить для Кати цветы и поставить их в номере. Конечно, можно было просто заказать эту услугу по телефону, и даже прямо из Германии, как он заказал номер. Но Игорь хотел сам выбрать для нее цветы. Он был уверен, что ей не дарил их никто и никогда, и не хотел, чтобы первые цветы, предназначенные специально для нее, были выбраны с равнодушием.
Войдя в номер, Катя ахнула. Вернее, даже не ахнула, а тоненько пискнула и сразу замолчала. Корзины и вазы с белыми лилиями, лимонными розами и большими сиреневыми колокольчиками стояли на полу, на столе, на подоконнике…
— Зачем же вы?.. — пролепетала она. — Это же очень дорогие цветы…
— Не очень. — Его немножко смешила, но больше все-таки трогала ее растерянность. — И совсем не обязательно испытывать неловкость за то, что вы существуете на свете. Давайте поужинаем? Здесь неплохой ресторан.
— Да! — воскликнула Катя. — Конечно, поужинаем! Игорю стало еще смешнее: она так боялась, чтобы он немедленно не потащил ее в кровать, что даже забыла обеспокоиться дороговизной ресторана. Ему же так мало был нужен от нее секс, что он готов был вообще обойтись без этого. По крайней мере, сегодня. Ему было приятно смотреть на нее, просто смотреть — на ее открытость, смущение, доверчивость, скованность, — и такая нехитрая вещь, как секс, меркла по сравнению с этим удовольствием. Все, что в ней было, что составляло ее сущность, — все было ново для него.
Правда, разговаривать с ней было, в общем-то, не о чем. Глупости он в ней не чувствовал, но слишком уж она была юная. Или, может, дело было все-таки не в возрасте? Алиса, например, была одних с нею лет, да и расстояние между Катиными девятнадцатью и собственными тридцатью четырьмя не казалось Игорю пропастью.
Он смотрел на нее, не разглядывал, но вот именно смотрел не отрываясь, не беспокоясь о том, что ее смущает его прямой взгляд.
— Не стесняйтесь себя, — сказал он наконец. — Вы красивая, молодая, я получаю удовольствие, глядя на вас. Чего же вам стесняться?
Она смутилась еще больше — так, что уронила на тарелку нож и чуть не разбила бокал.
— Вы.., так все про меня замечаете, Игорь Владимирович… — прошептала она. — Это даже страшно немножко.
— Нисколько не страшно. Вы мне нравитесь, Катя, какой же в этом страх?
— Я — вам?!
— Да. А вы разве не заметили?
В этот момент бесшумно подошедший к столику официант одним движением убрал Катину пустую тарелку и другим или даже тем же самым движением поставил перед ней полную, накрытую блестящей полусферической крышкой. Игорь увидел, что она обрадовалась: появление официанта избавило ее от необходимости отвечать на его вопрос.
Конечно, она заметила, что нравится ему, еще как заметила! Она смотрела на него ясными серыми глазами, и читать по ее глазам можно было даже не как по открытой книге, а как по плакату. Хотя ничего плакатного, показного не было в ее глазах, только простая душа светилась в них серыми лучиками.
Официант снял крышку с ее тарелки.
— Как красиво! — воскликнула Катя.
— И вкусно должно быть.
— Даже жалко кушать. — Она подняла на него глаза. — На золотую рыбку похоже.
На ее тарелке в самом деле лежала рыба. Конечно, не золотая, но украшенная действительно как в сказке — какими-то необычными глазированными листочками, и разноцветными кружочками, и к тому же политая перламутровым соусом.
Игорь заметил, что Катя не решается приступить к рыбе не только потому, что жалеет разрушить ее красоту, но и потому, что просто не умеет пользоваться рыбным ножом. Он взял свой прибор, начал есть, и она, украдкой поглядывая на его руки, начала есть тоже. Они оба не торопились, хотя и по разным причинам: ему нравилось смотреть, как она ест, а она, наверное, боялась того, что с неизбежностью должно было произойти, когда закончится ужин.
Еще она не знала, что мороженое может быть полито горячим банановым сиропом, еще — что сыр едят после мороженого, вместе с фруктами. Все эти новые сведения подавляли ее: впрочем, может быть, и не сведения, а то, как последовательно они вели к логическому завершению вечера…
— Я уже поела, — вдруг сказала Катя. — Мы.., можем идти.
Игорь выпил после ужина коньяку, голова у него слегка кружилась, но не от коньяка, а от ее голоса и взгляда.
— Куда?
Если бы она сказала «домой», он отвез бы ее домой. К ней домой. Она была так беззащитна, что любое неисполнение ее просьбы казалось ему насилием. Но она направила на него ясные лучики своего взгляда и сказала:
— Но ведь вы не просто так принесли в номер цветы, да?
— Просто так, — сердито сказал Игорь. — Кто девушку ужинает, тот ее и танцует? Вы-то где такого понабрались, не понимаю!
— Не сердитесь, Игорь Владимирович, — тихо сказала она. — Вы же лучше знаете, как надо.
— Да никак не надо, — вздохнул он. — Ну какое в этих делах может быть «надо», сами подумайте. — Но тут ему стало ее жаль; смятение совсем не шло к ее взгляду. — Пойдемте, Катя, — сказал он, вставая из-за стола. — Спасибо.
Пока шли из ресторана в номер, пока Катя была в ванной, Игорь думал, что ошибся, пригласив ее сюда.
«Связался черт с младенцем», — это было самое правильное определение того, что он чувствовал сейчас.
И все эти мысли, все сомнения разом вылетели у него из головы, когда она вышла к нему.
Он ждал ее, стоя посередине комнаты, но не рядом с кроватью — ему почему-то показалось, так ей будет спокойнее. Она вышла из ванной не в халате, как он ожидал, а в том же голубом платье с круглым воротничком, в котором была в ресторане; наверное, постеснялась переодеваться. Вышла и остановилась в нескольких шагах от него. Он сам сделал эти несколько шагов. Его вдруг охватило такое желание, да не просто желание, а самое настоящее вожделение, от которого потемнело в глазах и свело скулы.
— Катя, — хрипло сказал он, — не бойся меня. Я тебя не обижу.
Это были глупые слова, даже жалкие какие-то. Но она поверила им так, словно он поклялся ей самой жаркой клятвой. А какой клятвой и в чем?.. Она вскинула руки ему на плечи, обняла его за шею — осторожно обняла, как стеклянного, — и взглянула ему в глаза.
— Я вас не боюсь, — серьезно сказала она. — Вы очень хороший.
Он стал раздевать ее, чувствуя, что руки у него вздрагивают, как у мальчишки. И все время, пока длилась их любовь — да любовь ли? этого он не понимал, но и не стремился понять, — трогающая сердце радость от ее доверчивости, открытости соединялась в нем с жадным желанием обладать этой нежной девочкой еще сильнее, еще больше, хотя больше уж было невозможно…